Три дня капрала Шеметки

В седом тумане весны по реке тихо сплавляются крестьяне на плоту. Коренастые мужички только что добыли лося, и теперь им будет чем накормить свои семьи. С берега раздается команда на непонятном языке. Группа людей в зеленых шинелях встречает плот, со знанием дела свежует тушу, пакует и забирает чужой трофей. Огорошенным крестьянам остается только молчать и довольствоваться рожками да ножками — буквально.

Такова завязка дебютного фильма Денеша Надя «Естественный свет» («Természetes fény»), взявшего приз за лучшую режиссерскую работу на Берлинале-2021. «Свет» посвящен почти забытой теме венгерской оккупации СССР. Как рассказывает сам режиссер, его дед участвовал в походе на Восток; однажды деду приказали расстрелять партизана, но приказ выполнять не пришлось. Память о Второй мировой всегда присутствовала в семье, но Надь так и не смог добиться от деда рассказа о том, как воспринималась и понималась обычным венгром эта война в лесах, как он мыслил в те годы. Эта безвестность в том числе и сподвигла его на съемки фильма.

Тема Второй мировой до сих пор остается очевидно неудобной для Восточной Европы. В попытках нащупать новую-старую самобытность в последние два десятилетия некоторые правительства уперли свой взор в прошлое. Иные государства даже законодательно огородили его от избыточных трактовок историков, шагающих не в ногу. Венгрия также вовлечена в этот конфликт памяти. Преамбула к конституции 2011 года постулирует, что с оккупацией 19 марта 1944 года страна утратила независимость, вновь обретя ее только 2 мая 1990 года. Преступления национал-социалистов и коммунистов открыто осуждаются, но в преамбуле не сказано ничего об ответственности Миклоша Хорти, регента с 1920 года, и его диктатуры. Именно при этом режиме венгры поучаствовали в войне на стороне Оси.

К солдатам Королевской венгерской армии (Мадяр кирайи хонведшег) на оккупированной советской территории намертво приклеились два слова — «хуже немцев». Если из военных поражений (2-я венгерская армия была разгромлена на Дону в январе 1943 года) при большом желании можно вытесать статный миф, то вот из тылового сюжета слепить блестящее сказание уже сложнее. В послевоенные десятилетия такие вопросы поднимали редко, чтобы не нарушить хрупкой дружбы народов и не натыкаться на тему коллаборационизма. Так второе слагаемое венгерской войны ушло куда-то в туман. В 2015 году известный специалист Криштиан Унгвари выпустил работу про участие венгров в оккупации СССР. Книга вызвала оживленную дискуссию. Венгерское общество открыло для себя, что бойцы хонведшега участвовали в Холокосте, сжигали деревни, а большинство убитых ими при зачистках были не вооруженными партизанами и их помощниками, но мирными крестьянами. О жестоком контроле тыла хонведшегом у того же автора есть и более ранние материалы.

Из-за такой специфики памяти реакция на «Естественный свет» мало удивляет. Картина еще не вышла в прокат, а в соцсетях достаточное количество венгров уже сочло, что режиссер-очернитель плюнул в предков и прививает наследникам проигравших комплекс вины. Чуть позже пошли рецензии журналистов. Здесь мнения более вменяемы, но кинокритики тоже признают, что вряд ли многие, желавшие увидеть венгерский фильм на большом экране, будут в восторге от него.

Надь вдохновлялся романом Пала Завады, обшив каркас сценария историями из дневников, хранящихся в Военном архиве. Помогал ему все тот же Унгвари, даже поучаствовавший в пикировках с некоторыми скептиками в соцсетях. К 1943 году 90 тысяч солдат хонведшега при поддержке сотен тысяч местных полицейских и вооруженных крестьян пытались удержать территорию в полмиллиона квадратных километров — в пять раз больше Венгрии после Трианонского договора. Как пишет Унгвари, венгры были посредственно обмундированы, нередко носили штопаную униформу, а снабжение было слабым. После катастрофы на Дону высшие политические круги Венгрии больше интересовались перестановками в Будапеште, а не проблемами своих войск. Про армию, можно сказать, позабыли.

Если в книге Завады история одной семьи разворачивается на протяжении десятилетий, то в фильме намеренно выбраны три дня из жизни главного героя, капрала Иштвана Шеметки. Предыстория отсутствует: нас рывком приглашают посмотреть на зарисовку из весны 1943 года. Шеметка служит в «охотничьей команде» и со своим отрядом, усиленным парой местных полицаев-проводников, в поисках «народных мстителей» прочесывает леса где-то на границе Белоруссии и Брянской области. Сюжет незаметен, но он же и вечен; неизведанные земли и военный поход — тема, почтенная еще со времен Ксенофонта.

Режиссер сразу добывает для зрителя сырую породу анабасиса венгров по СССР. Только что солдаты помогали выбившимся из сил лошадям тянуть повозки, все барахтались в непролазной грязи. Теперь время для другой грязи. Команда врывается в деревню и начинает зачистку. Крики, удары, мольбы о пощаде, проклятия. Никакого перехода или подготовки, насилие — часть обреченного мира и начинается естественно и скоро. Так же быстро оно прекращается. Эти беспричинность и неупорядоченность — стержень повествования, они же его суть. Почему люди на войне ведут себя вот так? Да нипочему, отвечает Надь.

В фильме большой упор сделан на звуковую палитру: все время раздаются шорохи, шепот, поскрипывания, слышны птицы или эхо, трещат деревья. Природа — тоже отдельный персонаж, меланхоличный наблюдатель. Озерцо сероватой жижи на дороге затягивается и, словно ожившая ловушка, остается спокойно ждать, будто и не тонули в нем только что люди и звери. Ухо трупа облюбовали насекомые, ведущие борьбу на руинах чужого тела. Холодный взгляд молчащей природы как единственная константа и обещание, что она одинаково безразлично поглотит и правых, и виноватых, и все их следы.

Камера редко теряет из виду самого Шеметку, поэтому многое остается вне поля нашего зрения. Это и не обязательно, так как понятно, что делают с человеком в соседней комнате, если оттуда доносятся удары и вопли. Между собой герои нередко общаются с помощью молчания невысказанных слов, которые красноречивее длинных диалогов. Пусть Шеметка немного понимает русский, в этом молчании виден знак беды и отчуждения оккупации. Надь не утомляет своего зрителя высокодуховными монологами протагониста. Его сослуживцы тоже не обсуждают тонкие материи, а в походе по большей части злобно матерятся и просят соратников пошевелиться. Часто и много персонажи играют глазами. Общее в их взглядах — чудовищная усталость. Нюансы — страх, злоба, у кого-то просто пустота. Сам Шеметка застыл где-то на границе между выгоранием, скованностью своей ролью, от которой не может скрыться, и абсолютной неуверенностью в том, что он делает. Последняя подчеркнута безъязыкостью мира вокруг.

Все актеры в фильме — непрофессионалы. Натуру для хонведшега подбирали на фермах в самой Венгрии, а русско-украинских крестьян играют селяне из латвийского приграничья. Одни только натруженные руки венгров и русских, крючковатые пальцы, выхваченные камерой, сразу говорят о многом. В перерывах между съемками обе группы мало общались друг с другом из-за языкового барьера — эта взаимная отчужденность хорошо передается и зрителю. Сомнение, жестокость и усталость вычерчены на лицах морщинами и губными складками.

В памятном «Иди и смотри» Элема Климова была протяженная сцена сожжения деревенских жителей в амбаре. Аналогичный эпизод есть и у Надя, но его Шеметка — это свидетель, наблюдающий кошмарную развязку, однако не участвующий сам в военном преступлении. У Климова разноязыкие каратели гоготали над своими жертвами — венгры же молча, отчужденно смотрят на пламя. Обыденность, профессиональная привычность совершаемого зла. Старший офицер в Навле не просит Шеметку завершить рапорт рассказом о том, что же стало с жителями деревни. Он и так это знает.

Большое и малое насилие раскидано по фильму, и переход между передышкой в нем и новой главой неявен. Один из персонажей, майор, рассказывает историю из своей жизни о том, как на него напал медведь, а сам он оцепенел от ужаса. В такой ситуации сразу и не скажешь, кто друг, а кто враг, и даже кричать не удается. «Грех ждет у порога», — завершает он, то есть если ты застыл как вкопанный, то возможно, что следующий твой поступок будет результатом этого страха и может быть недопустимым. В реальности фильма это вполне верно. Война в тылу, смертельная борьба ускользающих сущностей, создает мир со стертыми границами, где царит неуверенность. Из-за нее здесь побеждает зло. И единственное, что остается, — убежать, чтобы не видеть.

Где-то далеко у Шеметки есть другая жизнь, семья и сын — этот далекий мир вдруг на секунду явится в сцене встречи капрала со старым знакомым по мирной жизни. Но в здешних лесах, где солдат — лишь приложение к своей униформе и винтовке, все это имеет ничтожно малое значение. Персонаж без решимости и решенности, он — типичный человек, попавший в водоворот коллективной судьбы и личной слабости, а потому, скорее, соучастник во зле.

Фильм до самого конца намеренно держит зрителя в сонном оцепенении, читаемом на лице Шеметки. Финал выдержан в этом же угрюмо-молчаливом стиле, и вопрос «С чем же ты остался, Иштван?» растворяется в пламенеющем русском закате. Он ли — тот естественный свет, что вынесен в название? Или речь о свете, который погасил в себе человек с ружьем?

Ответа нет. Неуверенность вновь побеждает.

Понравился материал? Помоги сайту!