Иосиф Бродский. «Попытка дневника». Вена, 4—8 июня 1972 года

Сегодня, в день 75-летия Иосифа Бродского, в 22:30 на Первом канале состоится премьера документального фильма Антона Желнова и Николая Картозии «Бродский не поэт». В процессе работы над фильмом его авторы познакомились со многими неизвестными прежде документами, касающимися биографии Бродского после отъезда из СССР 4 июня 1972 года. Одним из главных открытий стали дневниковые записи поэта, сделанные в Вене в первые дни после приезда из Ленинграда. С любезного разрешения Фонда по управлению наследственным имуществом Иосифа Бродского Антон Желнов рассказывает об этом документе.

Иосиф Бродский вынужденно уехал из СССР 4 июня 1972 года. Его первым западным городом стала Вена, а уже 19 июня, как видно из документов, отложившихся в архиве поэта в Йельском университете, Бродский получил английскую визу и на следующий день оказался в Лондоне, где вместе с поэтом Уистеном Хью Оденом участвовал в международном поэтическом фестивале. В американском Детройте, конечной точке своего первого заграничного вояжа, Бродский окажется лишь 8 июля. Но если пребывание в Лондоне или первые дни в детройском пригороде Энн-Арбор (штат Мичиган) более-менее описаны, венский период Бродского до сих пор не изучен. О том, что происходило между 4 и 20 июня известно совсем не много. Лишь недавно стали доступны два ценных свидетельства о «венском промежутке» биографии Бродского – это аудиозапись разговора Бродского со славистом и переводчиком Элизабет Маркштейн и ее мужем, австрийским писателем Хайнцем Маркштейном в их венской квартире в начале июня 1972 года и свидетельства Эллендеи Проффер-Тисли, которые сооснователь издательства Ardis изложила в вышедшей этой весной мемуарной книге «Бродский среди нас», а также рассказала в интервью авторам документального фильма «Бродский не поэт» (Первый канал). Со слов Проффер мы знаем, что американские власти поначалу не хотели пускать Бродского в страну, что будущий американский дипломат, а тогда корреспондент журнала Time Строуб Тэлботт прервал свою рабочую командировку в Белград и вместе с женой приехал в Вену, чтобы не только записать первое западное интервью с Бродским, но и помочь поэту получить разрешение на въезд в Америку.

Безусловно, обстоятельства приезда Бродского на Запад были иными, чем, скажем, прилет Солженицына два года спустя в аэропорт Франкфурта-на-Майне. Бродского не встречает Генрих Белль и не окружают десятки тележурналистов. И хотя прилету Бродского в Вену не предшествовали арест и заключение в Лефортово, принижать драматизм его знакомства с Европой и — шире — Западом было бы неверно.

Записи, хранящиеся в Йельском архиве поэта (Beinecke Rare Book & Manuscript Library; папка № GEN MSS 613 Box 141 f. 3100 complete.pdf), показывают, как Бродский воспринимал все, что происходило с ним, начиная с 4 июня, того самого дня, от которого, как казалось еще вчера, сохранилась лишь серия фотографий Михаила Мильчика — Бродский, сидящий на чемодане в ленинградском аэропорту Пулково-2.

Текст дневника начинается с описания полета, взгляда из иллюминатора:

4 июня

В полдень самолет стартует без разворота прямо на запад: профиль соседки слева залит солнцем. Молодой Джю-неофит за спиной реализует запас своего Инглиша с американочкой. Внизу — Эстония, вижу Усть-Нарву, где Нинуля и Лёша [Лифшиц] с детенышами. Венгерский майор смотрит в иллюминатор с любопытством профессионального военного. Вот и всё.

За шеломенем еси, за облаками.

Кто платками машет вслед, кто кулаками…

Потом джю заговаривает со мной. Выясняется. что знает польский.

Мал-мал поразмувялы. Тут об[ъ]явили, что мы — над Польшей. Сам Бог, значит. Чехословакия сверху похожа на Литву сверху; но без озер (видел Тракай и Вильно — о Господи!) Потом пошли над Венгрией. Пушты не было, был лес, черепичные кровли, Дунай, Маргит, силуэт Парламента, мосты. Сверху в Будапеште — масса стадионов. Гонвед!

Сели. Квайт найс. Вошли в зал для транзитных. Душно, чашка кафе стоит (или бармен — сволочь) 25 центов. Угостил Джю, и так избавился от почтения к доллару. <...>

Я не чувствую ничего. Ничего. Только духоту. Пять часов ожидания.

Дал Джю свою Джюиш книгу. Сидит, читает, шевелит губами, переводит.

Этот не пропадет.

ДС-9,Австрийские Авиалинии. Стюардессы снимают юбки, надевают передники, а ля пейзанки, и предлагают соломенные подносы с кугелями, числом 3, на каждом — мордочка Моцарта. Английских газет нет. Джю где-то сзади толкует с пожилым венгром о свободе слова. Свобода слова, говорю я ему, обернувшись, чревата инфляцией слова. Не чувствую ничего.

Вена. В аэропорту — никаких джю-гардианз. Может, потому что нас только двое. Из автобуса вижу на террасе аэровокзала К[арла]. Складываю «Ви» — он видит. Никаких приключений, кроме затерявшегося чемодана. Который появляется через некоторое время на транспортере, в полном одиночестве.

Маркштейны и К: за стеклом. Таможенный досмотр — 1 минута — Шнапс или сигареты везете? Две бутылки (одна для Одена от Томика [Венцловы]). Показываю. Очень заинтересован. Отвечаю, что литовская.

Такси, огромный мерседес. До города далеко: км 30 или больше. Также жарко, как в Будапеште, но самый воздух другой: не потому что фридом, а из-за близких Альп.

Сначала [Вена] похожа на Литву (от аэропорта до Вильнюса). Потом — слишком для Литвы промышленно. Потом ясно, что планировка все-таки Восточно-Европейская. Похоже на все прибалтийские столицы. На Ленинград непохоже ничуть. Впрочем, это окраина, а все окраины одинаковы.

Гостиница Белльвю. Щок у портье от отсутствия паспорта: имперское наследие. Номер славный. В окне: Франц-Иозеф Бангхоф. Но поезда либо очень цивильные, либо их нет: не слышно. Чувств нет. России нет и Австрии тоже. Ни заграницы, ничего — нет.

Обед (ужин) во дворе гостиницы, ал фреско. Под платаном с зажженными фонариками, а ля XIX (а может и взаправду XIX-го) века. 6 столиков, скворешня, но в ней — певчий дрозд. Водоем с рыбками. Тихо. Рай за углом во дворе направо.

Потом — заезжают Маркштайны, вечер у них. Разговоры о джюз, о перспективах России внутри и вовне. Но филингз. Солженицын етсетера. Агитирую за подписку на Ардис.

Если 4 июня – это многочасовое ожидание в душной транзитной зоне венского аэропорта, встреча с Маркштейнами и прилетевшим из Америки в Вену Карлом Проффером (в своих записях Бродский именует его К.), то уже 5 июня поэт описывает впечатления от самого города. Тогда же впервые упомянуты трудности с получением американской визы.

5 июня

Шапицрен. Глаз, привыкший к (Истерн) дистанции между объектами (внимания), не выдерживает их местной плотности. Рококо вещей, барокко и готика вещей, архитектуры тоже. К полудню перестаю воспринимать. (Начинал ли?) Видимо, возраст: отталкивания. В лучшем случае: избирательности. Не потребления. Возраст не-потребления.

–--------

Американский консул. Негр. Полная неясность моей американской судьбы, до пятницы.

–--------

Город поразительный. Имперское наследие. Монументы и монументы: людям, вещам, всему. Генералам и их лошадям. Также — поэтам. Понятно, почему не завоеван: высокая плотность культуры обеспечивает свободу. Может быть, только она. Трамвай катится по Рингу: дворцы, парки, монументы, кафе, соборы. Иногда — комбинация всего вместе.

К концу дня — новая для меня ситуация: тело послушно, мозг — нет: не работает; каша, без цвета, вкуса, запаха: белое состояние. К[арл] засыпает в отеле, я отправляюсь бродить по прилежащим улицам. Некто плетется сзади. Или это моя паранойя?

Ни чувств, ни — тем более — мыслей.

Из описания событий 6 июня становятся известны детали ключевого для Бродского визита – к Уистену Хью Одену.

Утром решаем ехать к Одену. К[арл] добывает в АВИСе Фольксваген, 2 часа петляем по автобанам, ищем Кирштеттен. В этой стране их три. Находим и застаем; только что с поезда — из Вены. Оказывается симпатичен, монологичен, (видимо, не встречает сопротивления или — самозащита, как думает К[арл]). Более морщинист, чем на фото, в красной рубахе, в помочах и шлепанцах. Осанкой и манерой обрывать разговор удивительно напоминает А.А. [Ахматову]. Ничего не понимает (но и не должен) насчет Р[оссии]. Приглашает на ланч в субботу.

В речи поэта все чаще звучат англицизмы и устойчивые для советского человека представления о западном образе жизни – ужин в гостинице «Бристоль» поэт называет «файн динна», а местное кабаре, где эмигранта, словно в фильмах Вуди Аллена, вовлекают в акробатическое шоу — «Мулен Руж». Дневниковые записи заканчиваются описанием 8-го июня. В этот день — в ночь с пятницы на субботу — обратно в Штаты улетает Карл Проффер, а Бродский продолжит дожидаться сначала американской, а затем английской визы.

7 [июня]. Визит в Австрийское Объединение (Союз) Писателей. Очень милый, очень аэропортовский Вольфганг Краус. Потом нас находят. Находит' Строб Талбот из Тайм и Лайф. Что есть одно и то же. Похоже, что повезло: читал. Сначала появляется его фотограф, Франц Гоёс. Которого — паранойя — принимаю за советского. Дожидаемся Строба в кафе. Появляется, похож на Наймана — физически. Интервью в кафе, продолжение — в квартире Франца. На стенах — прекрасные гравюры.

<...>

8 июня. <...> В ночь с пятницы на субботу Карл улетает. Сидим до З-х ночи, толкуем. Внезапно выключаюсь. Открываю глаза: его нет. Весьма грустно.

Утром звонят из ЮПиАй, ПариМатч, НЙТаймз. Начинается.

Подробности происходящего 8—20 июня в записях Бродского не отражены. Из своего рода постскриптума к июньским записям, сделанного, очевидно, позднее, мы узнаем, что эти две с небольшим недели Бродский ничего не писал, кроме «начала статьи для НЙТаймз». Там же самим поэтом прояснена и природа публикуемого текста («попытка дневника»), полная публикация и подробное комментирование которого — будущая задача для историков литературы:

Читал стихи в местном Вузе, покупал на углу Кока-Колу и бананы, листал газеты. Был в шоке, но не плакал. Общался с Оденом <...>. Впечатления, что людям живётся легче, не было, но выглядело всё, в общем, не так и лучше, чем я представлял. Ничего не писал, кроме начала статьи для НИТаймз, и если на Пфайльгассе 8 когда-ниб<удь> появится мемориальная доска, текст там будет по-английски. Старался, чтоб по лицу моему не было понятно, что ощущаю, но добился того, что не понимал сам. А сейчас уже плохо помню. То, что выше, попытка дневника — роскошь здесь позволительная, но по причине лени недосягаемая.

© Фонд по управлению наследственным имуществом Иосифа Бродского

Понравился материал? Помоги сайту!