Леонид Федоров: «Христианство, Новый Завет совершенно непонятны»

23 декабря в ЦДХ пройдет презентация нового сольного альбома Леонида Федорова «Псалмы», где лидер «АукцЫона» снова обращается к душеполезным песням и переводам Анри Волохонского. Дмитрий Лисин обсудил с Леонидом Федоровым эту запись и многое другое.

— Что скажешь по поводу такого неординарного, странного факта, как создание песен из шести псалмов, переведенных с древнееврейского на русский Анри Волохонским?

— Сильно отличаются от переводов с древнегреческого. Они суровее, меньше слов, и нет картинности. Странность здесь в том, что это и есть древние песни, не похожие ни на что из нынешних. Тексты Волохонского всегда благодарны для меня, поэтому интересны.

— Псалмы суровы, но мне всегда казались довольно праздничными, ведь каждый из них призывает к спасению в лоне божества. Вы с Лидой в этом году массу часовых поясов пересекли и часто бываете на Земле обетованной. А как сейчас в Израиле с праздниками обстоит?

— Там праздники всенародные, мы — люди со стороны, но невольно участвуем. А они — сплоченные люди, естественные такие патриоты. Есть ощущение, что праздник всегда: гуляешь днем, а все кафе забиты. Я понимаю, что они работают, но как-то легко, очень много айтишников и стартапов. И очень много строят, несмотря на дороговизну земли. И масса многодетных семей. Кстати, много французов переселяется туда сейчас. Юг Франции бежит от арабов.

— А в какой бы стране вы с Лидой осели, если бы был свободный выбор, а «внутренние сарацины» подступили?

— Я в Италии, а она тепло любит, море, Тель-Авив. Но вообще-то никуда не хотим надолго, а внутренние сарацины пусть сами едут подальше, нам места больше будет.

— Мне кажется, на диске «Псалмы» масса звуков, найденных в путешествиях, такого не было даже в «Лиловом дне».

— Посмотрим с конца: смотри, вот финальный псалом 22. Каждую пятницу в Тель-Авиве собираются на закате сто перкуссионистов. Бухают и фигачат на барабанах. Я походил, позаписывал. В 99-м псалме звучит кусочек из Бриттена, уличный музыкант из Тосканы на флейте, а задним фоном идет молитва из тосканского алебастрового храма, что недалеко от Сиены. Там бенедиктинцы, и они славятся тем, что поют григорианику без всякого органа. В 90-м псалме записывал смех и плач, в 132-м слышны Малер, голос Анри Волохонского и Лиды. В псалме 3 ничего нет, кроме моего плотного звука. А, нет, есть — шум капель дождя в ресторане «Дом 12». Когда там делали веранду, был натянут брезент, по нему хорошо так стучало. В псалме 62 есть птички. Лида сидела прямо здесь и летом записывала ворон и уток.

Американцы похожи на русских в том, что постоянно происходят подмена и упрощение.

— Что тебя еще грело в этой работе?

— Понимаешь, христианство, Новый Завет совершенно непонятны по большому счету. А уж кто такие иудеи — и подавно. При этом общая книга — Библия. Это патриархат, несмотря на то что бабы всегда правят. Когда ты рассказываешь о «Вакханках» Электротеатра и «Театра.doc», я понимаю, что все это есть в псалмах как состояние. «Тоскует по Тебе плоть моя в сухой земле» — понимаешь, это и есть древняя тьма, сухая земля матриархата.

— И все-таки в чем суть древнего еврейского народа, в чем суть Торы?

— Давай ты лучше спросишь, каков еврейский национальный характер. Очень много музыкантов, это самая музыкальная нация на планете, причем композиторов немного. Много ученых, философов, потому и комментарии к Торе пишет каждое поколение. Суть именно в комментировании, интерпретации, исполнении все новых вариантов музыки, философии, науки. Евреи живут везде, заселены в каждый народ, а сейчас век интерпретации. Тогда я спрашиваю — а в чем русский характер? Суть русского характера в том, что, когда ты видишь какую-то вещь и говоришь — круто, на этом не кончается. Следующее слово — «х**ня». Смотри, этот стакан удобный, в принципе. Но то, что хрустальный, уже х**ня, и глиняный сойдет. И все, уже на втором слове всякие интерпретации кончаются у русского характера. Американцы похожи на русских в том, что постоянно происходят подмена и упрощение. Зачем мне серебряный кубок, я его продам, три года проживу, а пить буду из оловянного. Американцы в какой-то момент понастроили себе дворцов, палаццо. А на самом деле ткнешь пальцем и проткнешь, все из гипса. И здесь то же самое — какие там марксисты, какие христиане. Нет ничего, доведенного до совершенства. Не смогли взять, присвоить, привить себе Византию с ее великолепием и свободой творчества. Сколько сочинили тогда христианских песен и музыки — подсчитать невозможно.

— Все на чуде построено здесь, и тому есть основание. А что такое Пятидесятница, схождение языков? Мгновенное восстановление разрушенной символической Башни человеческого разума. Все изъедено в логике, словах и уме — суть Вавилонской башни, вот вы с Димой Озерским пишете и поете — в голове на ходу образуются ходы: я иду дышу, я иду ды… И вдруг — всеобъединяющие языки пламени Св. Духа. Что по сравнению с этим хрусталь и злато, да и гаджеты всех мастей? Тьфу, дрянь одна.

— Так гаджеты и есть чудеса. Лида видела гаджет, где в наушник по Bluetooth передается перевод, когда говоришь с иностранцем. Через пять лет не надо будет изучать языки — наушник в ухе, и общайся с кем угодно. Я уже разучился писать. Это освобождает от лишнего. Можно освобожденным от суеты умом выдумывать нечто невообразимое. Что, видимо, и происходит. Помню, писали песню «Остановите самолет», потому что летать в Ту-154 было реально страшно, а сейчас мы с Лидой летаем почти непрерывно.

— Уже предсказан год, когда компьютеры начнут делать и программировать сами себя. Рэймонд Курцвейль, сверлиец и любимец Бориса Юхананова, придумавший электронные синтезаторы звука и ставший главным научным консультантом Google, назначил точку «технологической сингулярности» на 2045 год. Смысл в том, что если возникнет принципиально отличный от человеческого разум постчеловека, дальнейшую судьбу цивилизации невозможно предсказать, опираясь на логику. Об этом десятки писателей и философов выражались достаточно ясно, например Уильям Гибсон в «Нейроманте». Да и Стругацкие с Лемом много думали и писали по этой теме. Мне нравится в этом смысле поэма «Путями Каина» Максимилиана Волошина, где показывается одушевление техники как самый опасный соблазн.

— Моисей еще раньше получил Скрижали. Вот смотри, 90-й псалом: «Он спасет тебя от сетей ловца, от мора погибели, крылами укроет, мощными оборонит, вера в Него — броня и доспех». Какая там техника, никакой техники. Техника — всего лишь инструмент, разум она или не разум. Опасность и ловцы всегда в другом. Опасно вернуться туда, из чего тебя достали, опасно стать вакханкой. А самое опасное — ныряние в места, где ты еще не человек, где нет человека, там тебя не спасут, не получится, понимаешь? «Погибнет тысяча близ тебя, одесную тьма, но гибель к тебе не приблизится, лишь очами узришь воздаяние злым, ибо Господа защитой своей назвал, у Всевышнего жилье твое». В XX веке всего три дня не было войны, наверное, есть причина. Почему все умные люди больны шаманизмом? Страшно поверить в Творца человеков, когда кругом ад. Проще обожествить любую собственную природную способность.

Освобожденным от суеты умом можно выдумывать нечто невообразимое.

— Ну да, Голливуд всегда этим пользуется.

— Да что там Голливуд. В страшном фильме Татьяны Лиозновой «Мы, нижеподписавшиеся», где гениальная роль у Куравлева, вообще нет рая, не к чему стремиться, нет выхода. Это как если бы Толкин написал «Жизнь троллей» и больше ничего.

— Куравлев дает Штирлица в мире советского начальства, обезличенной кафкианской канцелярии. Причем он царапает тем стыдом, что никакой он не Штирлиц. Это вызывает здоровую шизофрению зрителей, начинающих задумываться.

— «Семнадцать мгновений» — совсем женский фильм, каждая сцена изливается в эмоции. Там нет честности куравлевской, одни слюни и умолчание простой вещи: вся красота в том, что Штирлиц — мелкий фюрер СС, больше не на что смотреть. После Эйзенштейна и Тарковского, после «монтажа аттракционов» не было художественных актов в кино. Они могли изготовить сопереживание зрителей напрямую, вне каких-то условных концепций. Ты сразу видишь образ и ужас, а все остальное в нашем кино — огромное количество посредников, людей на экране, в аду, играющих про то, что все хорошо. Ну, еще Данелия какими-то комедийными способами мог честно касаться общечеловеческой дряни. Или вот прекрасный фильм Ильи Авербаха «Монолог» с музыкой Каравайчука все равно пытается в парадигме ада нащупать человеческие чувства. А это бессмысленно, в аду нет чувств, поэтому все подделывается. Поэтому лучшие советские фильмы игровые — типа «Принца Флоризеля», а если про войну, то «Служили два товарища». А фильм «Летят журавли» гениален только из-за Самойловой.

— А как тебе сегодняшние фильмы, передачки о войне?

— Это вышло на новый уровень шоу. Они усиливают чувство, что нам наплевать, кто, кого и зачем убивает. Отсутствует ощущение, что война — это зло, зато всегда есть масса соображений, кто прав, а кто не прав. Зрителя принуждают огромным количеством лжи быть за тех или за этих.

— Так приятно волю к власти испытывать, хотя бы игрушечную. На этом и построено манипулирование. У Ницше воля к власти — главный инстинкт, основной.

— Просто он не мог написать вещь, которая бы действовала так же сильно, как приказ начальства. А вот смотри: псалом 132, самый древний из псалмов, ему три с половиной тысячи лет, и он самый простой. «Столь хорошо и приятно быть воедино братьям, словно лучшее масло, когда с головы стекает» — какая уж тут воля к власти. Мне Василий Аземша говорил, что каждый день хоть один псалом заново переводят на русский, а сколько еще языков? Я думал, что напишу больше, чем шесть псалмов. Все этому мешало — диск «АукцЫона», диск с Вовой «Гроза». Дорого мне состояние, когда придумывал первый псалом 62 и записал его с первого дубля: «Боже мой, Боже, Тебя взыскую, душа моя Тебя жаждет, тоскует по Тебе плоть моя в сухой земле». Не представляю, как его повторю на презентации. Там такой покой, такое сознание сразу всего. Там полное отрешение от себя, но притом предельно лирическая поэзия.

Каждый день хоть один псалом заново переводят на русский, а сколько еще языков?

— Так дело было в пустыне, где вообще никого, только Бог.

— Анри мне сказал по поводу этих текстов, что их теперь невозможно услышать или придумать, и не потому, что нет воображения, а потому, что нет времени. Я-то точно понимаю, что значит «нет времени»: с мая началось невообразимое. Мы в Москве были по неделе в июне, июле, августе, сентябре, октябре, ноябре. Причем за этот год я написал больше треков, чем за любой другой в своей жизни. Три диска плюс больше 20 треков для Ильи Хржановского.

— Ага, вот оно что, здесь самое таинственное, ибо нельзя ничего говорить о «Дау». Понятно, почему на обложке есть надпись «Илье Хржановскому Ура!!!» с тремя восклицательными.

— Кое-что можно, он — один из самых удивительных людей, встреченных за жизнь, новый Дягилев и Эйзенштейн. Он меня подвиг на то, что без него так и осталось бы мечтой, удалось создать суперзвук. Сама атмосфера его творческой лаборатории в Лондоне, где уже четыре года они монтируют «Дау» и где происходит много всего помимо кино, мне дико нравится. Эта атмосфера похожа, кстати, на то, что происходит в театре Бориса Юхананова. Илья имеет дар коммуникатора, умеет сводить людей, никогда бы друг друга не увидевших, и из этого высекается искра. То есть обычно люди, какие бы ни были глупые, умные, смелые, добрые, злые, всегда имеют в виду себя, а Илье достаточно для счастья создать творческую атмосферу просто так, ради принципа. Но и цели он никогда не выпускает из виду, постоянно запускает с горки какие-то процессы, которые похожи на снежные шары, автономно накручивающие объем уже на своих путях. В творческом процессе я с ним чувствую похожесть, запускаю музыку как снежный шар, потому что нельзя контролировать. Илья как создатель цельных художественных миров открыл мне безграничность воображения. Его концепция искусства вбирает в себя любую традицию и авангард, его гиперреализм включает вообще все, что было и что будет.

Понравился материал? Помоги сайту!