«Пока есть молодежь, будет и рок»

Клавишник Rammstein Кристиан Лоренц, известный миру под именем Флаке, — пожалуй, второй после солиста по узнаваемости человек в группе — в этом году издал книгу-эссе с замысловатым названием «Сегодня день рождения мира», которая вышла и на немецком, и на русском языках. В ней Флаке на примере одного дня гастрольного тура рассказывает о ежедневных переживаниях современного музыканта и пускается в воспоминания о былых временах. В памяти у него, на самом деле, много событий — взять хотя бы жизнь музыкального андеграунда в ГДР и отвязное становление Rammstein на заре объединения Германии. О некоторых из этих историй хотелось узнать подробнее, поэтому мы созвонились с музыкантом.

— В книге вы много внимания уделяете Rammstein и, соответственно, периоду после объединения Германии. Но до этого вы с середины 80-х играли в панк-группе Feeling B, и она была весьма популярна в Восточной Германии. Как этот успех сочетался с общеполитической ситуацией? Вы пишете, что на ваши выступления приходили люди из госбезопасности, что профессии «музыкант» не существовало и поэтому нужно было где-то трудоустраиваться — но это вам не помешало создать успешную во вполне современном смысле слова группу. Как это получилось? 

— Стать влиятельным музыкантом во времена ГДР было намного престижнее, чем сейчас. Ведь это было связано с большим риском. Поэтому люди с охотой и благодарностью принимали то, что мы пытались выразить своей музыкой. Признание, которое получали панк-группы в тот период, было огромным, и особенно такие коллективы котировались у молодежи. Официальные рок-группы и близко к нам не стояли по влиянию. Поэтому нам было достаточно легко противостоять всем мерам, диктуемым системой.

Были, конечно, неудобства: для бумажки нам приходилось постоянно искать работу, на которую мы на самом деле не ходили. Или же нас вынуждали учиться другим специальностям, которые нас совсем не интересовали. Но так как нам было очень важно делать музыку именно в своей стране и при этом получать отклик от местной аудитории, особенно от молодежи, мы готовы были платить такую цену.

Потом, ближе к распаду ГДР, вся эта система стала постепенно разваливаться и уходить в небытие. Во многих местах начали официально признавать профессию музыканта. Так что мы оставались успешны, несмотря на то что были панк-группой, и играли заметную роль на музыкальной сцене ГДР. Ну а к концу ГДР все просто стало уже не так строго.

— Какие проблемы ушли с изменением политической ситуации в стране, а какие возникли?

— Ну, лично у нашей группы не было никаких особых сложностей в ГДР. Были районы, где нам запрещали выступать, но нас это не заботило. Мы просто играли концерты в других местах. А когда произошли политические изменения, перед нами встала совсем другая проблема — на первый план вышел экономический фактор. В ГДР тебе не нужно было много денег для жизни. Например, аренда квартиры тогда стоила 25 марок, а после объединения за ту же самую квартиру приходилось отдавать уже 500 марок, то есть ее стоимость возросла в 20 раз. Поэтому мы вдруг оказались перед необходимостью зарабатывать деньги. То есть теперь уже не потому, что государство заставляло, а из-за общей экономической ситуации — мы вынуждены были как-то сводить концы с концами, и это, конечно, было тяжело. Ну и еще нам не хватало нашего уникального статуса панк-группы из ГДР. Ведь после объединения Германии сразу появилось множество других западных и интернациональных коллективов, с которыми нужно было конкурировать. Мы раз и навсегда потеряли свое исключительное положение, и нам пришлось встать в конец очереди, существенно сдав свои позиции в этой борьбе за признание аудитории.

— В книге вы очень красочно рассуждаете о панках в ГДР, противопоставляя их тому движению, которое развивалось в Англии и строилось вокруг протеста и отрицания определенных политических и социальных реалий. Из вашего описания следует, что панки в ГДР были чем-то вроде «золотой молодежи»: нужно было иметь деньги, чтобы выглядеть как панк, и, кроме того, эти люди часто имели возможность уехать. Правильно ли я понимаю, что в ГДР те, кто называл себя панками, в основном просто заимствовали какие-то внешние атрибуты этой субкультуры? Никакого протеста и никакой политики в этом не было?

— Панки в ГДР были выходцами из обеспеченных социальных слоев — большинство панков, которых я знал, были сыновьями ученых и политиков. Они бывали за границей, видели, как набирает обороты движение панков на Западе, и начинали подражать ему. То есть никаких пролетарских корней, как у английских панков, у них не было. Но они, конечно, выглядели абсолютно так же, слушали ту же музыку и придерживались той же жизненной установки: покончить с прошлым и просто, уверенно идти своим путем. Со временем панков становилось все больше, и среди них начали появляться люди, принадлежащие к разным социальным классам, — в том числе те, кто приезжал в города из деревень. Сценарий в таких случаях был обычно схожий: в какой-нибудь деревне жил единственный на всю округу панк, которому на каком-то этапе становилось настолько невыносимо жить в родной глуши, что он переезжал в город. Так получалось, что большинство из них отправлялось именно в Берлин, и там все они встречались.

Мы вдруг оказались перед необходимостью зарабатывать деньги.

— В книге вы себя тоже называете именно панком, но при этом не противопоставляете себя современникам. То есть вы не воспринимали себя как панка всерьез? А вашу группу Feeling B?

— Сложно сказать, что панк воспринимает серьезно, а что нет. Панки между собой делились на так называемых настоящих панков и ненастоящих, которые просто подражали. Кто из них серьезно относился к происходящему, а кто нет, я уже не знаю.

Себя лично я никогда со всей серьезностью панком не считал. Но нашу общность как группу — да. Как коллектив, мы относились именно к движению панков.

Вообще я часто думал об этом — каков в принципе тот критерий, по которому можно определить, являешься ты панком или нет. Я пришел к выводу, что «быть панком» — это вопрос установки. Мне нравилась философия этого движения: простота жизни панка, тот факт, что, прежде чем с кем-то объединиться, нужно было некоторое время совместно против чего-то выступать. Ну и еще то, что ты не обращаешь внимания на мнения других. Это ведь тоже особенность панка — ему все равно, что говорят окружающие. Так что во многих отношениях моя точка зрения пересекается с установками панков. Но я никогда не считал таким уж нужным делать себе ирокез, носить изношенные шмотки или делать что-либо в этом роде.

— У вас есть своеобразная маска, театральное амплуа, которого вы придерживаетесь, когда играете в Rammstein, — в него входит все, от «лука» до манеры двигаться и «мифологии» образа; я даже вижу эту маску, когда читаю вашу книгу (там вы прямо говорите об этой «бутафории», утверждая, что она не требует таких тонкостей, как актерская игра). Эту маску вы придумали специально для Rammstein или она сформировалась намного раньше?

— Этот образ развился без каких-либо моих сознательных действий. Я просто вел себя так, как чувствовал, когда был на сцене, а потом все стало само развиваться и эволюционировать. Позже я начал надевать специальные костюмы, чтобы акцентировать тем самым мои жесты. Я думаю, что группа только тогда хороша и ценна, когда она аутентична. Это значит, что вы убедительны и люди могут поверить каждому вашему слову. Поэтому я пытаюсь не притворяться — ведь если бы я стал изображать, скажем, навьюченного мускулами бодибилдера, этакого сильного монстра, это было бы непохоже на правду и мне бы никто не поверил. Так что я иду от обратного: немного утрирую мои собственные данные и стараюсь показать, что не нужно выглядеть злым и сильным, чтобы играть сильную музыку.

Группа только тогда хороша и ценна, когда она аутентична.

— То, каким вы были в Feeling B и какой вы в Rammstein, — это схожие образы?

— Да, я также играл в Feeling B на клавишных, издавал пронзительные пассажи и делал вещи, нетипичные для панк-группы.

— Вы много пишете о травмоопасных трюках, в которых принимаете участие во время выступлений Rammstein, — разворачивается это описание так, как будто эти трюки придумывают без вашего участия, а вам приходится терпеть результаты этих фантазий. Как у вас в группе обычно происходит процесс придумывания ваших номеров на самом деле? Вы ведь наверняка первый же их и предлагаете.

— Нет, чаще идеи предлагали другие участники группы. Вот трюк с котлом, например, придумал не я. Кажется, его предложил наш гитарист Рихард. Он тогда поделился с нами этой своей фантазией, и мы очень долго ржали.

Вообще обычно мы садимся где-нибудь все вместе, и каждый предлагает свои идеи. Тот факт, что именно мне потом нужно претворять эти трюки в жизнь, имеет под собой совершенно прагматичную основу. Я стою у синтезатора и могу просто от него отойти — инструмент не висит на мне. У меня не настолько ограниченные возможности, как у гитариста, басиста или барабанщика, которые не могут просто скинуть с себя инструмент или встать из-за установки — для этого им придется прекратить игру. Я же могу, как и вокалист, свободно передвигаться на сцене. Поэтому солист может делать именно со мной разные вещи. Это обусловлено практическими причинами.

Тот самый трюк с котлом:

— Истории о ранних годах Rammstein довольно безумны: настоящие военные дымовые шашки, «огненный театр» с костром на сцене, который разводили стульями из зала, самодельные бомбы — как это было возможно? В тот момент, когда вы начинали, еще не было как таковых регулирующих норм для подобных номеров на сцене? Или вы выступали в таких местах, где до этого никому не было дела? Сейчас, мне кажется, даже маленький андеграундный клуб потребует от артистов согласований подобных эффектов с кучей инстанций. 

— В наше время не было совсем никаких законов в этом отношении, потому что до нас никто ничего подобного не делал. Нельзя же запретить вещи, которых не существует. Ни одному организатору не пришло бы в голову сказать: «В моем клубе нельзя стрелять со сцены из огнемета» — потому что никому еще не приходило в голову стрелять в его клубе со сцены из огнемета. Так что поначалу мы могли беспрепятственно проделывать все наши трюки в любых клубах, в которых играли. Организаторы просто даже предположить не могли, что мы там устроим, а потому никак не пытались это упредить. Лишь позже, когда о нас начали везде говорить и мы стали чаще устраивать огненные шоу, нас начали постепенно узнавать, и, соответственно, нам все больше и больше всего запрещали — когда все наконец увидели, как это работает.

Вообще нам повезло, что мы избрали тогда такую тактику: мы приходили в клубы с совершенно незнакомыми никому спецэффектами и никак не готовили к ним собравшихся людей. Именно поэтому после объединения Германии мы смогли выступать со всеми теми трюками, о которых сегодня сложно даже помыслить.

Ни одному организатору не пришло бы в голову сказать: «В моем клубе нельзя стрелять со сцены из огнемета» — потому что никому еще не приходило в голову стрелять в его клубе со сцены из огнемета.

— Но теперь представить себе Rammstein без огненного шоу практически невозможно. Вам никогда не хотелось попробовать сыграть без него?

— Можно, конечно, разок попробовать — я думаю, наша музыка достаточно сильна для того, чтобы вывезти на себе весь концерт. Но дело в том, что нам просто нравятся все эти шутки с огнем! Поэтому непонятно, с какой стати прекращать делать то, что доставляет столько удовольствия. Кроме того, большая часть публики приходит именно за огненным шоу. Зачем их разочаровывать?

— Мне очень нравится, что книга начинается с предупреждения в стиле «все совпадения случайны» и никакие герои вроде как не должны напоминать конкретных людей, в то время как вы совершенно точно рассказываете в ней то о Rammstein, то о Feeling B, то о множестве других совершенно конкретных групп и музыкантов. Зачем вам понадобилось это предисловие, это шутка такая?

— Я просто не хотел, чтобы кто-то мне возразил: мол, все было совсем по-другому. Про некоторые вещи я написал в книге, будто они произошли за один день, когда вполне вероятно, что на самом деле они случились в совершенно разные дни.

Возможно, конечно, что эта книга рассказывает именно о нашей группе, но абсолютно то же самое я мог бы пережить и в любом другом музыкальном коллективе. Повсюду в мире жизнь музыкантов одинакова. Я думаю, что описанное в книге не относится исключительно к нам и могло бы быть также сказано о множестве других групп.

— У вас в книге есть интересное рассуждение о плагиате. Как вы в целом относитесь ко всевозможным заимствованиям? Существуют же такие художественные приемы, как апроприация и цитирование, многие артисты высказываются в том смысле, что заимствования неизбежны и важны для любого творческого развития.

— Мы живем в таком мире, где уже нельзя ничего сделать без какого-либо внешнего влияния других музыкантов или других художников. Существование свободного искусства, не подверженного никакому влиянию, просто невозможно. Цитировать что-то означает знать первоисточник, уважать его и в принципе хотеть нести конкретную мысль дальше в мир. Поэтому я считаю, что это комплимент, а не оскорбление в стиле «кто-то хочет приписать себе чужие заслуги».

Нам просто нравятся все эти шутки с огнем!

— В книге вы неоднократно повторяете, будто не можете угнаться за современным миром, — то не можете отличить поврежденный диск от экспериментальной музыки, то незнакомы с какими-то еще современными веяниями. Но вот эпиграф вы выбрали из песни сравнительно молодой группы Isolation Berlin. Как вы вообще относитесь к молодому поколению музыкантов? С вашей точки зрения, с роком в наше время что-то происходит или он, как утверждает клише, умирает?

— Нет, я думаю, что до тех пор, пока есть молодежь, будет и рок. В Германии (и в Берлине в частности) сейчас существует множество групп, которое делают что-то вроде поэтического хип-хопа. Вот возьмем, к примеру, коллектив Käptn Peng — они действительно превращают лирические произведения в популярную музыку и иногда смещают границы жанра в сторону джаза или рока.

Есть очень хорошие и интересные группы, которые еще достаточно молоды. Но сама по себе рок-музыка — это уже старое изобретение, поэтому, мне кажется, всегда хорошо, когда играют что-то новое. У меня большие сложности с техническими нововведениями, которые я считаю ненужными, но это не относится к самой музыке.

— Продолжая тему «тогда и теперь»: у меня есть любимая тема для обсуждения — виниловые пластинки. Как по-вашему, они все переживут и останутся в обиходе навсегда или же на каком-то этапе полностью выйдут из употребления?

— Известно, что сегодня продажи винила снова увеличиваются. Не помню точно, но думаю, что каждый год они возрастают примерно на 5% — это достаточно заметный прогресс.

Я думаю, винил будет существовать и дальше. Ведь эту возможность пощупать настоящий физический объект ничем не заменить. Обложка пластинки, которую можно подержать в руках, — это же намного лучше, чем маленький диск или тем более виртуальность музыки, скачанной онлайн. Поэтому я понимаю людей, которые любят собирать, слушать, хранить пластики.

Но сам я больше не могу их собирать — просто потому, что я очень неаккуратный. У меня пластинки валялись по всему дому, я использовал их как подставки под разные бытовые предметы, царапал их, одалживал знакомым и забывал получить обратно. Если пластинка оказывалась на столе, я непременно ставил на нее горячую чашку кофе. В общем, у меня лично дома больше пластинок нет.

Перевод Алины Янер

Понравился материал? Помоги сайту!