«Когда говорят “русский Колтрейн” — ничего хуже нет»

27 мая трио Дмитрия Илугдина выпускает альбом «My Story» — он станет первым релизом нового лейбла, который запускает команда онлайн-журнала «Джазист». Мы связались с сооснователями «Джазиста» Александром Аношиным и Львом Боровковым, чтобы обсудить этот смелый шаг от разговоров о музыке к ее выпуску, а заодно и состояние российского джаза — там, если коротко, все непросто, но надежда есть.

«Все пошло от Чарли Паркера»

— С чего началось ваше увлечение джазом?

Лев Боровков: У меня все совсем банально — лет в шесть или семь кто-то из друзей подарил кассету Луи Армстронга (хотя правильно говорить «Луис»). Я услышал «What a Wonderful World» и просто пропал в ту же секунду, честное слово, — я до сих пор помню это чувство, с тех пор оно мало когда еще возникало. Уже в том нежном возрасте начал интересоваться, кто еще там есть, — вскоре узнал имя Эллы Фицджеральд и много других имен. Вот так постепенно, осторожными шажками начал что-то узнавать, покупать диски на накопленные карманные деньги, читать обложки и буклеты, потом читать книги и так постепенно пришел в ту точку, в которой нахожусь сейчас.

Александр Аношин: А я в зрелом возрасте уже пришел к джазу. Ребенком я много слушал разной музыки — я вырос в семье советских инженеров, и, естественно, весь этот корпус того, что слушали в Советском Союзе люди, которые хотели как-то разнообразить свою жизнь, у нас в доме был: пластинки «Мелодии», «битлы», «роллинги». В школе я слушал всю обязательную школьную программу — и ню-метал, и группу «Демо». В 11-м классе мне попал в руки журнал NME, так я узнал про постпанк. Начал покупать в палатке около метро «ВДНХ» какие-то диски, и там чувак меня много с чем познакомил. «Вот, послушай Strokes, послушай Interpol, послушай Belle & Sebastian» и еще этих, этих и тех, и там среди них были Medeski, Martin & Wood. Потом я начал читать «Афишу» — Семеляк не писал о джазе, но писал хорошо, я начал слушать тех, о ком писала «Афиша»; а поскольку все пошло от Чарли Паркера, в какой-то момент в каком-то тексте я увидел его имя и полез в Чарли Паркера. То есть у меня не было такого момента, что я услышал джаз и решил его слушать. Просто постепенно, постепенно джаз вытеснил всю остальную музыку.

— А на каком этапе джаз превратился из увлечения в ваше непосредственное занятие?

Лев: У меня это формально началось тоже в далекие школьные годы, когда я начал играть на гитаре — занимался с учителем классической гитары, пытался играть джаз и блюз, которые тогда очень много слушал. Мы организовали школьную группу, пытались как-то играть джаз — записи какие-то сохранились, слушать их сейчас невозможно совершенно. Но свои первые честные деньги — а нечестных, слава богу, до сих пор не было — я заработал именно благодаря джазу: мы отыграли концерт на корпоративе компании, которой руководила мама моей одноклассницы. Дальше моя жизнь с джазовой тусовкой как-то разошлась. И вот, уже сидя на прошлогоднем карантине, я подумал: у народа есть телеграм-каналы, почему бы мне не завести. Сначала это был чисто спортивный интерес — смогу ли я писать в канал каждый день? С мая где-то по сентябрь у меня это даже получалось — а потом нас с Сашей познакомил арт-директор Клуба Алексея Козлова Араик Акопян. Когда он узнал, что у меня появился этот телеграм-канал (The Lost Chords), он, видимо, начал его читать, а потом в какой-то момент написал нам обоим: «Ребята, хочу делать блог о джазе, давайте встречаться». Мы встретились, и уже дней через пять после этой встречи у нас была первая публикация в «Джазисте».

Александр: Я, на самом деле, до сих пор считаю джаз своим увлечением. Я не считаю себя профессионалом ни в какой из областей своей околомузыкальной деятельности — ни критиком, ни уж тем более музыковедом. Как я начал этим заниматься — когда появился Телеграм, мне один мой друг сказал: «Вот мы вдвоем обсуждаем джаз, а ты заведи канал, и будем не вдвоем его обсуждать». Я завел канал (On the Corner), и как-то пошло по нарастающей — 10 подписчиков, потом 20, потом еще больше… Это правда развивается как снежный ком — начинаешь что-то писать, потом с тобой начинают знакомиться люди, с которыми ты и сам хотел познакомиться. Так мы познакомились с Левой, с Араиком Акопяном, с музыкантами разными. Это остается для меня увлечением, просто к нему все время добавляются какие-то новые опции. Сначала появился «Джазист» как медиа, теперь запускается как лейбл, потом еще какие-то штуки попробуем. Это интересно, это захватывает, об этом думаешь очень много.

Лев: Думаешь и делаешь. У меня «Джазист» превратился, можно сказать, во вторую работу — он требует много времени, внимания, усидчивости. Это, скажем так, ответственное увлечение — ты знаешь, что то, что ты делаешь, читают многие люди. У меня недавно была ситуация: я зашел с сыном в «Детский мир», а у меня эмблема «Джазиста» на чехле для телефона. Что-то я шел, сыну говорил, размахивал этим телефоном, и вдруг ко мне подходит незнакомый человек и говорит: «А вы имеете отношение к “Джазисту”?» Я говорю: «Да, я его делаю с друзьями». Он говорит: «Спасибо вам большое! Читаю каждый день с большим удовольствием, спасибо!» Конечно, это приятно. С другой стороны, начинаешь ощущать некоторую ответственность за то, что твое увлечение идет куда-то вовне. Люди читают, им интересно — значит, надо его развивать и ни в коем случае не бросать.

«Ты стерт из коллективной памяти, если тебя нет в стримингах»

— То, что вы говорите о поступательном развитии ваших проектов, в принципе, уже говорит само за себя, но я все же спрошу напрямую: получается, что интерес к джазу у публики есть, он достаточно высок, раз позволяет подобное развитие связанных с джазом проектов, верно?

Александр: Наверное, можно предположить, что этот интерес есть. Джаз действительно становится участником каких-то событий, которые выходят за рамки интересов узкого сообщества, появляются какие-то новые истории — например, лейбл Rainy Days. Это все не вчера началось, мне кажется, это происходит очень давно — просто каждый раз новое поколение открывает все для себя заново. Мы не помним, какие были крутые фестивали в конце 90-х и начале нулевых, когда привозили, например, [Джона] Скофилда, — я тогда учился в школе, мне было не до Скофилда, это какое-то неизвестное мне прошлое. Мы сейчас живем в мире, когда ты стерт из коллективной памяти, если тебя нет в стримингах, и мы [из-за этого] думаем, что интерес к джазу начался вчера. Нет — мы, скорее, такие гости этого интереса, по крайней мере, я так себя ощущаю. И вообще — я делаю все это, потому что мне это нравится. Не потому, что меня читают или не читают, — а потому, что мне нравится. Интерес — это ключевое топливо. Пока есть интерес, есть идеи. Если есть идеи, есть шанс, что какой-то процент из этих идей ты реализуешь. Мы, конечно, смотрим статистику «Джазиста», но, если честно, не такая уж она и впечатляющая. И у меня нет по этому поводу никаких переживаний или амбиций. Сколько-то человек нас читает, это уже круто.

— А если говорить о бизнес-составляющей?

Александр: Это не коммерческий проект.

Лев: По крайней мере, пока. С точки зрения бизнеса этот проект убыточный — мы платим за все из своего кармана, ничего не получаем, кроме удовольствия, но какие-то совершаем телодвижения для того, чтобы когда-то суметь что-то хотя бы монетизировать. Тексты мы, конечно, вряд ли когда-нибудь монетизируем, я не очень хорошо себе это представляю — но, когда будет лейбл, когда придумаем еще что-нибудь, будем в эту сторону тоже работать.

Александр: «Джазист» — это такая маленькая ручная история пока. У нас нет никакой формальной структуры — как сейчас принято говорить, бирюзовый менеджмент, да? Такая дружеская структура, без иерархии, без директоров и подчиненных, без формально очерченных зон ответственности. Мы просто энтузиасты, которым нравится этим заниматься, — кстати, Наташа [Югринова] сегодня не смогла присоединиться, но она — важная часть нашей команды, без нее мы не смогли бы позволить себе в медиа тот уровень контента, который у нас есть. Вот, кстати, пример классный, как это происходит: ни я, ни Лева Наташу не знали до осени прошлого года. Наташа мне оставила какой-то комментарий в моем канале, мы начали общаться, я ей в какой-то момент сказал: «Наташа, можешь посмотреть текст?» (Смеется.) Наташа посмотрела, дала какие-то комментарии, мы постепенно поняли, что Наташе тоже интересно с нами общаться, и так она стала членом команды. И нам всем приходится заниматься настолько всем, что это глупо делить.

Лев: Мы подхватываем постоянно друг за другом, потому что на основной работе у всех тоже много всего срочного. «Джазист» приходится оставлять либо на обеденные перерывы, либо на поздний вечер. Иногда бывает, что кто-то говорит: «Извините, я сейчас не могу, можно вместо меня кто-то доделает?»

Александр: Все рождается из внутренней потребности — например, интересно создать некоторое количество контента о джазе, которое нам самим было бы интересно потреблять. Есть много музыкантов, которым интересно общаться и выпускать музыку, и есть потребность как-то им в этом помогать — так появляется лейбл. Это, конечно, отдельный разговор, тут велика роль Араика Акопяна, который отвечает за артистическую часть, это он соединял всю эту организационную цепочку — мы тут, скорее, просто помогаем: Лева — по различным правовым вопросам, а я — с каким-то продвижением и оформлением. Возможно, за этим будут еще какие-то активности. Говорить об этом преждевременно, но идеи все на поверхности — можно подумать о фестивале, можно подумать о переводе книг. Идей, которыми интересно было бы заниматься, много, а хватит ли сил, времени, здоровья, финансов и всего прочего — вопрос уже отдельный.

Лев: Но мы уже видим, что потихоньку разрастаемся: текстов становится все больше, они становятся все больше, времени на них нужно все больше.

Александр: Но вообще нет иллюзий, что этим можно зарабатывать много денег, — это просто целеполагание неверное. Если ставить себе такую цель, надо разумно заниматься определенными вещами в области другой музыки. Не потому, что люди какие-то не такие, — это всегда так было. Не помню, в каком году это было, но есть фильм про Чарльза Мингуса (документальный фильм «Мингус» 1968 года. — С.М.) — его выселяют из квартиры, потому что ему нечем за нее платить, и он стреляет в потолок из ружья. Я иногда вижу, как появляются какие-то коучи, которые начинают джазовым музыкантам советовать: надо быть проще, надо накачать пресс, надо надевать модные шмотки и играть более простую музыку. Но это все глупости, это никогда никому не поможет побить рекорды песни «Я съел деда». Это не плохо и не хорошо, это нормально, так все устроено. От того, что у квартета Отоцкого, который выпускает лейбл Fancymusic, будет сто стримингов, а не миллион, значимость того, что они делают, никак не изменится.

«Никакой системы, никакой школы нет — но скопище талантов есть»

— А если говорить не о коммерческом, а о творческом потенциале российской джазовой сцены (используем такое обобщающее все подряд понятие) — как вы его, как специалисты в этой области, оцениваете?

Лев: Да он огромен. Причем развиваются сейчас не просто отдельные творческие единицы: развивается вся инфраструктура — и лейблы, и студии. У российских музыкантов выходят альбомы совершенно мирового уровня. Я наших стал слушать относительно недавно: раньше эти записи было довольно непросто достать — по крайней мере, мне, — а сейчас я, пожалуй, слушаю 50 на 50 наших и западных с одинаковым удовольствием.

Александр: С точки зрения индустрии я бы сказал, что ее в России нет. Мы — энтузиасты, Rainy Days — тоже; это ни в коем случае не принижение, просто это люди, решающие свои творческие задачи, не индустриальные, не коммерческие. Сергей Красин (основатель лейбла Fancymusic. — С.М.) решает творческие задачи, Женя Галочкин решает творческие задачи — понятно, что он не зарабатывает на «Топоте» и не грезит этим. Это не индустрия в классическом понимании этого слова. С другой стороны, если появляется все больше людей, которым это нравится, которые записывают музыку, издают музыку, пишут об этой музыке, — значит, есть к этому интерес. В какой-то момент экономика и жизнь могут разбежаться, и этого станет меньше.

У российских джазменов выходят альбомы совершенно мирового уровня.

— Это мы сейчас говорим со стороны каких-то организационных процессов — а если о самой музыке поговорить?

Александр: С точки зрения музыки, на мой взгляд, равняться на Америку с их школой постбопа просто бессмысленно. Это их история, их музыка, которая связана с историей страны. У них вся музыка, даже в тех моментах, о которых мы не задумываемся, не только в классике — джаз, фанк, соул, хип-хоп — все это одна область. Даже в хардкор-группах может обнаружиться что-то паркеровское или колтрейновское, как в группе Minutemen. У нас это не может быть вот так, поэтому в плане музыки, на мой взгляд, дела обстоят так: у нас есть таланты, яркие личности, абсолютно не встроенные в какую-то школу в классическом понимании джаза. Самородки, которые достигают очень больших высот в музыке, прекрасные композиторы. Евгений Лебедев из LRK Trio прекрасный, Дмитрий Илугдин — это мировой уровень, это как раз будет первый релиз на нашем лейбле. Никакой системы, никакой школы, которая бы производила индустриально джазовых музыкантов, нет. Но скопище талантов, появляющихся непонятно откуда, — это есть.

Лев: Саша назвал Лебедева, Саша назвал Илугдина — это самобытнейшие музыканты, и, на мой взгляд, интересны именно такие. Не те, кто подражает, не те, кто идет в русле штатовского постбопа, а те, кто впитывает в себя разное и выдает что-то совершенно непредсказуемое, чего, наверное, раньше и не было никогда. Когда где-то на джемах или на концертах начинают обсуждать очередное соло, когда про кого-нибудь говорят «русский Паркер», или «русский Колтрейн», или «русский Оскар Питерсон» — для меня хуже этого ничего нет. Потому что если речь идет о школе — нет у нас пока еще сложившейся джазовой школы, в которой можно было бы выделить отдельные направления, признаки, принципы и так далее. Но, чтобы эта школа зарождалась, нужно, чтобы ни про кого из талантливых людей не повернулся язык сказать, что это русский Оскар Питерсон. Потому что это русский Вася Иванов, и вот так он играет. Допустим, он играет джаз, но под джазом мы понимаем достаточно многое. Для многих людей слово «джаз» означает Утесова, Армстронга, Фицджеральд — в общем-то и все. Но для нас это значит гораздо больше. И если такой Вася Иванов играет джаз и играет его талантливо, то пусть это будет только Вася Иванов и никакой не русский Оскар Питерсон. Вот тогда будет зарождаться школа.

Александр: Вообще, очень сложная картина у нас сейчас. Музыкантов классных, которые могут записать и сыграть что-то, очень много, гораздо больше, чем инфраструктуры, вокруг них сложенной. Когда говорят, что российский джаз два или три года назад начал развиваться, мне кажется, это неправильное утверждение. Это долгая история, в этой истории были взлеты, падения, лучше формы, хуже формы… Не надо говорить «хуже» и «лучше», но специфика всегда была одна — энтузиазм, творческая мотивация, которая превалирует над любыми другими. Всегда люди приходят, уходят, появляются новые. Механизма и логики, как это происходит, мне кажется, сформировать не удастся. Был, например, в 90-е лейбл Ermatell, выпускал кучу записей, потом, понятно, не смог это продолжать, случилась пауза, пришли другие лейблы. В какой-то момент мы тоже иссякнем, устанем, состаримся, переключимся. Дай Бог, чтобы это случилось не завтра, а чуть попозже, и придут другие люди. Никакой системы, никакой логики, никакой преемственности в этом не будет вообще.

— Есть у вас амбиция все-таки попробовать какую-то систему создать или, по крайней мере, в ее создании поучаствовать?

Лев: Хороший вопрос. Я об этом, честно говоря, даже не задумывался. Мне кажется, что у нас для того, чтобы создать структуру какую-то в джазе, пока еще, наверное, не хватает… Я даже не знаю чего.

— Еще человек 20 таких же, как вы?

Лев: Да. Не знаю. Саш?

Александр: Мне кажется, никакой структуры мы не создаем, это точно. Если говорить о структуре, о чем-то институциональном, то на это больше похоже то, что вокруг Игоря Михайловича Бутмана сложилось. Там создаются институциональные штуки, джазовые фестивали проводятся, платформа Jazz Across Borders каждый год собирает отличных спикеров — не только из России, но и со всего мира. А параллельно с этим происходит другая история — где появляется Сергей Красин, просто один человек, который заинтересовался такой музыкой и сделал лейбл. Где Араик Акопян делает лейбл ArtBeat, где появились Rainy Days, «Топот» Жени Галочкина, мы как-то самоорганизовались. Это все нельзя объяснить никак, да и не нужно. Хорошо, что все это есть, нужно ловить момент и по максимуму его использовать.

«Хотим не зажиматься»

— Поговорим о планах лейбла?

Александр: Возможно, у нас получится [создать] сообщество очень сильных людей, которые вместе что-то сделают. Мне кажется, Араик Акопян — очень сильный продюсер, умеющий слышать музыку. Поэтому клуб Козлова такой, какой он есть, поэтому у лейбла ArtBeat была очень сильная коллекция — которую мы хотим переиздать (кстати, к вопросу о преемственности). Андрей Левин — сильнейший звукорежиссер, один из лучших, он так хорошо понимает звук, как никто, и мне просто интересно слушать, как он об этом рассказывает. Дизайн первой — и я думаю, что не последней — обложки делает Виктор Меламед: это отдельный творческий проект, иллюстратор, на выставку которого я ходил в Берлине и даже не думал, что окажусь как-то связан с ним. В этом драйв — есть некое сообщество творческих людей, и из этого появляется энергия, завязанная вокруг общения в стиле: «А давайте я запишу для вас музыку», «А давайте я буду заниматься мастерингом, чтобы это был идеальный, лучший звук, как я это умею, я 20, 30, 40 лет, всю жизнь этим занимаюсь, я могу это дать», «Давайте я вам сделаю дизайн обложки по своей творческой концепции», «Давайте мы все это завернем в продукт, поможем этому продвинуться, поможем аккумулировать вокруг этого энергию». На сколько бы этого ни хватило, это уже хорошо. Это кайф.

В плане деятельности мы видим несколько направлений. Первое — это создание музыки с нуля: условно говоря, мы вкладываемся в запись или находим инвестора, который вкладывается в запись. Вторая история — это как раз наш первый релиз, Дмитрий Илугдин, он уже готов, выходит 27 мая. Дмитрий сам сделал запись, он ее полностью профинансировал, и мы как лейбл помогаем релиз оформить, помогаем с дистрибуцией, с продвижением, занимаемся такой классической историей. Третье направление — это переиздания. Нам очень интересна музыка, которая была записана в 90-х или начале нулевых, после распада СССР. Мы о ней очень мало знаем, гораздо меньше, чем о советском джазе, о котором мы тоже знаем не так уж много. И это интересно исследовать, интересно переиздать — сибирский джаз, например, или каталог ArtBeat.

А с точки зрения стилистического выбора музыки мы хотим быть более расслабленными, не зажиматься. Чем ценна наша сцена: когда ты такой самородок самобытный, ты себя чуть меньше ограничиваешь этими линиями преемственности, у тебя их нет. Ты начинаешь с большей свободой подходить к скрещиванию, к придумыванию материала, доверяешь своей интуиции больше, чем школе или мастерству, которому тебя научили. Возьмем того же Илугдина: это фортепиано, инструментальный джаз, это не американская импровизационная музыка. Это ближе к пост-Свенсону, лейблу ECM, тому, что называется северным джазом. С другой стороны, есть Анна Королева — это уже постбоп, ближе к американской школе, местами похоже на Эрика Долфи, местами — на Пола Блея. Тони Карапетян — он ближе к Европе, но к Европе в смысле не Скандинавии, а Англии, у него больше грува, больше «нового британского джаза», называйте как хотите. Мы хотим весь этот потенциал использовать. А потом попробовать фьюжен, джаз-рок, электронику, world music — у нас много же коллективов, которые ни в какие рамки не вписываются.

Лев: Не было такого, чтобы мы сели друг с другом и начали рассуждать: «Давайте у нас будет миссия — мы сейчас спасем российский джаз, создадим лейбл, потом создадим пару учебных заведений, несколько клубов, потом огромную концертную площадку». Нет, такого нет. Собрались, пообщались, давайте попробуем сделать лейбл. Всем это в кайф. Для нас это не структурная история, это кайф, который если оставит какой-то след в искусстве, то мы будем счастливы.

Александр: Мы понимаем, что джаз был до нас, есть без нас и будет после нас. Нам просто дан шанс в этом какое-то время повариться и получить максимальное удовольствие, насладиться процессом и, возможно, сделать что-то, что понравится какому-то количеству людей. Цели воспитать вкус, создать миссию нет — это все глупости, я в это не верю. Но если ты что-то сделал, что тебе понравилось, а потом кто-то подошел и сказал: «О, это классно, я тоже что-то послушал, почитал, мне понравилось» — это лучшая награда за все.

Понравился материал? Помоги сайту!