Коллеги. Что могли бы сказать друг другу русский и польский учителя истории?

На Кольте стартует новый проект — «Европа рядом», который осуществляется при финансовой поддержке Европейского союза. Цель и миссия проекта выражены в его названии. На фоне политических процессов разделения и отталкивания нам важно напоминать себе, что мы связаны с Европой плотной сетью сосудов, что мы решаем близкие или неразделимые вопросы, что мы связаны конкретными проектами и людьми из Европы, для которых Россия стала судьбой и выбором.

Проект будет логистически складываться из двух частей. Первая: разговоры с европейцами, работающими или работавшими долго в России, — не только об их конкретном опыте, но и об их мотивациях.

Вторая — под названием «Коллеги» — будет соединять внутри одного материала людей одной профессии из России и Европы, чтобы понять, какие сложности есть у этой профессии сегодня по ту и эту сторону границы Евросоюза и России.

Начинаем мы с тех, на кого легла особая нагрузка в эти непростые годы подъема национализма, а значит, и переоценки национального прошлого, — со школьных учителей истории. Польша и Россия традиционно находятся в исторически нервных отношениях друг с другом, и проще это сейчас не стало. Как это напряжение влияет на уроки истории в школах?

Станислав Кувалдин поговорил с двумя учителями истории (а по совместительству — директорами школ) — с Яцеком Станишевским из Варшавы и Дмитрием Поносовым из Перми. Кстати, Поносов несколько лет назад принимал участие в программе «Права человека для учащихся школ, вузов и профессиональных колледжей», которая работала в России тоже при поддержке Евросоюза. 

Яцек Станишевский (Польша)

преподаватель истории с 1996 года, директор инновационной общеобразовательной школы в Варшаве, входящей в систему Akademia Dobrej Edukacji («Академия хорошего образования»), эксперт Института образовательных исследований

— «Учить истории» — понятие крайне неопределенное. Что в это понятие вкладываете вы?

— Действительно, это вопрос к философии обучения. У нас в Польше существуют две традиции. Одна предполагает, что ученики должны запоминать факты, набор событий. И этот же подход связан с выработкой национальной идентичности образца XIX века, которая основана даже не на истории, а на легендах и стереотипах, сильно углубляющих существующие линии раздела. Это история, рассказываемая как сказка, где объясняется, кто хороший, кто плохой, кто виноват, а кто нет. Есть и другое течение: история в школе не должна ничего внушать, главное — превратить учеников в маленьких историков, которые сами могут критически смотреть на исторические нарративы, сравнивать интерпретации. Эта часть учителей — наверное, меньшая — хочет показать детям, что история — это не «Звездные войны», где есть темная и светлая стороны силы. Я стараюсь научить этому.

— Как известно, в Польше есть Институт национальной памяти, фактически отвечающий за формирование исторической политики государства.

— Да, ИНП — организация, связанная с польскими правыми, это всегда было так и сейчас усилилось. Мы продолжаем жить с комплексом неполноценности: Речь Посполитая была великой, но это время никак снова не наступит. Это такая тоска о Польше от моря до моря, Польше из романов Сенкевича, мечта о мире пана Володыевского — но этой Польши фактически никогда не было. Она была придумана в эпоху разделов для укрепления польских сердец. Но власти хотели бы, чтобы, излагая историю Польши, мы рассказывали о хороших поляках, которые несли на Восток цивилизацию, оказывались зажаты в сэндвиче между немцами и русскими. А любые спорные поступки поляков — допустим, захват Вильно (оккупация Вильнюса в 1920 году. — Ред.) или занятие Москвы гетманом Жолкевским — должны подаваться как пример расторопности и находчивости. Но в школе необходимо учить тому, что каждое событие можно оценивать, по крайней мере, с двух перспектив.

— В связи с Вильно: таких сложных вопросов во взаимоотношениях с соседями всегда много.

— Да, Вильно, Львов, Волынь, Катынь — очень сложные вопросы. Рассказывая про оккупацию Вильно, я стараюсь излагать и польский, и литовский взгляды на это событие. Или взять Грюнвальдскую битву. Литовцы приписывают себе ведущую роль, у белорусов это важный момент национальной истории, разумеется, есть своя версия и у поляков.

— В России принято особо говорить о доблести смоленских полков.

— Вот именно!

— Кстати, когда у нас спорят о пакте Молотова—Риббентропа, разделившем Польшу между Третьим рейхом и СССР, часто любят вспоминать, что сама Польша в союзе с Германией приняла участие в разделе Чехословакии, заняв в 1938 году Тешин. Как об этом рассказывают в польских школах?

— Об этом не говорят. Рассказывают о Мюнхенском договоре, занятии Германией Судет, о создании протектората Богемии и Моравии. Думаю, даже не все учителя знают, как мы заняли Тешин в 1938-м. Я об этом рассказываю. Но с пактом Молотова—Риббентропа это все равно не сравнить.

— Вы как учитель истории испытываете на себе давление?

— Пока нет. С 1989 года со страхами, что на урок придет куратор и будет проверять, как я учу, покончено. Единственная официальная вещь, которой я должен придерживаться, — это документ под названием «Программная основа». Ученики сдают по нему экзамены, и в них до последнего времени почти не было идеологии.

— Экзаменационные задания устраивали всех?

— Споры случались. Например, на экзамене был вопрос: «Почему Иоанн Павел II — великий человек?». Никому не пришло в голову, что кто-то не считает его великим. Или живущие в Польше протестанты были недовольны одним заданием по эпохе Реформации, где, по их мнению, лютеране были изображены слишком тенденциозно. Но это мелочи. Я не думаю, что и впредь кто-то будет указывать учителям, как им рассказывать о Пилсудском или Ярузельском. К тому же польский учитель привык, что он преподает так, как считает нужным. Более либеральная власть в Польше в предыдущие годы была заинтересована в том, чтобы учить истории по-новому, но работали и такие учителя, которые излагали националистическую версию истории, и им никто не запрещал. Иногда в прессе могли появиться письма родителей, недовольных тем, что они увидели в тетрадках детей.

— А к вам родители не предъявляют таких претензий?

— Я помню только один случай. Когда в Польше вышел фильм «Колоски» (фильм 2012 года «Pokłosie» режиссера Владислава Пащиковского. — Ред.) об антисемитизме на польских землях во время Второй мировой, я решил посмотреть его вместе с учениками. Но некоторые родители заявили, что они против. Они не хотели, чтобы их дети смотрели фильм, показывающий поляков в негативном свете.

— И чем все закончилось?

— Эти дети просто не пошли на фильм. Я, конечно, и раньше замечал, как по-разному о польской истории рассказывают ученикам родители или дедушки с бабушками. Дети часто приходят в школу с готовым образом истории, который очень трудно изменить. Скажем, в классе есть ученик, чей дед был сильно связан с Армией Людовой (подпольная организация во время Второй мировой, подконтрольная польским коммунистам. — Ред.). Он не позволяет сказать плохого слова в адрес русских и того, что они делали в Польше.

— Вы упомянули Ярузельского. А как сейчас в целом смотрят на коммунистический период Польши?

— Польскую Народную Республику как политическую систему, то есть власть одной партии с недемократическими выборами, очень просто показать в дурном свете. Гораздо сложнее попрощаться с тем, что я бы назвал ресентиментом: все люди якобы были равны и каждый что-то получал вне зависимости от того, работает он или сидит без дела. В ПНР было насмешливое отношение к образованному человеку, интеллигенту, такое же отношение было и к элите. Поэтому и сейчас не является постыдным чего-то не уметь, приходить в грязной обуви, есть салат на заседании Сейма — потому что это простонародно. Это наследие ПНР, которое осталось с нами. Кстати, если говорить о преподавании истории, то в школах ПНР она тоже излагалась в черно-белом варианте. Только черным в основном был немец.

— А Пилсудский?

— Пилсудского как бы вовсе не было, как и Катыни или вторжения СССР в Польшу. Власти ПНР, по крайней мере, к 80-м поняли, что в некоторых вопросах выиграть невозможно и лучше молчать, чем говорить явную неправду. Но в целом это был тот же традиционный метод: есть «мы», жертвы внешних сил, и если мы проигрываем, то проигрываем с честью, проигрываем, побеждая.

— Влияет ли на преподавание истории в школах католическая церковь?

— Католическая церковь обладает сейчас в государстве очень серьезным влиянием. И церковные консультанты — правда, вместе с представителями других религиозных групп, включая еврейские, — участвовали в подготовке новой версии Программной основы по истории, которая вступит в силу с этого учебного года. Конечно, новая версия старается избежать спорных вопросов, связанных с ролью церкви в польской истории. Там есть и другие новые акценты: скажем, предлагается больше рассказывать о так называемых проклятых солдатах, то есть антикоммунистическом подполье в послевоенные годы.

— Вы преподаете давно. Как меняется польский школьник?

— Молодежь тоже склоняется вправо, и мы напряженно ищем ответ — почему. Почему все больше молодых людей носят «патриотические» футболки «Смерть врагам Родины» или «Бог, честь, Родина» (официальный слоган Войска Польского. — Ред.)? Это изменилось за последние четыре-пять лет, и я сам обратил на это внимание, когда вернулся преподавать историю после трехлетнего перерыва. Ученики теперь заметно желали от меня такой истории, в которой поляки встанут с колен и перестанут каяться, например, за Едвабне (местечко, где поляки в 1941-м уничтожили несколько сот евреев. — Ред.).

— А это не реакция на нахождение Польши внутри Евросоюза, не страх за свою идентичность?

— 1 июня, в Международный день защиты детей, в Варшаве произошел, по-моему, шокирующий инцидент. По традиции в этот день в здании Сейма проводятся встречи депутатов со школьниками, им предоставляется слово на парламентской трибуне. На этот раз все выступления подростков оказались крайне антиевропейскими. Один из школьников даже порвал принесенный с собой флаг Евросоюза, сказав что-то вроде «когда-то Москва, теперь Брюссель». И это сравнение становится все популярнее. Так что мы охотно берем деньги Евросоюза, строим на них автострады, но некоторые из нас видят в нем нового демона. Есть мнение, с которым я солидарен, что в Польше вновь пробуждаются так называемые сарматы (польская шляхта в XVI—XIX веках считала, что она происходит от древних сарматов, в отличие от простого люда, славян и литовцев. — Ред.). Это люди, которые боятся «чужих» и считают себя теми, кем на самом деле не являются, — как раз вроде этих сарматов. Они считают, что мы опять должны подчиниться чужой силе, которая теперь называется «Брюссель».

— 2017 год — юбилейный для истории обеих наших стран. 2018-й — столетие независимости Польши и юбилей окончания Первой мировой войны. Как на школьных уроках обращаться с этими событиями?

— Тоже сложный вопрос. Окончание Первой мировой — важная дата в школьных курсах истории для большинства западных стран, но у нас об этом рассказывается как о событии, приведшем к независимости Польши. Об Октябрьской революции говорится как о причине сворачивания Восточного фронта и как о шаге к образованию Советского Союза. Кстати, сейчас я должен решить, как называть СССР: Radziecki или Sowiecki (Radziecki — от польского слова rada — «совет», Sowiecki — транслитерация, отказывающаяся от польского корня. — Ред.).

— А в чем здесь разница?

— Я вырос в государстве, где Советский Союз называли Związek Radziecki. И Sowiecki для меня звучит искусственно, но это сейчас в тренде, потому что так СССР называли до войны. Для польских правых выбор слова — это всегда индикатор, на чьей ты стороне. На своих уроках я использую оба слова и объясняю важность этого различия.

— Давайте представим, что вы разговариваете с учителем истории из России. Что вам было бы интересно у него узнать?

— Вообще мне повезло, я участвую в работе международного союза преподавателей истории Euroklio, то есть знаком с коллегами из России, Литвы, Украины, Германии, даже Индии. И знаете что: у нас у всех одни проблемы. А к русскому учителю у меня был бы не вопрос, а предложение: «Давайте разработаем вместе два-три урока по XX веку».

Дмитрий Поносов (Россия)

директор пермской Гимназии № 7, лауреат всероссийского конкурса «Учитель года», дважды победитель конкурса лучших учителей России в рамках национального проекта «Образование»

— Чему вы хотите научить своих учеников на уроках истории?

— Прежде всего, не знать, а понимать, анализировать источники, формулировать свою точку зрения и уметь ее доказывать.

— Но в России сейчас популярен взгляд, что точка зрения на историю должна быть одна. И учебник истории в школах, возможно, тоже скоро будет один.

— Даже если появится единый учебник, все зависит от учителя. Я тоже учился в советской школе с единым учебником. Кроме того, существующую историографию нельзя отменить, о каких-то событиях мы будем все равно говорить больше. Так формируется историческая память — и далеко не только государством. Впрочем, учителю ничто не мешает дополнять любые схемы чем-то своим. Простой пример: на уроках о Первой мировой войне я люблю рассказывать, что слово «чмо» исходно означало «части материального обеспечения», занимавшиеся снабжением и перевозкой раненых и, в общем, презираемые фронтовиками. Такие вещи позволяют и зацепить внимание, и объяснить повседневность войны.

— В связи с разговором о Первой мировой есть вопросы и посерьезнее. Например, наш президент, говоря недавно об итогах Первой мировой, сказал, что большевики нанесли удар в спину страны. Как следует в школе рассказывать о выходе России из той войны?

— Может существовать официальная точка зрения, но учителю никто не мешает предложить ученикам другую.

— Но будет ли этот спор поощряться?

— Подозреваю, что вы относитесь к поколению, еще не искалеченному ЕГЭ.

— Бог миловал...

— Ну зачем так. Сам по себе ЕГЭ не плох и не хорош. Могу сказать, что эксперты, проверяющие ЕГЭ, зачтут выпускнику отстаивание любой позиции, если он приведет подтверждающие факты. Поскольку я сам участвовал в проверке ЕГЭ, могу сказать, что проблемы возникают не с тем, что кто-то придерживается одиозной позиции, а с неспособностью защитить свое мнение. А что касается Первой мировой, представьте себе такое экзаменационное задание:

«Существует мнение, что во время Первой мировой большевики нанесли удар в спину государства.

1. Согласны ли вы с этой точкой зрения?

2. Какие еще мнения по этому вопросу вы знаете?

Приведите как минимум три факта в подтверждении каждой позиции».

И это хорошее задание на историческое мышление. Или можно показать школьникам русский плакат «Вторая Отечественная война» и спросить их: «Почему Первую мировую называли в России Отечественной? И какие последствия она имела для народов Российской империи?» То есть можно побудить детей говорить об истории соседних стран, о той же Польше, украинском вопросе и так далее. Вообще проблема школьников — в том, что они не умеют формулировать выводы, связывать события между собой, а ЕГЭ — просто линейка, которая измеряет то, что есть. Причем, на мой взгляд, эта линейка сейчас гораздо больше проверяет умение мыслить, чем знание фактов.

— И все-таки: неужели на вас как на учителя истории никак не влияют пожелания государства? Или влияния другого рода: что-то хотят дети, что-то — родители.

— Кажется, родители сейчас смотрят не на качество образования, а на среду, которую создает школа. Престижность любых школ начала оцениваться именно через этот критерий. Отправляя ребенка в учебное заведение, они думают, кто его будет окружать, какие связи и отношения появятся между родителями за годы обучения детей. Раньше такого вроде бы не было. А если говорить о государстве, то оно хочет от учителя истории «воспитания гражданина». И если вы посмотрите в новый историко-культурный стандарт, то там указывается именно такая задача: воспитание патриотизма и гражданственности. При этом сам по себе этот стандарт мне опять-таки не кажется ни плохим, ни хорошим.

— Под «воспитанием гражданина» может пониматься очень многое.

— Действительно. Хотя в стандарте и упоминается о критически мыслящем гражданине, предполагается, что он будет лоялен государству. И это, в общем, понятно, у государства есть свои интересы.

— Но они есть и у человека.

— Конечно! Гражданин — это человек, активно относящийся к обществу, где он живет, и стремящийся его изменить. Другой вопрос, что общество у нас находится в глубокой апатии, но когда-нибудь это пройдет же. А государство хочет получить лояльного гражданина и законника и вряд ли готово к тому, что гражданин может выступить и против государства. Но если вспомнить «Общественный договор» Руссо, то среди гражданских обязанностей — выплата налогов, защита отечества, соблюдение прав сограждан — есть и обязанность выступить против власти, издающей несправедливые законы. И согласиться с наличием этой обязанности наше государство, похоже, не готово.

Но вообще, на мой взгляд, государство в образовательной сфере занимает либеральную позицию. Нынешний образовательный стандарт чрезвычайно либерален, в его рамках каждая школа может писать даже собственную программу, так что, по-моему, у учителя истории достаточно свободы в развитии собственных идей и методов. Хотя, конечно, если учитель истории начнет задавать школьникам на дом «Майн кампф», его из школы удалят.

— Ну, это маловероятно. А вот, скажем, вопрос об оценке генерала Власова и его мотивах вполне возможен. Как с этим быть учителю?

— Конечно, такой вопрос возможен. Как и вопрос о первых годах Великой Отечественной и о выборе, который делали люди, попавшие в плен. В учебниках об этом сказано очень мало, и, если кто-то из учеников поднимет такой вопрос, я не буду затыкать ему рот и предложу совместно с классом все обсудить.

— Но сами вы этот вопрос поднимать не будете?

— Ну почему же, я как раз предлагал обсудить на уроке Власова. Я задал вопрос, кто он — предатель или преданный, а если преданный, то кем. В итоге ведь он оказался преданным и Гитлером, и Сталиным, да и самим собой. Помню, ребята тогда хорошо об этом поспорили. Но мне кажется, что дискуссий на уроках в последние годы в целом становится меньше. И причина здесь не в учителях, по-моему, не хотят спорить сами дети. Зачем дискутировать на уроках, если они привыкли дискутировать в интернете.

— То есть спорить в классе не хочется?

— По-моему, им не так интересны споры о прошлом. Мне иногда кажется, что для них это разговор ни о чем. Мне это трудно сформулировать до конца, но, честно говоря, я не очень понимаю, что будет происходить с преподаванием истории в условиях таких информационных потоков. Для детей информация не имеет больше ценности: она обильна и общедоступна, они быстро ее просматривают, но, кажется, не уделяют ей достаточно внимания, чтобы схватить смысл. А если смысл не схватывается, то о чем дискутировать.

— А может, новое поколение просто склонно к конформизму?

— Если это конформизм, то его механизм новый. Мы видим, как школьники могут объединяться для травли кого-то в социальных сетях или массово ставить лайки, избегая при этом всяких обсуждений и споров. Другие дети, в том числе умные, просто отмалчиваются, и на уроках тоже. Они не понимают, зачем принимать участие в дискуссиях. Интуитивно мне кажется, что ценность живого слова сохраняется сейчас в подростковых «клубах по интересам», в группах, где объединяются те, у кого схожие пристрастия: там они что-то обсуждают, там они обмениваются посланиями. А урок — это другое пространство. Мне в этом смысле кажется выходом создавать ситуацию интерактивности: отходить в сторону, предлагая группам школьников самим сформулировать подход к исторической ситуации. Тогда они начинают совещаться между собой. Хотя и здесь можно получить предположение, что ситуация могла развиваться и так, и эдак, им в общем-то все равно.

— Как давно вы преподаете в школе?

— С 1995 года.

— За это время через вас прошло несколько поколений детей, да и страна заметно изменилась. Можете ли вы сказать, как менялись школьники за эти 20 с лишним лет?

— Девяностые были временем гораздо более романтическим. Было больше споров — в том числе на уроках — о политике и судьбах страны. Сейчас, по-моему, время гораздо более технократическое. Школьники стали гораздо прагматичнее, они вообще не очень любят коллективное общение. Такие события, как, например, поездка всем классом на турбазу, не вызывают такого энтузиазма, как у их сверстников 20 лет назад. Но при этом школьное поколение 90-х было гораздо более «пьяным», а у нынешних популярен здоровый образ жизни, они занимаются спортом, меньше курят. Например, на выпускных мне практически не приходится за ними в этом смысле следить. Прагматизм их распространяется и на общественные понятия. Демократия и права человека им кажутся, прежде всего, набором конкретных процедур, а не какой-то высокой ценностью. Хотя ведь менялись за эти 20 лет не только ученики, я сам тоже сильно изменился. Например, я стал директором, так что на вопросы процедур я смотрю с большим вниманием, чем раньше, — и могу что-то приписывать ученикам исходя из своего опыта.

— Интересно, как относятся школьники сегодня к сюжетам, которые пересекаются с острыми политическими вопросами, с новыми страхами в обществе, — например, к деятельности «Народной воли»?

— Я давно не преподавал этот период, но когда преподавал, то споров это не вызывало. Молодежь просто не могла понять, что заставляло народовольцев охотиться за царем, школьники к ним относились как к современным террористам. Правда, это было лет пять назад. Возможно, за это время произошли какие-то сдвиги.

— Преподавая историю России, приходится затрагивать и соседние народы, которые периодически смотрят на нашу общую историю совсем по-другому. Как с этим быть? Нужно ли искать какую-то общую примиряющую линию?

— Общую линию тут все равно не найдешь. Но надо опять-таки заставлять учеников думать. Недавно я обсуждал с коллегами один вопрос в связи с учебником истории для 9 класса, где очень сжато говорится о пакте Молотова—Риббентропа. Зато приводится много документов о том, что происходило после 1939 года на присоединенных к СССР бывших землях Польши, в том числе об аресте и депортации вглубь СССР сотен тысяч поляков: бывших офицеров, чиновников, землевладельцев. И вот я спрашиваю в классе: в это время Польша была оккупирована Гитлером, чьим же интересам соответствует решение советских властей? Вот тут у них шарики забегали, они начали понимать, что, возможно, есть причины, по которым поляки и россияне смотрят друг на друга по-разному. Но здесь не может быть единой точки зрения — это точно. Единственное, что должно быть общим, — это ценности, а именно — отдельный человек и перспективы дальнейшего сотрудничества наших народов.

— А темы такого рода вызывают споры в школе?

— Вызывают. А у ура-патриотов вызывают агрессию. При этом ура-патриотов становится все больше.

— С чем это связано? Будем винить современную пропаганду, телевизор?

— Думаю, что дело здесь не только в телевизоре. Мне кажется, что медленно, но верно мы идем от культуры мира к культуре войны. И виноваты в этом как наши государство и общество, так и государства и общества стран Запада, которые тоже в некоторых вопросах занимают излишне радикальную позицию. В прошлом году я ездил в Польшу — поездка была организована Хельсинкским фондом по правам человека. И я ни разу не почувствовал агрессии в связи с тем, что я из России. Но я смотрел телевизор, и там как раз чувствовалось, что о России рассказывалось негативно и, на мой взгляд, не вполне объективно.

— А в польские школы заглядывали?

— Да, причем не в столичную, а в школу в городке Велюнь, в паре часов езды от Варшавы. В Польше школы подчиняются местному самоуправлению, и, мне кажется, это правильно. Так общество на низовом уровне может больше влиять на школу. У нас все-таки школа больше зависит от государственной бюрократии, а с новыми планами изменения подчиненности (переподчинения школ региональным властям. — Ред.) будет зависеть еще больше. С одной стороны, плюсы в этом есть — повышается ответственность, но, с другой, кто платит, тот и заказывает музыку, а мне комфортнее считать себя общественным человеком, а не государственным. Что я еще заметил в польской школе? Вот обратил внимание на распятие, висящее в каждом классе. Все-таки у нас такого проникновения религии и консервативных ценностей в школу нет. Но я сужу всего по одной школе.

— А вы не чувствуете влияния на уроки истории со стороны РПЦ?

— В учебниках увеличивается объем материала о церкви, но о влиянии я бы говорить не стал. Я провожу уроки в 9 классе, и, по моим наблюдениям, ученики просто не понимают многих моментов церковной истории. Они, например, не могут разобраться в уничтожении патриаршества при Петре и его значении, понять, что значит учреждение Синода. Кажется, влияние церкви на общество у нас несколько преувеличено, хотя это сложный вопрос и я пока воздержусь от категоричного мнения.

— На этот и следующий годы приходится много важных исторических юбилеев: Октябрьская революция, разгон Учредительного собрания, начало Гражданской войны. Как школе подходить к этим датам?

— К юбилею Октябрьской революции мы предложили сделать конкурс видеороликов на пять-семь минут. Пусть ученики попробуют сами объяснить, что значат эти события для страны: что мы потеряли, что приобрели. Это важнейшее событие, о котором надо говорить, но я не уверен, что общество готово осознавать, что тогда произошло. О каком осознании можно говорить, если у нас в Перми в одном квартале находится памятник Ленину, рядом с ним — памятник Пастернаку, поскольку считается, что под городом Юрятиным в «Докторе Живаго» выведена Пермь, а рядом — знаменитые «Королёвские номера», откуда в 1918 году был вывезен и убит Михаил Александрович Романов, формально — последний российский император. Как это все соединить? Думаю, что мы даже не то что не готовы к этому разговору, а не видим в нем смысла.

— И последний вопрос. Если бы у вас сейчас была такая возможность, о чем бы вы спросили вашего польского коллегу, учителя истории?

— Мне интересно, что польские коллеги думают о том, должна ли школа воспитывать учеников. У нас эта функция закреплена за школой, но вопрос этот неоднозначен. Потом, мне был бы интересен их взгляд на связь школы с церковью: при усиливающейся клерикализации нашей страны опыт польских учителей, столкнувшихся с этими вопросами гораздо раньше, может сильно пригодиться. И, наконец, я бы с удовольствием обсудил с коллегами, что они вкладывают в понятие «единая Европа» и считают ли они Россию частью европейской цивилизации. Думаю, было бы интересно поспорить.

Понравился материал? Помоги сайту!