Мафиозо в отставке

На Кольте сегодня стартует новый проект, который стал возможен благодаря поддержке Швейцарского совета по культуре Про Гельвеция. В течение года мы будем публиковать 12 лучших историй из знаменитого швейцарского журнала «Репортажен» (Reportagen), посвященного высококлассным журналистским расследованиям.

«Репортажен» выходит с осени 2011 года каждые два месяца на бумаге, в изобретательном дизайне, без единой фотографии, а только с отрисованными картинками. Это не единственный принцип его работы. Еще один — это совмещение журналистской точности, расследовательского риска и литературной формы. Иначе говоря, речь идет о спасении и преумножении классического жанра, который по-русски назывался словом «очерк» и который сейчас переживает бум во всем мире под новым именем «лонгрид». «Репортажен» сотрудничает с лучшими журналистами и писателями со всего света, его материалы были награждены крупными международными призами — например, CNN Journalist Award и Немецкой журналистской премией.

Сегодня мы публикуем первый текст в этом проекте: репортаж известного итальянского журналиста, пишущего о мафии, Сандро Маттиоли о его визите к Луиджи Бонавентуре, бывшему боссу калабрийского мафиозного клана ндрангета. Текст был опубликован в 11-м номере «Репортажен» за 2013 год.

Мы благодарны главному редактору «Репортажен» Даниэлю Пунтасу Бернету, без чьей поддержки ничего бы этого не было.

Кстати, в проекте предусмотрены не только тексты, но и многое другое, о чем мы сообщим читателям и коллегам в самое ближайшее время. С почином!

Надо знать, какую кнопку нажать. Это типичный итальянский квартирный щиток: серебристо-матовые круглые кнопки, на табличках рядом выгравированы имена. Имя «Бонавентура» искать здесь бессмысленно. Но рядом с одной из кнопок приклеена бумажка с именем, написанным от руки: это его вымышленное имя. Такое впечатление, что кто-то здесь поселился на пару недель, на время. Но бумажка висит уже много месяцев. Эту кнопку ты нажимаешь.

Жужжание, короткий скрип, дверь с грохотом хлопает у тебя за спиной, и ты оказываешься в вестибюле дома: под тобой мрамор, стены тоже им облицованы доверху, потолок выкрашен в дружелюбные тона. Дверь лифта сначала не поддается, как всякая дверь лифта, потом резко едет прямо на тебя. Ты снова нажимаешь на кнопку (на этот раз она черная), поднимаешься на лифте на несколько этажей и стоишь перед дверью — нормальной итальянской дверью в нормальном итальянском доме. Дверь кажется деревянной, но она из металла. Одна из тех моделей, в которых при закрытии замыкается несколько ригельных замков, потому что в Италии непрерывно воруют. Но от выстрелов она не защитит.

Луиджи Бонавентура открывает дверь. Ты можешь сейчас убить его, если ты киллер, всякий бы мог, тебя же до сих пор никто не остановил, ничего проще быть не может. Ты можешь прикрутить глушитель, как раньше делал он сам, и никто ничего не услышит, и времени, чтобы скрыться, у тебя тоже хватит. Он не раз представлял себе, как кто-то входит в дом так же, как вошел ты. Он хотел быть в полной готовности. Но быть готовым к смерти нельзя.

Ты говоришь «привет», ты рад встрече и обнимаешь человека, у которого сейчас другая фамилия. Ты обнимаешь не Луиджи Бонавентуру, босса мафии, киллера, у которого руки по локоть в крови, наркоторговца, за чьей спиной наемные убийства. Ты обнимаешь Луиджи, своего друга. Только одно от другого так просто не отделить, для твоего друга — в первую очередь. Потому что человек, которого когда-то звали Луиджи Бонавентурой, и остается Луиджи Бонавентурой, хотя он сам ведет ежедневную борьбу с этим фактом.Потому что ты не можешь просто взять мафиозную жизнь и выставить ее за дверь, как пару грязных ботинок. Она липнет к тебе, как смола.

Он задает вопросы, которые обычно в таких ситуациях задают. Как, например, ты доехал. Человек, который остался стоять посреди комнаты, уже не так худ, волосы у него отросли. Вокруг рта кустится неопрятная борода, он стал похож на эстрадного певца. Нос, как и раньше, великоват для этого лица, хотя оно округлилось. В целом же Луиджи — человек неприметный. Но голос, колючая смесь прокуренности, пронзительности и резкости, замечаешь сразу. Луиджи рад тебя видеть, в его улыбке — тепло.

Ты озираешься и смотришь на голые стены. Луиджи и эта квартира все еще не в мире друг с другом. Здесь жили другие ключевые свидетели, другие полицейские проходили через эту дверь, но соседи за стенами, за дверными глазками остались те же, а значит, и вопросы, которые они задают самим себе.

Со столика у прохода в холл сейчас все убрано. В прошлый раз там, где теперь входящему улыбается только счастливый Сальваторе в окружении папы, мамы и сестры Сирии, громоздились горы папок. Ты думаешь: хороший знак. На фото Луиджи одет в шикарный бежевый костюм из мериносовой шерсти, он осторожно приобнимает за плечи своего сына. Он старается выглядеть беспечно, но взгляд у него отсутствующий.

На белом хитоне Сальваторе сияет большой крест. Это первое причастие, обряд приема в католическую общину. Рядом с ним Сирия робко держит в руках сумочку с вышитыми цветами. Паола стоит сзади, и сразу видно, что это полюс спокойствия всей семьи. Она улыбается. Элегантны все, особенно Паола со своим фиолетовым палантином, перекинутым через голое плечо. Все, что надето на Луиджи и Паоле, стоило им много денег. У них в шкафу висят галстуки от Kenzo Homme за 150 евро, стоят туфли ручной работы по 500 евро за пару. Но все это — еще с прежних времен. Сейчас на четверых у них ровно 1540 евро в месяц и ни центом больше.

«Давай поработаем», — говорит Луиджи, идет к обеденному столу и открывает ноутбук. Интернет — пуповина, соединяющая его с миром. На экране он читает, что происходит вовне, общается с друзьями через Фейсбук, распространяет сведения о ндрангете (происходящая из Калабрии мощная мафиозная группировка. — Ред.). Паолы еще нет, она забирает детей из школы. Правда, от них у Луиджи тайн нет. Он даже позволяет им решать, каким журналистам он будет давать интервью. Но работать он предпочитает, когда детей нет дома.

В центре всеобщего внимания Луиджи быть не хочет. И уж точно он не собирается молить общественность о прощении. Прощения ему не нужно. Ему нужно только, чтобы ндрангета не разрасталась, он хочет остановить зло. Кому, как не ему, об этом знать — ему, который родился прямо в ней, вместе с ней вырос, вечно носит ее в себе, был солдатом в ее бесконечной войне, потом — ее стратегом, наконец, был главой могущественнейшей группы ндрангеты в Кротоне, одном из трех ее столпов на территории Италии. Которому знакомо насилие, уничтожение соперников, и он на собственной шкуре прочувствовал идеологию крови, преданность mamma, повиновение la famiglia.

Пять лет Луиджи Бонавентура был ключевым свидетелем и ни разу за это время не общался с журналистами. У него до сих пор нет желания давать интервью, он предпочитает обходить прессу стороной. Но Луиджи прекрасно понял, что государству он не нужен. «Я — зеркало его грехов», — говорит он. И поэтому он теперь борется оружием, которое ему только предстоит освоить. «Меня учили молчать, всегда молчать, — говорит он, — теперь же мне приходится находить слова для того, о чем раньше я молчал».

Луиджи сообщает, как ндрангета скупает у политиков голоса и держит их потом на коротком поводке, он сообщает о переговорах между ндрангетой и итальянским государством после бойни в 2007 году в Дуйсбурге, когда были убиты шесть мафиози. Нельзя допустить, чтобы такое пришлось наблюдать и дальше, за границей уж точно нет, здесь у всех единая точка зрения, он знает это из первых рук. Луиджи сообщает о футболистах, связанных с кланами мафии. Его семья, например, вкладывала деньги в Сальваторе Аронику, который играл потом за команду «Наполи» в Лиге чемпионов. Сидеть он не может, он вскакивает, жестикулирует, бегает туда-сюда, нервно, без остановки. Ты спрашиваешь себя, откуда у него столько энергии, когда он спит всего по паре часов в день. Но то, что толкает его вперед, — это его цель: он должен обеспечить безопасность своей семье. Луиджи сообщает о торговле наркотиками, о торговле оружием, о связи с коза ностра. Он давал показания десяти прокуратурам по всей Италии, он давал их даже в Штутгарте. Он устает от этих разговоров, от интервью, но он подстегивает себя. Луиджи не считает, на сколько сядут люди после его показаний. За него ведут счет другие. «Один журналист насчитал уже тысячу лет», — говорит он.

У того, кто дает показания на такое количество людей, врагов в Италии больше, чем друзей. Поэтому Луиджи хочет, чтобы прожекторы, держащие его в луче света, от него не отворачивались. Поэтому он называет себя ключевым свидетелем номер один, самым важным в Италии на сегодняшний день. Не потому, что он хочет этим похвастаться. А потому, что он чувствует себя увереннее хоть на самую малость, пока стоит в лучах общественного внимания. Ты поэтому здесь.

В прошлый раз, когда ты тоже был здесь, Луиджи показал тебе, как выглядит tirata — старинный ритуал инициации ндрангеты. «Ты не читал об этом ни в одной книге», — гордо заявил он, попросив Паолу принести ему куртку, нож и кусок скотча. Куртку он обернул вокруг руки, закрепил скотчем, нож взял в руку. И начал выкрикивать заклинания, похожие на ритуальные песнопения, все быстрее, быстрее, в ритме стаккато, и все время повторял «onorata società» — «благородное общество», и все время кровь, кровь, кровь, и вот уже почти как одержимый, расширив зрачки, он режет ножом воздух, глядя сквозь пространство комнаты в свою прежнюю жизнь. Это повергло тебя тогда в страх и трепет. И ты почувствовал, что его прошлое — еще совсем не прошлое, его с большим трудом затянули тонким слоем новой жизни.

Его дед признавал в драке только нож, сказал мне Луиджи позже, когда вернулся обратно за обеденный стол. Когда кто-нибудь направлял на него пистолет, он требовал честной схватки. В те времена мафия не торговала еще наркотиками, не убивала детей, существовал кодекс чести. Возможно, «общество» тогда было действительно немного благороднее.

Странно, как заурядный звук может менять обстановку. Не потому, что звонок резко и громко прорезает воздух. А потому, что обыкновенный звонок во входную дверь за долю секунды напрочь уничтожает иллюзию нормальной семейной жизни. Между прочим, уже ранний вечер. Кармине, брат Паолы, как раз забежал после обеда. Он подходит к глазку. «Никого не видно», — говорит он с вопросительной интонацией, как бы сам себе. Страх немедленно пробивается сквозь тонкий слой спокойствия и рутины. Ты идешь к глазку, смотришь сквозь темную дырку и видишь, как слева в поле зрения попадает кривая тень. Вот что-то уже можно приблизительно распознать, у нижнего края, кажется, светлые волосы. Луиджи берет на себя инициативу, встает перед дверью, нажимает на ручку и вот уже стоит в свете лестничной площадки, совсем беззащитный. «Здравствуйте, я Джулия, Сирия хотела мне дать две тетрадки», — слышишь ты нежный голос девочки. Кармине облегченно вздыхает. Луиджи невозмутим. «Джулия, Сирии дома нет. Но потом она тебе обязательно даст две тетрадки, хорошо?» — приветливо говорит он. «Ладно», — тоненькой флейтой отвечает Джулия и прощается. Луиджи закрывает дверь, дважды поворачивает в скважине ключ. Все молчат.

Включение в программу защиты ключевых свидетелей — это документ на шесть страниц, договор между Луиджи и итальянским государством. Он открыто положил его прямо на стол. «Строго конфиденциально, передача третьим лицам запрещена» — написано на договоре. Луиджи запрещено вступать в контакт с криминальными элементами, совершать противоправные деяния, и он обязан являться на допросы. Италия, со своей стороны, обязуется доставить его в тайное место проживания, предоставить защиту и обеспечить возвращение в социум. На Сицилии эта программа зарекомендовала себя как мощное средство в борьбе с мафией. Она до такой степени ослабила коза ностра, что ндрангета тут же с легкостью взяла ее под свое крыло.

Начало процессу положил весной 1973 года человек по имени Леонардо Витале, ему еще не было и 32 лет. Он явился в главное полицейское управление Палермо и заявил, что хочет начать новую жизнь. А потом принялся давать показания. Для начала обвинил самого себя в двух убийствах, потом рассказал о структуре клана, назвал имена крупных боссов — Сальваторе Риины, Вито Чианчимино, Бернардо Провенцано — и рассказал о многих своих приятелях. Мафиозо, нарушивший закон омерты, клятву молчания, — это было невероятно! Последовало сорок арестов.

Но из новой жизни Леонардо Витале ничего не вышло: в тюрьме его объявили сумасшедшим и поместили в психиатрическую лечебницу. Люди, обвиненные на основе его показаний, все до единого вышли на свободу — кроме его дяди и его самого. Витале выписали из психушки только в 1984-м; через два месяца его застрелил мужчина, которого до сих пор не нашли, — когда Витале с матерью возвращался из церкви в воскресенье. Все его обвинения позже оказались обоснованными.

Примерно в то же время другой ключевой свидетель также дал судье Джованни Фальконе первые показания. Томмазо Бускетта (так его зовут) получил за это свободу от уголовного преследования, пожизненную пенсию и гражданство США, где и закончил свои дни в 2000 году. Оба этих человека впервые позволили полиции заглянуть в подноготную мафии. Но только через семь лет в силу вступил закон, регулирующий защиту ключевых свидетелей. Мотором программы стали судьи Джованни Фальконе и Паоло Борселлино: оба они в 1992 году погибли от взрыва, устроенного мафией при участии агентов итальянских спецслужб.

В 2001 году закон был проработан заново. Legge bavaglio, «закон о наморднике», как называет его Антонио Ингройя, самый опытный прокурор Сицилии, который борется с мафией. Ингройя вскрыл связи между политиками лагеря Берлускони и мафией, он сам вел процесс против заказчиков убийства Фальконе и Борселлино и выдвинул обвинение против участвовавших в убийстве бывших агентов спецслужб. Вскоре после этого он попросился в отставку, заявив, что намеревается по поручению ООН бороться с наркокартелями в Гватемале. С юстицией он распрощался.

Тем временем ндрангета превратилась в самую могущественную преступную группировку во всей Европе. По другой причине, нежели в коза ностра, но членов ндрангеты трудно заполучить в ключевые свидетели. Наверное, кто-то думает, что государство заботится о своих свидетелях, выполняет свои обязательства, защищает их. Ничего подобного. Важнейшее средство в борьбе с организованной преступностью обходится Италии в 50 миллионов евро в год. На практике эта программа заключается для Луиджи и его семьи в ежемесячных выплатах и еженедельных визитах к ним двоих полицейских. Все ли в порядке, спрашивают они. Если Луиджи нужно ехать на допрос, то по Италии его сопровождает эскорт. Но его семью не защищает никто. И обещанное возвращение к трудовой жизни тоже остается на бумаге.

Однажды утром Кармине, как всегда, приезжает на своей маленькой машине к отелю и забирает тебя. До квартиры Луиджи пешком пять минут, но ты предпочитаешь такой способ передвижения, особенно вечером, когда ты возвращаешься домой. Едва Кармине заворачивает на парковку, тебе кто-то бешено машет, хохоча, прямо в стекло боковой двери: это Луиджи, вот неожиданность. С тех пор как несколько мафиози из других кланов раз за разом стали пасти его в городе, он из дома практически не выходит, а если и выходит, то один. Чтобы убили только его одного. В квартире всегда обязательно кто-то есть, чтобы никто не подбросил оружие или наркотики — это самый простой способ вырубить ключевого свидетеля: Луиджи перестанут верить.

Паола тоже выходит из дома только тогда, когда это нужно по-настоящему. Сальваторе и Сирия во дворе никогда не играют. Когда этой зимой вдруг навалило удивительно много снегу, они вместе с дядей Кармине все-таки спустились вниз и слепили снеговика на лужайке перед домом. И после сразу ушли обратно. На улице небезопасно, да к тому же трудно все держать под контролем. А квартиру ты знаешь назубок. Вот они и сидят в ней днем и ночью.

Послание государства, которое подспудно вычитывается во всем этом, однозначно: тебе все равно светит тюрьма, все, что у тебя было, ты потерял, и безопасность мы тебе тоже не гарантируем. «Государство хочет, чтобы я был наглядным примером, — говорит Луиджи. — То, что они сюда меня засунули, — это сигнал: посмотрите, раскалываться бессмысленно. Держите лучше язык за зубами».

Время предобеденное, от плиты доносится запах соуса к пасте. Каждый сидит перед своим экраном, кроме Паолы, которая гремит посудой на кухне: Сирия обменивается новостями с подружками в Фейсбуке, Луиджи за ноутбуком, он просматривает сегодняшний гороскоп. Астрология — его новое увлечение, он часто сравнивает свои результаты с данными культового астролога Паоло Фокса по ТВ. Сальваторе стоит в гостиной перед телевизором с игровой приставкой. Игра называется «Хитмен» (англ. «наемный убийца». — Ред.), из колонок стрельба, вздохи и стоны. Особенность игры в том, что больше очков получает игрок, который сделает меньше выстрелов. Выращенный в генетической лаборатории киллер пытается избавиться от всех злодеев с помощью пистолетов и пулеметов или просто голыми руками. Сальваторе говорит, что никого не убивает, а заставляет уснуть. Потом ты видишь, как Хитмен смыкает руки вокруг шеи противника и сжимает их, и ты слышишь глухое бульканье. «Мне нужна была его одежда для маскировки», — объясняет Сальваторе.

Из столовой слышны пояснения Луиджи. Они с Паолой хотели запретить ему такие игры. Но мальчику и так приходится сидеть безвылазно в квартире, к тому же они убеждены, что Сальваторе прекрасно умеет разделять игру и реальность. Вопрос, что у нас здесь — реальность, думаю я, но в остальном сомнений никаких нет, в конце концов, Сирия и Сальваторе — прекрасные дети: живые, умные, за словом в карман не лезут, всем интересуются, вежливые и воспитанные; короче, хотелось бы, чтобы мои собственные дети были такими. Были бы это твои дети, вероятно, тебя бы не раздражало, что они играют в такие игры.

Маленький городишко к северу от шпоры итальянского сапога, где живет семейство Бонавентуры, никогда не считался особо мафиозным местом. Но Луиджи убежден, что его засунули сюда намеренно. Он зовет тебя к окну гостиной, выходит на балкон и показывает тебе, какие кланы представлены вокруг. «Вот этот ресторан внизу принадлежит людям, близким клану Ферраццо». Он машет рукой куда-то вдаль. За деревьями ты видишь светящуюся вывеску. «Видишь, вон там, внизу, магазинчик. Это — Песчи». Теперь Луиджи показывает на улицу перед домом. «А вот там…» — я вижу многоэтажный дом метрах в десяти — «…жил один колумбиец, которому было поручено за мной наблюдать». Полиция про это узнала, человек переехал. «Я не могу быть уверен, что сейчас, в эту секунду, вон оттуда на меня не направлена винтовка с оптическим прицелом». Кивает в сторону жилого района, до него около километра. «План убить меня, несомненно, существует. Но, может быть, сейчас не к спеху, потому что это помешает провернуть дело покруче, кто знает». Вопрос не стоит, говорит Луиджи, будут ли они его убивать. Вопрос стоит только — когда, и всё. У него опускаются плечи, и он уходит с балкона обратно в столовую, к ноутбуку.

Он ищет в интернете интервью, которое дал Феличе Ферраццо, такой же ключевой свидетель, как и он, в 2010 году одному швейцарскому каналу. Он говорит там о торговле оружием и своем покаянии. Луиджи знает Ферраццо по прежним временам. Без его ведома в день его свадьбы с Паолой его семья заманила троих членов клана Ферраццо в ловушку. Их больше никто никогда не видел. «В Термоли, — говорит Луиджи, — собрались теперь поквитаться, кровь против крови, как принято в ндрангете. Так что эти Ферраццо с несколькими личными охранниками Луиджи делают общее дело».

Подходит Сальваторе и хочет узнать, какие цвета на флаге у твоего футбольного клуба. На видео сейчас мелькают бесконечные снимки людей, убитых мафией, явно в хронологическом порядке: сначала черно-белые, потом цветные. Сальваторе тоже немного смотрит, но потом его снова тянет в свою комнату. Луиджи ходит туда и обратно, останавливается, покачивается, перенося тяжесть с каблука на носок, хмуро смотрит на меня. «Когда он давал это интервью в качестве ключевого свидетеля, ложного свидетеля, он продолжал в то же время торговать оружием. И многократно пытался меня убить».

Тебе кажется все это подозрительным, очень похожим на теорию заговора, что это маниакально, преувеличено, как в плохом кино. Но в Италии действительно есть мелкие гады, которые редко показываются на свет и селятся где-то в мощных, как корневая система дубов, связях мафиози всех цветов с агентами спецслужб, криминальными бизнесменами, тайными союзами и коррумпированными политиками. И есть факты: Феличе Ферраццо был лишен участия в программе защиты свидетелей и снова попал за решетку. В почтовый ящик Луиджи кто-то подбросил пулю вместе с образком. Ну что, как говорится, на одного Тебя, Господи, уповаем — и ясно теперь, что адрес Луиджи не секретен, как это должно было быть. В одном гараже недалеко от квартиры Луиджи был обнаружен целый арсенал оружия ндрангеты. Это был гараж тещи начальника тех людей, которые эскортировали Луиджи при явках в суд.

В фильме Ферраццо рассказывает о своем крещении, то есть о вступлении в ндрангету, Луиджи при первой встрече тоже показывал тебе этот ритуал: заклинания, капли крови, сжигание образка. Теперь он стоит, сжав зубы, тяжело дышит. Потом говорит о письме, которое нашел. Его нужно закопать очень глубоко, говорится в письме. Ну и еще история с татуировкой. Луиджи хотел сделать себе татуировку в одной студии. Никто, кроме Паолы — и полицейского участка, где он просил разрешения, — об этом не знал. Когда он пришел, его там уже ждал другой член ндрангеты, с которым он был знаком по прошлому тюремному сроку, — и ухмыльнулся, его увидев.

Конечно, полиция не вся коррумпированная, говорит Луиджи и называет имена двух полицейских, которые точно стоят на стороне зла. Откуда он знает? Потому что есть еще люди на стороне добра, отвечает он. Люди, которые заботятся о его благе, защищают его. Полицейские, прокуроры, люди, которые его эскортируют. Люди, которые знают, что стоит на кону. И не хотят, чтобы его постигла судьба Леа Гарофало, другой ключевой свидетельницы из региона Луиджи, которая давала показания против собственной семьи, семьи своего бывшего спутника и их дочери. Бывший муж выследил ее, пытал, душил, потом расстрелял, расчленил, сжег и закопал.

Ты не можешь понять, как люди способны на такую жестокость. Ты не решаешься спросить Луиджи Бонавентуру, нет ли за его плечами таких зверств. Жить дальше с этим ответом вам обоим может быть непросто. Он однажды получил задание застрелить одного человека, отрезать ему руку, положить в пакет и отправить его матери. К счастью, говорит Луиджи, его людям не удалось этого человека выследить.

«Вдоль или поперек?» — спрашивает Сальваторе, который тем временем вышел из детской и терпеливо ждет, пока отец закончит рассказ. Сальваторе показывает тебе футбольную форму в красную и белую продольную полоску, которую он для тебя нарисовал. «Поперек», — отвечаешь ты, снова возвращаясь к действительности. «Дьявол!» — недоволен Сальваторе, он злится. Но тебе все равно приятно.

В столовой укромно стоит шкаф: угловая витрина темного дерева, два выдвижных ящика внизу, большая застекленная дверца. Он уже стоял здесь, когда они сюда переехали; больше не было почти ничего. В гостиной не было даже дивана, в столовой — три потертых стула на четверых, а в детской — зассанный матрац. Этот шкаф не остался бы у тебя в памяти, если бы Луиджи не пояснил, что это оружейный шкаф. То есть кто-то счел необходимым снабдить квартиру ключевого свидетеля хранилищем для оружия. Луиджи и Паола поставили в шкаф вазу с пластиковыми цветами, все — из 50-центового магазина рядом с домом. Шкаф можно считать символом — символом того, что насилие никуда не делось и живет прямо дома. Луиджи достаточно задрать рукава футболки. «Следы борьбы», — невозмутимо заявляет он. Больше тебе знать не положено. Жизнь — штука такая, она нанесла Луиджи множество ран. Их большая часть так глубока, что рубцов не видно, эти раны внутри.

Его отец специально на виду у маленького Луиджи изготовлял «нерво»: бычий пенис он кромсал на полоски, привязывал их к веревке и вывешивал сушиться с грузом на конце. Все это твердело, но оставалось гибким. Розга действует таким образом, что больно не только от самого удара, но боль удерживается на коже долго, говорит Луиджи. Он часто прятался под кроватью, но отец его оттуда вытаскивал. Свою немецкую овчарку отец тоже воспитывал особым образом. Он нахлобучивал собаке на голову мешок и бил ее деревянной битой до крови. «Под конец он кидал собаке кусок мяса, — рассказывает Луиджи, — она должна была привыкнуть ко вкусу крови».

Отец с матерью женились по любви, кровные узы между кланами ни при чем. Но страсть отца к насилию была без тормозов. Луиджи часто приходилось бросаться между отцом и матерью на защиту. Возмужав, он объявил отцу, что убьет его, если тот еще хоть раз поднимет руку на мать. И все прекратилось.

Паола говорит, что Луиджи тяжело говорить о своем детстве. Ты вспоминаешь, как он сидел перед тобой с остекленевшими глазами, подняв ладонь вверх. «Я всегда хотел, чтобы оттуда протянулась рука, которая меня поддержит, чтобы кто-то подал мне руку. Но никто не подавал», — жаловался он. Потом рука упала, и ты прервал интервью. Теперь он опять ищет руку, которая его защитит, на этот раз руку должно протянуть государство. И опять — пусто.

Все это, говорит Луиджи, работало на то, чтобы воспитать из него мафиозо. Так оно и вышло, Луиджи функционировал нормально, на поле боя он делал то, что надо: нажимал на спусковой крючок в нужный момент. И убийства планировал те, какие было нужно. Организовывал торговлю оружием и руководил сначала военной фалангой своей семьи, а потом — всем кланом. Он быстро делал карьеру и уже вскоре начал общаться с другими боссами, приобрел вес. Может, через пару лет он дорос бы до близких контактов с политиками? Впереди у него были блестящие перспективы. Услуги «семье» он готов был оказывать всегда. Но в нем сидело что-то хорошее, что было неистребимо, он унаследовал это хорошее от матери: ее семья никогда не принадлежала к мафиозному сообществу.

Она сама ничего долгое время не знала, говорит Паола. У Луиджи было свое ивент-агентство. И свой ресторан: он любил готовить, часто встречался с друзьями, она не подозревала ни о чем. Но в нем самом что-то происходило. Ночью, когда все спали, он бродил туда-сюда по холлу своего тогдашнего дома. Однажды он остановился и стал смотреть, как мирно спят в комнатах его жена и дети. Внезапно он понял, что отнял у них свободу делать то, что им хочется, быть такими, какими им хочется. Что он отнял у них будущее. И что права на это у него нет. И что, может, его сыну однажды придется умереть, как многим мафиози, смерть которых он видел, или как соперникам, которых убивал он сам. Теперь он понял, как поступить правильно. «Я решил предупредить рождение новых “Я”, — говорит Луиджи, — я хочу разорвать эту цепочку». После явки с повинной и признательных показаний Луиджи светит суммарный срок в тридцать лет тюрьмы, скоро по его первому процессу будет объявлен приговор в последней инстанции. А ведь до того у прокуратуры в руках не было против него ничего.

Только после решения Луиджи стать ключевым свидетелем Паола узнала своего мужа по-настоящему. С тех пор Луиджи начал описывать свою жизнь блокнот за блокнотом. Все новые фрагменты воспоминаний — зеленой ручкой, корявым почерком, крупными буквами. Наброски мыслей. Иногда мне хочется, чтобы в мозги, как в компьютер, добавили памяти, чтобы было куда складывать, говорит он, очень много всего, что надо привести в порядок. Мысли бешено проносятся в его голове. Иногда он утром просыпается, а в голове уже полный хаос. «Сандро, между прочим, мой друг», — написано у него в блокноте.

У Паолы перерыв. Каково тебе было, когда ты узнала, что любишь убийцу, спрашиваешь ты ее — вы оба стоите на балконе, закурив. В ответ Паола молчит и плачет.

Ужин готов. «Кто говорит сегодня?» — спрашивает Луиджи, обращаясь ко всем. Перед каждой трапезой произносится молитва. Благодарность Господу, но без фанатизма, потому что Луиджи не особенно верующий. Скорее, хочет почтить собравшихся, придать встрече торжественность. Голос подает Сирия: «Спасибо за вкусную еду, которую Ты нам дал, и за гостя, с которым нам разрешено проводить время». Потом все крестятся, и Паола наполняет тарелки.

После обеда Луиджи показывает, как надо стрелять. Много всего необходимо учитывать: поза должна быть устойчивой, ноги расставлены так, чтобы от отдачи ты не упал. Нога, выставленная вперед, направлена вдоль траектории стрельбы, другая — поперек, одна рука на спусковом крючке, другая ее прикрывает. Чтобы после первого выстрела рука не сдвинулась и второй выстрел тоже попал в точку. Миллиметры решают все, говорит Луиджи: он усвоил это еще мальчишкой. Они на машине ездили на море, свалив на заднее сиденье все оружие, какое было: пистолеты, пулеметы, «калаши», потом более крупный калибр. Расстреливали бутылки и бочки из-под горючего. Когда Луиджи вернулся домой после своего первого убийства, отец похвалил его. «Браво!» — сказал он, тот самый отец, который бранил его за нюни, распускаемые по поводу разбитой коленки, когда Луиджи был совсем маленьким.

Луиджи внушает тебе, что нельзя расстреливать сразу все пули. А если в магазине у тебя остался последний патрон, стреляй в грудь, чтобы остановить противника. Остались два патрона — можешь позволить себе роскошь выстрелить в колено. Как тогда, когда он завалил на землю отца: это было у него перед домом, в Кротоне. Луиджи сообщил тогда отцу о принятом им решении. Господин пришел убить его, своего сына, отступника. Луиджи это предвидел. Отец стрелял в него непрерывно, пока не заклинило затвор. Луиджи отсиделся в укрытии, прицелился как следует, прострелил отцу ногу. Необходимая оборона, стопроцентное алиби.

В принципе, теперь, после еды, пришло время детям идти спать. Но тут вдруг в руках у всех оказываются винтовки. Игрушечное оружие, выглядящее очень натурально, но, как положено, все части из разноцветного пластика: желто-черная винтовка с круглым магазином на двенадцать выстрелов и другая, сине-оранжевая, со вставным магазином, наподобие пулемета. Стрельба идет поролоновыми цилиндрами. Обычно они лежат в комнате Сальваторе рядом с коллекцией жуков и комиксами. Луиджи поднимает сине-оранжевую винтовку над головой и продолжает учить. «Даже если патронов не осталось, винтовку все равно можно использовать как оружие», — говорит он, занося ее за голову, как топор.

Во время веселой перестрелки ты всего на долю секунды выглядываешь из-за перегородки, отделяющей обеденный стол. Не успев прицелиться, ты понимаешь, что в тебя попали. Пуля Луиджи угодила тебе в лоб точно между глаз. Но уже десять вечера, пора на покой.

Позже, в последний вечер перед отъездом, ты сидишь в столовой, и тебе надо еще поработать в интернете. Луиджи устал, но все равно ему хочется с тобой поговорить. Времени осталось совсем немного. Столько всего, что не дает ему покоя. А ты сидишь в чате с подружкой, которая как раз сейчас отправилась в Африку, и вдруг отчетливо понимаешь, что такое свобода. Луиджи и Паола решили вести борьбу за свою свободу до последнего. Мафии — нет! Мир без мафии! Сирия может спокойно влюбиться в полицейского, а Сальваторе — быть геем, если захочет. Еще в твой прошлый приезд Луиджи торжественно клялся никогда не сдаваться, в голосе его были упрямство — и сила. Но сейчас на него периодически было трудно взглянуть без жалости.

Вы с ним выкуриваете по сигарете у кухонного окна. Бежать я не собираюсь, отвечает он, пока дым ускользает над его головой в форточку. «Поверь, и умирать я совершенно не рвусь, — говорит он, прижимаясь спиной к стене. — Но если это поможет…» Луиджи съеживается еще сильнее. Ты говоришь ему, что он нужен Сальваторе и Сирии, что он нужен Паоле. «Я знаю», — отвечает он, и ты понимаешь, что больше сказать тебе уже нечего.

Ты сидишь за своим компом, пытаешься сменить обстановку, ты переписываешься с миром звенящей жары, пыльных улиц и москитных сеток над кроватями. Луиджи рядом. Он бы пошел спать, но ему и без того не спится, кроме того, его терзает легкое сомнение. Вы ведь виделись с ним всего три раза. Ты показывал ему фото своих родителей, он знает твою подружку, знает тебя, но он точно не знает, можно ли верить, что ты тот, за кого ты себя выдаешь. Не хочешь ли ты тоже причинить ему зло? Он никогда не может быть в этом уверен, ни с одним человеком. «Я устал», — говорит он и желает спокойной ночи.

На следующее утро ты обнимаешь Луиджи, своего друга, говоришь ему «до свидания», перед тем как закрыть за собой дверь. И пока ты сбегаешь вниз по ступенькам на улицу, эта фраза «до свидания» эхом отдается у тебя в голове. Как часто, как легко и поспешно срывалась она у тебя с языка. До. Свидания.

Перевод Ирины Алексеевой

Послесловие

Этот текст был опубликован в Reportagen в 2013 году. Он написан по материалам нескольких встреч Сандро Маттиоли с Луиджи Бонавентурой, прошедших в течение конца лета — начала осени 2012 года.

Спустя год после того, как статья была опубликована, Луиджи отправился в тюрьму. Несмотря на раскаяние Луиджи и его помощь в расследовании других дел, он получил довольно большой срок и попал в специальную тюрьму для заключенных, дававших показания на действующих преступников. Он боялся, что в обычной тюрьме его могут убить, но в тюрьме, где оказался Бонавентура, были обеспечены приемлемые для него условия. Там Луиджи снова начал учиться, получил профессию.

В настоящий момент местонахождение Луиджи неизвестно. Около месяца назад, в октябре 2017 года, Сандро отправил поздравительную открытку Паоле, но так и не получил ответа. Журналист подозревает, что Бонавентура мог выйти на свободу, переехать и порвать связи со всеми, кто знал его историю от начала до конца. Впрочем, возможно, он все еще находится в тюрьме, а Паола не отвечает по каким-то иным, личным причинам.

(О дальнейшей судьбе героя этого текста узнавал Петр Торкановский.)

Понравился материал? Помоги сайту!