Умереть после Пасхи

Этим текстом мы завершаем совместный проект Кольты и замечательного швейцарского журнала Reportagen, посвященного лонгридам — большой нарративной форме на пересечении журналистики и литературы. В разделе Best of Reportagen мы опубликовали за год 12 историй из журнала — при поддержке Швейцарского совета по культуре Про Гельвеция.

В финале — текст Штефана Хилле, который поставит читателя, как и его автора, перед набором сложных этических выборов в точке пересечения любви, родства и смерти.

Женщину, пусть и семидесятилетнюю, которая всего через пять недель собирается уйти из жизни, представляешь себе иначе. Проворно, легко, можно сказать, весело взбегает она по лестнице в квартиру на пятом этаже. «Первым делом нужно сбросить туфли на шпильках!» — выпаливает она еще на лестничной клетке. Живая, элегантная миниатюрная женщина. Гораздо моложе своих лет. Уставшей от жизни она не кажется ничуть, да она вовсе и не устала. Но решение приняла. Ее муж и ровесник Петер Штейли поднимается по лестнице следом твердо и собранно. Его болезнь Паркинсона, из-за которой они намерены вместе уйти из жизни, с первого взгляда незаметна. Но на ногах он стоит не слишком уверенно.

Сегодня 7 марта 2015 года. Моя первая встреча с супругами Штейли. Они слегка опоздали. Обедали с друзьями, потом те привезли их домой в Праттельн, пригород Базеля.

Начиная с этого дня, с 7 марта, Эдит и Петер собираются прожить пять недель. Точный срок ими пока не определен. «Но заведомо до 15 апреля», — говорит Эдит. Когда ей должен исполниться 71 год. Мысль о том, чтобы принимать поздравления, собираясь уйти из жизни, кажется невыносимой и ей, и Петеру. Поэтому они решили: в один из дней между 5 апреля, на которое выпадает Пасха, и 15-м они уйдут. «Только, разумеется, не в саму Пасху. Мы не хотим, чтобы для сына этот праздник был на всю оставшуюся жизнь связан со смертью родителей», — говорит Эдит. Супруги хотели бы, чтобы все прошло максимально мягко — насколько это возможно — для их единственного сына Патрика Штейли (37 лет). «Это наше самое больное место», — говорит Эдит. Она сама совершенно здорова. Их сын — мой друг. Родителей, как и сына, зовут в действительности иначе.

Лет десять назад болезнь Паркинсона начала разрушительную работу в организме Петера Штейли. Тогда ее удалось остановить медикаментозно; бывший банкир многие годы не ощущал никаких существенных ограничений в образе жизни. Но два года назад все посыпалось. Триггером стала психическая травма: банкротство небольшой хай-тек-фирмы. Петер Штейли был президентом правления, и этот провал он воспринимает как персональный крах. Эти события дают пищу новой волне Паркинсона в его теле. «Меня вдруг скрутили судороги. Затылок, плечи, поясница, ноги — до самых кончиков пальцев, — он проводит руками для наглядности вдоль всего тела. — Они невыносимы». Облегчение приносят только сильные болеутоляющие.

«Болезнь привязала нас друг к другу еще сильнее, — говорит Эдит Штейли. — Телесный распад у моего мужа прогрессировал. Дозы приходилось увеличивать каждую неделю». Болезнь все заметнее стала определять жизнь пожилой пары. Новый день начинался с вопроса: что еще получается, а что — уже нет?

Сейчас, весной 2015 года, Петер Штейли замечает, что уже не может бросить взгляд вбок. К тому же ему приходится следить, чтобы ногу, жмущую на педаль газа, не скрутило судорогой. Теперь он ездит только на небольшие расстояния, например, за хлебом. «Конечно, лучше вообще за руль не садиться». Но тогда радиус его передвижений сократится до минимума. «Полкилометра пешком — и все. После этого судороги».

Самая главная потеря в качестве жизни — это гольф, в который больше не получается играть. А это главное увлечение супругов. Вместе с гольфом из их жизни ушло не просто хобби: ушел круг друзей. Невозможно стало работать в саду, ухаживать за большими самшитами в человеческий рост, за можжевеловыми кустами и туями на огромной высокой террасе.

Как предприниматель, Петер Штейли склонен раскладывать свою жизнь на «плюсы» и «минусы». Его итог неутешителен: «Когда приговорен к тому, чтобы только сидеть в кресле, читая газету и доставляя неудобства окружающим, то ведь это уже не жизнь — какую ты знал прежде и какой привык наслаждаться».

Остановить болезнь больше не удается. Скоро для ходьбы ему будет нужен ролятор, потом — инвалидное кресло. В конце концов он будет прикован к постели. Этого Петер Штейли не хочет категорически. Хотя бы из любви к жене. То, что он задумал, социологи называют иногда «итоговым самоубийством». Дальнейшая жизнь лишена всякого смысла. А без мужа теряет смысл и жизнь жены. Она говорит: «Я просто не вынесу — приходить домой и быть одной». И добавляет: «Я знаю, эта идея насквозь эгоистична, но рождена любовью». В разговоре то и дело всплывает слово «самоопределение». План родителей станет самым серьезным испытанием в жизни их сына. Начиная с 7 марта родители останутся для него всего на пять недель. Он носит в душе их замысел примерно полгода. Тяжкий груз, который может его раздавить.

Желание Эдит и Петера Штейли вместе уйти из жизни созревает до состояния ясного и беспрекословного решения осенью 2014 года. Сын, конечно, знает, что здоровье отца существенно ухудшается. Из Цюриха до дома его родителей — час пути. Он приезжает часто. Но несколько недель назад он вместе с подругой и двухлетним сыном перебирается из Цюриха в Кёльн. Он получает работу на телевидении. Сообщить сыну о своем решении Петер и Эдит Штейли хотят той же осенью и как можно бережнее. Но как объяснить единственному сыну, что его отец, больной, но не смертельно, и его мать, которая совершенно здорова, собираются через полгода покончить с собой? «Патрик получал эту информацию постепенно, частями», — говорит Петер. Родители намекают несколько раз, что хотят продать квартиру. Которую купили 39 лет назад на последнем этаже дома. В ней два года спустя, в 1977-м, появился на свет Патрик. В ней он вырос. И теперь, когда он приезжает в гости к родителям, он спит в бывшей детской. Там же стоит кроватка двухлетнего внука Симона. Бабушка с дедушкой любят малыша глубоко и нежно и хотели бы видеть его почаще.

В один из октябрьских вечеров 2014 года разговор сына с родителями снова заходит о болезни отца. «Скоро я не смогу больше делать ничего из того, что я люблю», — говорит в этот вечер Петер Штейли. Однажды он не сможет подняться даже на пятый этаж. Лифта нет. Отец говорит: «Мы решили продать квартиру». Пауза. Мать прибавляет: «И новую мы не ищем». Патрик не понимает: «Как это вы не ищете новую? Почему?» И тут звучат два решающие фразы. «Папа решил раз и навсегда покончить с болезнью». Молчание. Мать добавляет: «И я уйду вместе с ним». У сына нервный срыв. В этот вечер он страшно напивается. «До бесчувствия», — вспоминает мать. Остаток вечера муж проводит в судорогах на диване, пока она пытается успокоить сына.

С того вечера Патрик живет в затянувшейся эмоциональной неразберихе. Сперва шок, невозможность выразить боль словами. Потом гнев и глубокая скорбь. Злость на родителей: после 37 лет вместе они хотят вот так просто подвести черту. Изъять себя из его жизни. Долго еще пытался он предлагать родителям: «Разве вам неинтересно увидеть пингвинов на Огненной Земле? Почему бы не отправиться в путешествие надолго? Подыскать квартиру на первом этаже, читать хорошие книги в удобном кресле?» Отец отвечал: «Никогда в жизни я не читал книг, рассиживаясь в кресле. С чего вдруг начну сейчас?» Дальние перелеты для него тоже стали невыносимыми. Он не может сидеть долго.

В последующие недели и месяцы Патрику Штейли становится ясно, что в отчаянной борьбе за жизнь и смерть родителей шансов у него нет. Но как может сын смириться с тем, что вместе с больным отцом хочет уйти из жизни абсолютно здоровая мать? «Папа, пожалуйста, оставь мне маму», — однажды умоляет он. Отца скручивает судорога. Мать в эту минуту не произносит ни слова. Мгновения семейного ада.

Мучают ли родителей угрызения совести из-за сына? «Я не могу однозначно сказать “да”», — отвечает мать. У Патрика ведь есть собственная семья в Кёльне. И ей следует быть крепкой настолько, чтобы родители не играли слишком важной роли в его жизни. «Как родители отпускают выросших детей, дети должны отпустить родителей», — говорит отец. А если бы сын так и не смог принять решение родителей? «Я бы все равно это сделала», — говорит мать. «Я бы взывал к его рассудку», — произносит отец.

Только разве это осуществимо? Разве можно сохранить здравый рассудок, когда родители объявляют о будущем самоубийстве? Патрик не в силах по-настоящему их понять. Он может только догадываться. «Это ужасная мысль — что ты вскоре навсегда лишишься родительской поддержки, — говорит Патрик. — Потеряешь свою скалу в океане жизни». И он не в состоянии ничего с этим поделать. «Конечно, решение родителей эгоистично, но их эгоизм — это путь к свободе и самоопределению». Он старается смириться. Но есть ли у него в реальности выбор? Мог бы он помешать их самоубийству? И каково это было бы для него самого и родителей, столь тщательно планирующих уход? Было бы лучше, если бы в один прекрасный день они покончили с собой без предупреждения? «Нет, — отвечает он. — Так у нас появился хотя бы шанс пройти этот путь до конца осознанно и позитивно».

Сейчас, когда от страшного срока его отделяет всего несколько недель, он пытается не поддаваться парализующей тоске. Вести себя рационально. «Лучше уж наслаждаться заходом солнца, чем грустить, что оно скоро зайдет». Но слишком часто у него это не получается. «То и дело я плачу ни с того ни с сего. На ровном месте. Дома, в Кёльне, или в машине». Толчок обычно дает воспоминание, фотография, картинка в голове, какая-нибудь мысль. К примеру, что он никогда больше не услышит запах рождественской выпечки в родительском доме. А еще Патрик очень боится. Того дня, когда родители умрут. А ведь осталось максимум четыре недели.

Квартира продана. С 1 июля. Чтобы сын имел возможность спокойно разобрать все вещи. Проданы мейсенский фарфор, одна из двух машин. «Как если бы мы собирались переехать в жилье для престарелых и освобождались от многих вещей, ставших ненужными, — говорит отец. — Прежде чем уйти, мы стараемся избавиться от балласта, насколько возможно». Дел еще много: продать вторую машину (BMW), привести в порядок бумаги, разобраться со страховками. Подать налоговую декларацию за год, чтобы сыну не пришлось ничего доплачивать. И еще — родители хотят распланировать собственные похороны вплоть до мельчайших деталей, причем совместно с сыном.

14 марта 2015 года. Первая из четырех оставшихся в жизни супругов Штейли суббот. Сын приехал из Кёльна. Еще к ним пришел Бит Тракслер (74 года). Этот пожилой доцент истории культуры и искусства, выйдя на пенсию, иногда занимается организацией похорон. Штейли нашли его через друзей. Вариант церковной панихиды они не рассматривают, хотя оба — верующие. «Не хотим ставить священника в сложное положение, — говорит Петер. — Церковь против самоубийств, и ни одному священнику не позволено выражать иную позицию». Родители Патрика не хотят, чтобы во время поминок по ним пели или молились. Никаких церковных ритуалов. Снова звучит это слово — «самоопределение». Потому-то и нужен Бит Тракслер: две недели назад он дал согласие.

Сегодня все встретились, чтобы обсудить поминки и надгробные речи. Сын впервые видит этого дружелюбного седоватого джентльмена. «Полный бред! Обсуждаем, какого цвета должны быть цветы, и родители сидят рядом». Тракслер, чужой для Патрика человек, спрашивает его, что за люди его родители. Родители выжидательно смотрят на сына. Ну уж нет, с него хватит. Он протестует: «Как будто мы говорим о речи на юбилее!» Отец уговаривает: «Послушай, Патрик, господину Тракслеру нужно понять, что мы были за люди». Сын старается взять себя в руки, выходит на террасу, закуривает. В надежде, что этот разговор закончится уже скоро. Бит Тракслер делает записи. Об Эдит: «Живая и непосредственная, любит что-нибудь рассказывать, смеяться». «Она как фейерверк», — вставляет муж. «Петер всегда был моим спасателем, моим спасательным кругом», — говорит Эдит о муже. «Уверенный», — записывает Тракслер о Петере.

Родители хотят, чтобы после поминок в Базеле их прах был развеян по ветру на Рейне. С корабля, в узком кругу. Вперемешку с простыми белыми цветочными лепестками. «Похороны не должны быть печальными», — говорит Эдит Штейли. И никакой могилы. «Нам не хочется, чтобы было специальное место, где друзья и родственники вспоминали бы о нас, — говорит Петер Штейли. — Нас просто больше не будет».

Бит Тракслер уходит. Сыну почти удается снова взять себя в руки. «Я очень благодарна ему за то, что он больше нас не отговаривает, — говорит мать так, чтобы Патрик не слышал. — И, конечно, я была бы разочарована, если бы он совсем не пытался».

Предстоящих выходных супруги Штейли ждут с нетерпением. Патрик приедет в Праттельн вместе с сыном — состоится последняя встреча с двухлетним внуком Симоном. Подруги Патрика, Карин, с ними не будет. Дочь католического священника, с этой ситуацией она смириться не может. Она не готова ни понять, ни принять замысел родителей Патрика. Говорит, если бы речь шла о ее родителях, она бы просто перестала общаться с ними. Для Патрика это усложняет ситуацию. Он остается без поддержки, которая ему так нужна. Он чувствует себя еще более одиноко.

Конечно, Эдит и Петер Штейли предпочли бы уйти с помощью организации «Выход», помогающей людям с тяжелыми болезнями осуществлять добровольные самоубийства. Они уже 30 лет — члены этой организации. Еще два года назад Эдит Штейли консультировалась с сотрудницей, помогающей добровольному уходу из жизни, но та сказала, что с высокой вероятностью «Выход» окажет содействие в самоубийстве ее мужу, но никак не ей самой — ведь она совершенно здорова.

«Уйти с помощью “Выхода” было бы, конечно, надежнее всего, — говорит Эдит. — Но теперь мы все придумали сами». Морфий и инсулин исключены. Как и револьвер «беретта», двадцать лет хранящийся в сейфе. Остаются болеутоляющие противосудорожные препараты, которые Петер принимает против паркинсонизма. Уже много месяцев он откладывает по одной-две таблетки. «Лечащий врач ничего не знает», — подчеркивает Петер. Не хочет, чтобы у кого-нибудь были неприятности. Смертельную дозу он накопил. За три месяца. Приходилось экономнее расходовать запас таблеток, даже терпеть боль, чтобы не поставить под угрозу замысел.

«Жаль, что все это невозможно сделать легально. Должен же существовать законный путь, чтобы не приходилось прибегать к подобным уловкам», — говорит Эдит. Она хорошо представляет всю последовательность действий в день их смерти: «Сперва я поставлю себе суппозиторий и приму противорвотное. Потом снотворное и, наконец, огромную дозу болеутоляющих, которые муж пьет от болезни Паркинсона, — это на сто процентов смертельно». Какой должна быть доза, Штейли рассчитали сами; как — останется их тайной.

«Я хочу умереть, — сквозь слезы говорит Эдит. — И самый большой подарок мужа мне — его согласие подождать, пока умру я. Только потом он последует за мной. Мы пообещали это друг другу». Муж кивает. «Конечно, помогая совершить самоубийство, я нарушаю закон. Только это не важно, поскольку меня как обвиняемого не будет на свете». Они не опасаются, что их замысел может не сработать. Самое позднее через три четверти часа после приема таблеток сердце остановится. Таков их план.

Как самое крайнее средство есть мешок для мусора, который Штейли натянет на голову спящей жене, если вопреки всем расчетам смерть не наступит вовремя. Так они продумали вместе. И только когда Петер не сможет нащупать пульс у Эдит, он примет таблетки сам и, натянув на голову пластиковый пакет, ляжет к жене в постель.

Эти подробности Штейли рассказывают мне, когда сына нет рядом — он вышел на улицу. Он всего этого знать не хочет. Да и не должен, говорят родители. Но сами они, похоже, рады возможности рассказать все человеку со стороны. Говорят они об этом с почти пугающей ясностью.

Об их замысле знают лишь немногие из самых близких друзей. Сопротивления он не вызывает. Скорее, уважение. Только одна подруга пыталась отговаривать Эдит от добровольного ухода. Напрасно. «Это же мой свободный выбор. И для меня будет проще, чтобы муж дождался, пока я уйду», — говорит Эдит сквозь слезы. Сам Петер Штейли не пытался уговаривать жену продолжать жить и дальше. «Я знаю ее достаточно долго, и я знаю, что она думает». И нет. Дело не в ее послушании. И да. Конечно, она могла бы жить. Без него. Но Эдит исключила эту возможность с самого начала. «Мы были вместе 49 лет, и мы закончим жить тоже вместе», — произносит она. Снова слезы.

Штейли не хотят, чтобы я еще к ним приходил. Отсчет их времени стремится к нулю. Им хочется полностью сконцентрироваться на предстоящей встрече с внуком. Но мы еще будем разговаривать по телефону. Мы прощаемся, атмосфера гнетущая. В следующий раз я обнаружу их уже мертвыми в их квартире. Я приду сюда вместе с Патриком. Так мы договорились.

* * *

Пятница, 20 марта 2015 года. Базель. До Пасхи две недели. Штейли радостно встречают на вокзале сына и внука. Двухлетний Симон прыгает на руки бабушке и дедушке. Он сильно их любит. Бабушку он называет «Нани», дедушку — «Дед». Для внука все должно быть как на обычных выходных у дедушки с бабушкой. По возможности никакого прощального настроя. Родители Патрика купили небольшую пеструю палатку. «Все выходные мы играли внутри», — рассказывает мне по телефону Эдит. Внук к ним очень тянулся: пусть меня укроет Нани, только Нани. «Видимо, что-то почувствовал, может, я обнимала его крепче, чем обычно», — говорит она. Он подходил к ней все время, даже прошептал ей на ухо: «Я люблю тебя».

В субботу — поход в зоопарк. Патрик снимает кое-что на мобильный. Вот внук за руку с Нани перед фламинго. Вот внук на руках у Нани кормит тюленей. При мысли, что он все это видит в последний раз, у Патрика тяжело на сердце. Вопрос «Почему?» пронизывает его сознание. «Почему мама так поступает? Почему она не скажет, что хотела бы чаще переживать такие минуты?» Ее саму он больше уже ни о чем не спрашивает. Тем более в присутствии сына. Он просто продолжает надеяться, что хотя бы мама в последний момент передумает. Но нет, приезд внука никак не поколебал ее решимости, говорит мне Эдит позже по телефону. Она и так с внуком видится редко.

Несколько недель назад Патрик спросил маму: неужели она не хочет увидеть внука на велосипеде. «Знаешь, Патрик, я все равно не увижу, как он учится на нем кататься», — ответила она. Переезд сына из Швейцарии в Кёльн обрубил их связь, констатируют родители. Как бабушка и дедушка они чувствуют себя лишними. Но звучит это не как упрек в адрес сына. Выходные с сыном и внуком очень растревожили Петера Штейли. Ночью он корчится от судорог в своей постели. Когда двери поезда закрылись за сыном и внуком тем вечером в воскресенье, они стояли на платформе со слезами на глазах. И махали вслед, пока поезд не превратился в точку. Впервые они чувствуют, что такое «конечность». То самое «никогда больше». Они никогда больше не подержат на руках внука. «Мы потеряли какую-то часть себя, вернее, мы от нее отреклись», — говорит мне Петер Штейли по телефону. Они утешаются мыслью, что увидят сына еще в следующие выходные, за неделю до Пасхи. В последний раз. В поезде по дороге в Кёльн сообщение от матери по WhatsUpp: «Нам грустно. Вас не хватает». Патрик измотан. Уже несколько месяцев он не знает ни секунды покоя.

Его мучают угрызения совести, бессилие. Правильно ли он поступает? Может, ему следовало бы протестовать против решения матери более жестко? Может, стоит помешать самоубийству? Взять и круто развернуть руль? В конечном счете с этими вопросами он остается один на один. Его мучают кошмары. Он изводит себя. «И все-таки каждый раз я прихожу к выводу, что моя задача — это уважать решение родителей, — говорит Патрик. — Проститься с ними в разладе было бы сейчас хуже всего».

27 марта, пятница. Последние выходные перед Пасхой и последняя встреча Патрика с родителями в Праттельне. Предстоит совместный визит к юристу. Папа хочет найти в «Желтых страницах» ритуальную контору. Патрик не выдерживает: «Я не собираюсь организовывать ваши похороны, пока вы живы».

Потом неожиданность: Карин, подруга Патрика, все же хочет повидаться с его родителями, попрощаться. Родители рады. Но это приводит в хаос весь их план. Последнее прощание сдвигается на неделю — уже на пасхальные выходные.

Неделю спустя. Суббота перед Пасхой, 4 апреля 2015 года. Из Кёльна в Швейцарию на обед к родителям приезжают Патрик и Карин с сыном Симоном. На машине, чтобы забрать какие-то вещи. Льются слезы. «Никогда еще я не видел, чтобы отец так плакал», — рассказывает мне Патрик позже по телефону. «Да, это схватило за душу», — говорит Петер. Ему опять пришлось лечь в постель, рассказывает он. Судороги. И все — жена, сын, его подруга — легли к нему. Последние мгновения глубокой семейной близости. Через четыре часа — отъезд. Слезы. Объятия. Вот он вдруг и пришел — момент окончательного прощания. Им пора возвращаться. «Это было ужасное чувство, что ты видишь родителей в последний раз, — говорит Патрик. — Но это был гармоничный финал. Лучше быть не могло». Засыпая в машине на обратном пути в Кёльн, маленький Симон успевает спросить, почему родители плачут. «Потому что нам грустно».

Понедельник после Пасхи. Звонок Петера Штейли. «Господин Хилле, мы определили дату: в четверг, 9 апреля, мы уедем». Так Штейли обозначает день, когда они с женой осуществят давно ими запланированное самоубийство. Кроме Штейли точную дату знаю только я. Такова наша договоренность с Патриком и с родителями. Сын не хочет, да и не должен знать заранее точный день. Чтобы уберечь себя. Чтобы не впасть в сомнения и не разрушить в последний момент план родителей. Но он знает, что это может случиться теперь уже в любой момент. Если утром в пятницу, 10 апреля, я не смогу дозвониться до супругов Штейли, мы с Патриком выезжаем в Праттельн. Вопреки всем главным правилам журналистики, я сам давно уже стал частью этой истории.

Утро пятницы. СМС от Патрика: «У меня такое чувство, что это произошло». В Праттельне Штейли не подходят к телефону. Короткий звонок в Кёльн. Патрик обещает отправиться в путь, но только после обеда. Ему нужно еще поработать. Почему он не бросит все немедленно? Из-за пожарной тревоги на главном вокзале в Кёльне часами нет движения поездов. Патрик пишет мне СМС, что приедет в 22:00. «Я боюсь того, что нас ожидает», — пишет он. 22:30. Мы в Праттельне, перед домом родителей. Сквозь плотную листву деревьев на высокой террасе пробивается свет. Кажется, что квартира на пятом этаже ярко освещена. Мы знаем: там два тела. Сперва покурить. Собраться с мыслями. Как можем, оттягиваем звонок в полицию. Наконец Патрик набирает номер экстренного вызова. Разговор длится без малого шесть минут. Назвать все данные, рассказать про диагноз отца. Обосновать, почему, хотя у него есть ключи, он не хочет входить в квартиру без полиции. Наконец патрульная машина. Полицейские — мужчина и женщина, оба молоды. Сын объясняет снова, почему он боится сам зайти внутрь. «Вам не обязательно предполагать худшее», — пытается успокоить его полицейский. Наконец полицейские скрываются в подъезде. Их нет целую вечность. Затем появляется женщина: «У меня два известия. Ваша мать, к сожалению, умерла, с отцом вы можете пообщаться. Мне очень жаль».

Эти слова выбивают почву из-под ног. К такому известию мы готовы не были. Нас сковывает шок. В нашем мозгу стучится единственная мысль: «Этого не может быть!» Бессилие, ужас, растерянность. У Патрика нервный срыв. Реанимационная бригада и врач скорой помощи быстро проходят мимо. «Папа, что ты наделал?» — поневоле вырывается у сына. В ту же секунду он испытывает стыд за эти слова. Идут минуты. Дышать ровно. Собраться. Подняться на пятый этаж. Петер Штейли лежит в прихожей. На спине. В бреду. На нем висит уже шланг от капельницы. Блуждающий взгляд. Шепот: «Пожалуйста… оставьте меня». Врач говорит сыну: «Не беспокойтесь, господин Штейли, ваш отец выкарабкается». И снова эта мысль: «Этого не может быть!» Патрик наклоняется к лежащему на полу отцу, гладит его. Карета скорой помощи. В кантональный госпиталь. Сын обещает отцу поехать с ним. Полицейские настаивают: «Пожалуйста, ничего не трогайте». В спальне в постели лежит мать. Умиротворенно. Черный пакет для мусора — рядом c ней на кровати. В прихожей — полицейская рация. Женщина говорит Патрику: «Если хотите попрощаться с матерью, лучше сейчас. Скоро здесь все перевернут вверх дном». Тишина перед бурей. Записывают все персональные данные. Вскоре появляются полицейский фотограф, судмедэксперт, женщина-прокурор. Уголовная полиция уже в пути. Ключи от квартиры и от подъезда переданы полицейским. «Мы с вами свяжемся». Мысли Патрика — об отце: «Мне так жалко папу». Выезжаем в кантональный госпиталь. Отделение экстренного приема.

Полицейский патруль уже там. Патрику разрешили ненадолго пройти к отцу в присутствии полицейского. Отец просит сына помочь. Просит таблетки. «Не выйдет», — отвечает сын. «Где мама?» — спрашивает Петер Штейли. «Мама умерла». Понял он или нет? У него тяжелое состояние бреда. Единственное, что он говорит ясно: «Я сделаю это снова». И проваливается в забытье. Сильнее всего сына тревожит, что отец может вовсе лишиться рассудка и отныне всегда нуждаться в постоянном уходе. В этот момент ничего не ясно, кроме того, что сообщила полиция: некогда здоровая мать мертва, больной отец жив. И очень вероятно, что Петер Штейли выживет. Что будет дальше? Непонятно. Три часа ночи. Медсестры шушукаются. Быстро разносится слух, что произошло нечто ужасное. Полиция просит сына на время остаться в больнице. Оказывается, мы с Патриком не можем разговаривать друг с другом свободно, без свидетелей. Поблизости все время торчит полицейский. Уезжаю к себе в отель. Во сне можно не думать.

В пять утра звонит мобильник. Это капрал криминальной полиции кантона Базель. Смогу ли я прийти к ним в 11 утра для дачи показаний? Это больше похоже на приказ, чем на вопрос. «Против меня что, начато расследование?» — спрашиваю я. «Нет», — отвечает следователь. Я возражаю, говорю, что сын супругов Штейли, мой друг, с утра нуждается в моей поддержке. «В это время он тоже будет давать показания в прокуратуре», — говорит полицейский. Ну хорошо.

Совсем ранним утром в отеле появляется Патрик. Его привозит полицейский патруль. Видно, что он по-прежнему в состоянии шока. Через несколько часов у нас допрос в полиции и прокуратуре. Нам что, есть чего опасаться? Может быть, мы нарушили закон? Три часа беспокойного сна. Звонит будильник. Патрик связывается с адвокатом отца. Мы можем встретиться. 10:30, парковка кантональной полиции. Адвокат, хороший друг Петера Штейли, тоже шокирован. Он был посвящен в замысел супругов. Но не мог представить такой исход. Единственный его совет Патрику и мне: «Рассказывайте все как есть».

Полиция и прокуратура расследуют «необычный случай со смертельным исходом». Сотрудник криминальной полиции записывает каждое слово. Главный вопрос: действительно ли Эдит Штейли ушла из жизни по собственному желанию? Насколько я могу судить, да. Первый разговор с родителями Патрика я снял на камеру. Сейчас эта запись — настоящее сокровище. По просьбе полиции я предоставил ее в распоряжение следствия. Чтобы освободить Петера Штейли от подозрения в пособничестве при самоубийстве. И чтобы развеять подозрения, будто он хотел лишь инсценировать самоубийство и намеренно принял слишком малую дозу лекарства. Супруги назначили друг друга единственными наследниками. Поэтому Петер Штейли у следствия под подозрением. Для полиции и прокуратуры все это дело далеко от ясности. Как обычно при следствии, собственных карт они при этом не раскрывают. Дознаватель очень любезен. Только верит ли он моему рассказу, непонятно. Вопрос, которым он завершает разговор, длившийся пять с половиной часов, совершенно выбивает меня из колеи: уверен ли я, что ни я сам, ни Патрик не поднимались в квартиру до приезда полиции? На теле матери обнаружены признаки перемещения тела, которые могут указывать на то, что Эдит Штейли затащили на кровать уже после того, как она умерла. А с этим, полагает дознаватель, больной паркинсонизмом справиться в одиночку не мог.

Самого Петера Штейли допросить пока невозможно. Он лежит в сумеречном состоянии сознания в кантональном госпитале. На вопросы отвечает, но явно бредит. И говорит очень невнятно. Ему кажется, что по больничной палате летают вещи. Двое полицейских все еще там. Лечащий врач полагает, что рассудок возвратится к нему полностью. Но уверенности нет ни в чем. Опасность для жизни пока сохраняется. Доза лекарства, которую он принял, по-видимому, очень и очень велика. На следующий день его переводят в закрытое отделение кантональной психиатрической клиники (станция интенсивной терапии B1). Петер Штейли по-прежнему регулярно информирует медицинский персонал: «При первой возможности я сделаю это снова».

Проходит неделя. Суббота, 18 апреля 2015 года. Психиатрическая больница кантона Базель в Листале. Шестиэтажная бетонная коробка на сваях. На территории — небольшое кафе с пластиковыми столиками под тентами от солнца. С краю в самом углу сидят Петер Штейли, его сын Патрик и Карин. Они едят мороженое. Смеются. Настроение расслабленное. Идиллия. Как будто все в порядке. Петер Штейли рад меня видеть. Он вновь мыслит почти что ясно. И день ото дня ему становится лучше. Он помнит абсолютно все вплоть до момента, когда он сам принял таблетки — «вдвое больше, чем мама» — и уснул. Что было потом, для него полная тайна. Скоро полиция допросит его тоже. Отец и сын обсуждают главное: «Мама приняла таблетки сама?» — «Да». — «Она умерла в постели?» — «Да». — «Откуда тогда следы, как будто ее тащили?» — «После того, как она умерла, я взял ее за плечи и попытался усадить повыше в кровати». — «А зачем мешок для мусора?» — «Я надел его себе на голову. Но, видимо, по глупости сорвал его до того, как уснуть». — «Как ты попал в прихожую, где тебя обнаружила полиция?» — «Я не знаю». Отец устал. Патрик и Карин провожают его наверх, в палату. Обоим завтра нужно быть в Кёльне.

Патрик отпрашивается с работы. Целую неделю он ходит в больницу к отцу, каждый день. «Сейчас это наше с ним время», — говорит сын. Никогда он еще не чувствовал с отцом такой близости. «Папа всегда держался на заднем плане. Он всю жизнь укладывал паркет, на котором мама могла танцевать, — так описывает он брак родителей. — Но сейчас я могу побыть с папой только для него самого. Теперь папа может себе это позволить». Как все будет развиваться дальше, пока неясно. Но отец с сыном обещают друг другу: они съедят еще вместе стейк и запьют пивом — на свободе.

Воскресенье, 19 апреля. Я навещаю Петера Штейли. В закрытом психиатрическом отделении В1. В первый раз я вижусь с ним наедине, Патрика нет. Петер по-прежнему твердо намерен покончить с собой. «Я уже покойник, — говорит он. — Меня нет». Четыре дня назад его жене исполнился бы 71 год. «В этот день я много плакал». Но ему было больно не от того, что она умерла, а от того, что он сам не сумел последовать за ней. «Во всяком случае, я сумел защитить ее от самого страшного кошмара — выжить и остаться одной, — говорит он. — Это свое обещание перед ней я выполнил». Теперь как можно быстрее ему нужно ее нагнать. «Мне ее не хватает. Наш брак — это творение сорокадевятилетней выдержки, такое не разорвать».

Петер Штейли хочет воспользоваться помощью организации «Выход». Но сперва нужно выбраться из закрытого психиатрического отделения. А пока здешние врачи будут считать, что он по-прежнему хочет лишить себя жизни, выписать они его не могут. Поэтому ему нужно вести себя тактически хитро. Перед врачами он будет делать вид, что отказался от своего намерения. На прощание мы с ним играем партию в настольный теннис. Рядом с нами вдруг возникает огромный человек размером с медведя. «Я буду судить», — монотонно повторяет гигант, глядя в пустоту. Штейли продолжает играть как ни в чем не бывало. Улыбается. Вот снова отправил шарик туда, где мне его не отбить. Надежда умереть с помощью «Выхода», похоже, вновь пробудила его к жизни.

Прошла неделя. Воскресенье, 26 апреля 2015 года. Петер на шаг приблизился к своей свободе, то есть — к смерти. Несколько дней назад его перевели в открытое психиатрическое отделение. Теперь ему можно ненадолго покидать клинику, сообщая персоналу об отлучке. Во второй раз он планирует свой уход из жизни. «Я совершенно измотан, будто после стометровой пробежки», — говорит он. Звонит инструктору из «Выхода». Звонит семейному врачу. Последний обещает в тот же день переслать в «Выход» сведения о болезни Петера Штейли. Для него все происходит слишком медленно. Да и поддержит ли его «Выход»? Выдадут ли ему рецепт на смертельную дозу пентобарбитала натрия? Это решение еще должны принять психиатр и доверенный врач внутри самой организации.

В газете Basler Zeitung напечатано объявление о смерти: «С глубоким прискорбием прощаемся мы с Эдит Штейли». Перечислены родственники: на первом месте супруг, потом сын Патрик и его подруга. Но у тех друзей и знакомых, которые ничего не знали о плане супругов Штейли и лишь теперь прочли объявление о смерти, выйти на связь с Петером нет никаких шансов. Квартира по-прежнему опечатана, мобильный конфискован, его новый номер никому не известен. Вдовец Штейли исчез. Но ему все равно. «Я покончил с этим. Тяжелее всего для меня, что Эдит уже в урне, а я еще здесь».

В ожидании нового срока Петер Штейли в психиатрическом отделении играет в шахматы, иногда в настольный теннис, много спит. Учится гладить одежду. «Иначе пришлось бы рисовать или резать по дереву. А это не для меня». В середине мая его просьба о выписке из психиатрической больницы удовлетворена. По официальной версии, Петер Штейли переезжает к сыну в Кёльн. Неофициальный план таков: как только «Выход» назначит срок, он на недельку отправится в Кёльн к сыну. А потом он уйдет из жизни. В одной из специальных квартир «Выхода» в Цюрихе.

29 мая 2015 года. Последнее посещение в психиатрической больнице в Листале. Ему разрешили умереть. «Выход» одобрил включение его в свою программу сопровождения. Здешних врачей он перехитрил. «Я совсем не был уверен, что “Выход” меня возьмет. Я мог бы прожить еще добрый десяток лет, но, к счастью, мне помогут сократить путь уже сейчас, на стадии, когда течение болезни предрешено». Штейли знает дату своего «организованного отхода ко сну», как он это называет. 6 июня они с Патриком в Кёльне сядут на поезд в Цюрих. Там у «Выхода» есть специальная квартира для умирания. Прощание снова совсем близко.

3 июня звонок от Патрика. «Папа передвинул срок на месяц, на 4 июля». Поверенный Петера нашел его в Кёльне и объяснил суть проблемы: если он умрет в июне, квартира не может перейти новому владельцу точно в оговоренный срок, 1 июля. Сперва она окажется в собственности сына, единственного наследника. Иными словами, чтобы избежать задержек, 1 июля Петер должен еще быть жив. Он не хочет, чтобы у нового владельца были проблемы. Из чувства ответственности и долга Петер Штейли решил отложить дату своей смерти. «Теперь, когда я уверен, что смогу гарантированно умереть, лишний месяц значения не имеет», — говорит он. Штейли не хочет никому доставлять неприятности. А Патрик рад. Еще целый месяц у него будет отец. В Кёльне он снял для отца апартаменты.

Середина июня. В очередной раз сын с отцом едут в Швейцарию. В Праттельн. В их квартиру тем временем снова разрешено входить. Отец и сын освобождают ее для нового владельца. Яркие кружочки, зеленые и красные, наклеены на мебель. Предметы, отмеченные зеленым, останутся новому владельцу. Немногие вещи, помеченные красным, заберет сын. Остальное через два дня утилизируют уборщики. Патрик должен попрощаться с родительским домом. Он на грани нервного срыва, он не находит себе места. Подавлен. А вот Петер, наоборот, в прекрасном настроении. Он аккуратно складывает одежду, свою и своей жены, в коробки. Рассматривает внимательно каждый из сорока своих костюмов. «С ума сойти, ни разу почти не надеванный», — кричит он из спальни. Возбужденно он выходит с переброшенным через руку белоснежным льняным костюмом: «Только взгляните. Невероятно. Такого вы сегодня нигде не найдете». Патрик молчит. Ему плохо. У него всего несколько часов, чтобы решить, какие вещи для него важны, а какие — нет. Он боится что-нибудь упустить. В ящиках шкафов и комодов он натыкается на маленькие известия от матери. «Дорогой Патрик, это мои любимые солнечные очки. С любовью, мама», — написано в одной из записок. В полном изнеможении они садятся с отцом на следующее утро в машину, чтобы ехать в Кёльн. Глава под названием «Праттельн» завершена.

По сотовому Патрик пересылает мне фото из Кёльна. На них отец вместе с внуком, он смеется. Или вот: отец и сын, держась за руки, гуляют по Кёльну. Минуты гармонии и счастья. С истекающим сроком. «В глубине души меня не оставляет надежда, что наше с ним время в Кёльне могло бы подтолкнуть папу переменить решение», — говорит Патрик по телефону. Хотя знает, что эти надежды напрасны. Отец ясно дает понять: «У меня договоренность с мамой». Сыну приходится еще раз просто любоваться этим закатом.

Суббота, 4 июля 2015 года. 12 часов 2 минуты. Вокзал в Цюрихе. Летний день, прекрасный, как на открытках. Последний день в жизни Петера Штейли. Отец с сыном выходят из поезда. В купе они успели выпить по бокалу шампанского. Петер улыбается с облегчением. Будто это самый обычный день. Представить себе, что он будет мертв через несколько часов, невозможно. Мы с Патриком стараемся сохранять душевное равновесие. По дороге к квартире «Выхода» видим в парке скамейку. Посидеть. Собраться. Патрик кладет голову на плечо отцу. Наконец Петер Штейли начинает нас торопить. В специальной квартире в одном из неприметных домов спокойного квартала в Цюрихе нас ожидает сопровождающая из организации «Выход». Снаружи ничто не указывает на то, что это место — особенное. Петер Штейли должен еще раз подтвердить, что хочет умереть. Последняя подпись, потом сотрудница выдает ему средство, которое успокоит желудок. Нужно подождать, пока оно подействует. Двадцать минут ожидания превращаются в вечность. Петер Штейли ведет себя совершенно расслабленно. Сотрудница говорит: теперь он может в любой момент войти в соседнюю комнату. Там свежеприготовленная постель. «Пойдем», — говорит Петер. Последние объятия. Слезы. Отец протягивает сыну очки, бумажник, вытаскивает из глубин кармана ручку: «Она мне больше не понадобится». Стакан со смертельным раствором пентобарбитала натрия он выпивает залпом, сидя на краю кровати. Через две-три минуты средство начинает действовать. «Ну вот, сейчас», — говорит он, ложится на постель и впадает в коматозный сон. В 14 часов 18 минут Петер Штейли мертв. Он мирно засыпает. Уходит вслед за своей женой.

Базель, три недели спустя. Солнечное утро. Посреди Рейна замедляет ход небольшое судно. Патрик открывает две глиняные урны. Прах Эдит и Петера Штейли летит в воды Рейна. Вслед за ним — белые лепестки цветов. Может быть, прах и лепестки через несколько дней проплывут мимо Кёльна. «Хочется верить, что мы не застрянем у первой же опоры моста», — сказала мне Эдит Штейли еще тогда, в нашу первую встречу, и засмеялась.

Перевод Елизаветы Соколовой

Понравился материал? Помоги сайту!