Пиа Хелленталь: «Когда ты смотришь на Еву, ты смотришь на самого себя. Она как зеркало, в котором каждый видит свое»

И не забудьте поставить лайк на странице фестиваля в Фейсбуке.

— Как и когда ты нашла Еву Колле? Ты захотела сделать ее портрет или рассказать с ее помощью о времени в целом?

— Мы наткнулись на блог Евы в 2015 году, его нашла Джорджиа (Малатрази, соавтор сценария «В поисках Евы». — Ред.), и мы сразу почувствовали, что в нем что-то есть. Там было так много всего, что пока еще оставалось скрытым, что еще только набирало силу, — это было, например, еще до #MeToo. Но никакого конкретного плана у меня тогда еще не было. Время от времени мы интервьюировали Еву, и я поняла, что ее портрет делать я не хочу, потому что речь идет не о ней самой, а о том, что она вскрывает в нас, что она рассказывает нам о нас же самих.

— И что Ева рассказала тебе про тебя?

— Многое. Пока мы делали фильм, я осознала, что безропотно переняла разные нарративы: какие ожидания я как женщина должна оправдать, в каких отношениях я нахожусь с собственным телом. Я прошлась по всей своей жизни и думала: вот здесь был маленький самообман, раньше я думала так, но теперь я в этом не уверена… Это был очень личный процесс. Конечно, мы как женская команда много говорили о том, что значит быть женщиной, зачем мы нуждаемся в самоидентификации. Да, идентичность придает тебе определенную уверенность. Но это фиктивный конструкт, и от него возможно избавиться.

Пиа Хелленталь

— Чувствовала ли Ева себя соавтором фильма или она полностью тебе подчинялась?

— Единственный момент, в котором она была полноценным соавтором, — это ее блог. Во время съемок она продолжала его вести, и мы его читали. Она время от времени постила там синопсисы фильма. Например, «это документальный фильм о девушке, бегущей по жизни, принимающей всевозможные наркотики, притворяясь, что она вписывается в этот мир». Она писала все время разные синопсисы, хотя у нас самих еще не было никакого синопсиса и мы еще не знали, о чем фильм. Периодически это было похоже на игру в кошки-мышки.

— Тебе это мешало?

— Нет, это было супер. Хотя мы иногда побаивались, что сейчас она напишет про нас что-нибудь неприятное или как ей это все надоело. Но нет. Есть одна версия синопсиса, которую она запостила до того, как фильм был закончен. И мы ее использовали.

Кстати, мне это очень нравится, это создает метаметауровни. Ты не первая, кто задает мне этот вопрос, потому что авторство здесь действительно не очень понятно. Кто создает нарратив о тебе: ты или кто-то другой?

Но, конечно, мы все с ней обсуждали, и можно сказать, что она становилась нашим сообщником. Например, когда мы хотели снять сцену с ней и ее бойфрендом, она понимала, что интереснее будет секс, а не их разговор о футболе. Но в обсуждении монтажа она не участвовала.

— Давай поговорим о разных идентичностях Евы. Существенную роль в твоем кино играют ее родители. Иногда она кажется свободной от любых категорий, добровольно выбравшей свой путь. Но, как только она говорит о матери и отце, она сразу начинает казаться травмированным, несчастным ребенком. Зачем тебе понадобилась эта линия?

— Во-первых, ее блог начался с того, что она написала о своем детском опыте: это первое, от чего она хотела избавиться или что она хотела проработать. И она нашла здоровый способ, как с этим обращаться. Так что мы не могли это выбросить. Во-вторых, нам было важно деконструировать как раз мысли такого типа: она — травмированный ребенок, она останется им до конца (или, как она говорит, «гнездом с кучей веток, скрепленных плевками и мусором»). Но, чтобы что-то разрушить, нужно сначала это построить. Нам нужны были маленькие истории, в которых она становится кем-то, чтобы потом их стереть.

— В книге Виржини Депант «Теория Кинг-Конга» есть многое, что созвучно твоему фильму. Например, она пишет, как в подростковом возрасте подверглась изнасилованию, а потом, когда начала работать в секс-индустрии, ее вполне устраивало четкое распределение ролей, система правил, за которые нельзя выходить. Депант пишет и про навязанную извне сакрализацию женской сексуальности. Ева не стесняется признаваться, что она не только модель и блогер, но и секс-работница. А что конкретно секс-работа означает для Евы?

— Ева начала заниматься секс-работой, когда переехала (из Италии. — Ред.) в Берлин. Хотя как-то она сказала мне, что выполняла эту работу с 14 лет, но только в 21 стала получать за это деньги. Она имела в виду, что с 14 лет недобровольно занималась сексом с мужчинами. Недобровольно — это моя интерпретация, она просто не понимала, чего конкретно она хочет от секса. Как и многие женщины.

В 14 лет она решила, что минимально должна идентифицировать себя с работой. Ей кажется, что в секс-индустрии у нее есть возможность получать как можно больше денег как можно быстрее и прилагать для этого как можно меньше усилий. Нельзя сказать, что она любит эту работу или считает ее приятной. С большим удовольствием она бы вообще не работала.

Что касается стыда, то в фильме есть сцена с «папиком», который раньше был массажистом. И он спрашивает ее: «Как ты можешь этим заниматься? Ты же такая умная». На что она отвечает: «Ты был массажистом, то есть оказывал услуги, используя свои руки. Почему моя вагина гораздо более священна и табуизирована? В чем конкретно разница?» Разница только в восприятии, то есть в последствиях религиозного мышления (например, полагавшего, что женщина, родившая Иисуса, была девственницей). Почему мы так думаем до сих пор? Почему мы считаем это чем-то предосудительным, запретным?

© Corso Film

— Кажется, для Евы экзистенциально необходим взгляд Другого, ей важно быть объектом.

— Наоборот, Ева часто меняла URL, чтобы избавиться от подписчиков, она не хочет иметь постоянную аудиторию. Это для нее медиум, она — автор. Писатели тоже хотят опубликовать свои книги.

— Несмотря на то что фильм начался с блога Евы, мы ни разу его не видим, как и соцсетей вообще. Анонимные голоса подписчиков возникают на черном экране.

— Мы не хотели, чтобы ее блог выглядел через полгода устаревшим. Мы больше стремились передать ощущение от интернета, от постоянных скачков с сайта на сайт, эту нелинейность. Голоса подписчиков на черном фоне — смысловой элемент. Он помогает видеть в Еве чужую проекцию. Мы понимаем, что подписчики пытаются уловить ее, категоризировать, рассказать.

— Когда она остается одна, она меняется? Может ли она вообще оставаться одна?

— Если бы я отвечала в кино на этот вопрос, это был бы совсем другой фильм. Меня это не интересовало. Речь не шла о том, чтобы узнать, кто она — настоящая Ева Колле. В жизни она такая же, как и в фильме, — неуловимая. В частности, потому что она не соответствует чужим ожиданиям. И ее тяжело заключить в какие-то рамки, потому что в ней совершенно нет стыда, для нее не бывает ничего чересчур личного. Мне кажется, часто мы можем кого-то почувствовать и понять именно тогда, когда застаем его в момент стыда. Но если стыда нет, то, скажем, разговор про секс имеет равный вес с процессом намазывания масла на хлеб.

© Corso Film

— А ты не думаешь, что свобода, за которую борется Ева, означает одновременно большее одиночество? Ева, постоянно меняющая идентичности, квартиры, партнеров, не кажется тебе одиноким человеком?

— Свобода всегда означает свободу от системы. Но чем больше ты противостоишь системе, тем к большему одиночеству это может вести. Мне лично Ева не кажется одинокой, но на этот вопрос каждый может ответить сам.

— Для меняющихся идентичностей Евы ты выбрала гибридную киноформу. Как ты ее искала?

— Это был долгий процесс, хотя мы довольно быстро поняли, как мы хотим снимать: поняли, что мы не будем включать интервью, многие планы будут напоминать практически фотографии. Но монтировали мы долго. Нам было ясно, что мы не держимся за нарративные структуры, что это не классическая история с развитием героя, что мы берем подтемы, которые связаны с большой темой «идентичности», — работу, тело и так далее — и вращаем их друг вокруг друга, чтобы они превратились в кластер. Мы знали, что это должна быть фрагментарная форма, и у меня было неопределенное предчувствие, что фильм должен быть, скорее, кругом, а не линией. Еще нам хотелось, чтобы в фильме появилось ощущение, похожее на серфинг в сети: ты как будто делаешь в поисковике запрос и находишь картинки, обрывки мыслей.

Кроме того, мы еще на съемках понимали, что периодически нам нужны взгляды Евы в камеру, так что постепенно зрителю должно казаться, что это не мы наблюдаем за Евой, а она за нами. За счет того, что Ева полностью обнажается, она сама становится как бы неосязаемой. Складывается впечатление, что, когда ты смотришь на нее, ты смотришь на самого себя. Она как зеркало, в котором каждый видит свое.

© Corso Film

— До премьеры на Берлинале Ева не видела фильма. Какой была ее реакция после просмотра?

— Она была рада, что мы не даем ей дефиниции, а оставляем неопределенной. Все остальное было бы по отношению к ней несправедливо. Она, на самом деле, не верила, что можно сохранить это ощущение. Но она осталась довольна.

— Вы планируете и дальше работать вместе?

— Возможно, мы будем работать над игровым фильмом про анархистскую сцену в Греции.

— Я знаю, что Ева называет себя теперь Адамом.

— Да, сейчас она идентифицирует себя как мужчина. Хотя, насколько я знаю, она не собирается пока делать операцию.

ОБЩЕСТВО: ВЫБИРАЙТЕ ГЕРОЕВ ДЕСЯТИЛЕТИЯ

Понравился материал? Помоги сайту!