Кровь на майдане: что это меняет?

COLTA.RU продолжает рубрику «Ответная реакция»: уважаемые нами люди отвечают на вопрос, горячо обсуждавшийся в последнее время. Два месяца назад мы провели опрос об отношении российских и украинских общественных деятелей к народному движению за евроинтеграцию Украины. За прошедшее время ситуация изменилась: протест перестал быть мирным, появились первые жертвы. Никто не знает, какие новости с майдана принесет следующий час. Мы задались вопросом: что это меняет?

Леонид Бершидский

журналист

Украинцы удивительно миролюбивые люди, и то, что жертвы появились так поздно, показывает их в самом лучшем свете. Но невозможно протестовать без всякого результата месяцами, чтобы при этом еще и не случилось жертв. В смерти людей и в радикализации протеста виновата власть, которая к ним не хотела прислушиваться. А теперь у нее и другого выхода нет: военной силы подавлять восстания по всей стране не факт, что хватит, да и протест может после этого только расшириться. Так что я по-прежнему отношусь к майдану с сочувствием и хочу, чтобы Россия вмешалась на его стороне, иначе Янукович и его шайка пустят на ветер деньги, которые Кремль выделяет Украине, а у власти все равно не удержатся.

Виктор Шендерович

писатель, теле- и радиоведущий, публицист

С появлением первых жертв изменилось мое отношение не к Евромайдану, а к власти Януковича. То, что можно было предвидеть, стало фактом: вор, защищая себя, становится убийцей.

Марат Гельман

галерист, публицист

Изменилось. Так как я что-то по старой памяти понимаю, даже не столько в ситуации, сколько в персонажах украинской политики, то до трагедии раскладывал пасьянсы из интересов разных людей внутри власти и оппозиции. После второй жертвы накатила злость на всю эту продажную «украинскую элиту», и я, можно сказать, «с майданом».

Сергей Шаргунов

писатель, журналист

Я сейчас пишу книгу о Валентине Катаеве и оказался погружен в страшное, липкое месиво событий гражданской войны на Украине. Батька Заболотный, батька Зеленый, батька Ангел, он же Ангел Смерти. Реальные сюжеты, наследующие гоголевской «Страшной мести». И вот — мы уже видим нечто родственное, как будто праправнуки гоголевских персонажей и правнуки ошалелых атаманов вот-вот пустятся в новый хоровод. Вроде на кону символическая евроинтеграция, а пока на деле — запытанные до смерти, охваченные огнем от разбитых бутылок, танцующий голышом на морозе, выбитые прицельно глаза... Жуть и дичь. И возникает ощущение, что лед и пламя могут столкнуться уже в масштабах целой страны, сделав насилие массовым. Поглядываю в сторону Украины тревожно. И думаю, что, находясь не там, не внутри столкновения, нужно подбирать слова тщательнее и помнить, что это жизни людей.

Юрий Володарский

литератор

Принципиально отношение к Евромайдану не изменилось. Массовый народный протест — последний и единственный шанс вернуть Украину к демократическим нормам и обеспечить сменяемость власти посредством реальных, а не бутафорских выборов. Парадокс ситуации в том, что начало силовому противостоянию положили радикалы из «Правого сектора» (организация, запрещенная в РФ), чьи позиции далеки от европейских ценностей: эти люди даже выступают против евроинтеграции, как, впрочем, и против интеграции в любое другое сообщество. Революция — не лучший способ решения государственных проблем, но дело в том, что нынешняя власть понимает только язык силы, и сугубо мирными методами борьбы заставить ее пойти на уступки не удалось.

Нынешними победами майдана обольщаться не стоит. По существу, ситуация такая же, как до принятия законов 16 января, только с резким обострением обстановки в стране, несколькими убитыми, десятками пропавших без вести, сотнями раненых. Впереди долгая и трудная борьба, и предсказать ее итог нелегко. Есть несколько основных вариантов: легитимная смена власти после очередных или внеочередных выборов (это лучший путь), федерализация страны (в чем-то заманчивый, но рискованный), распад (крайне негативный). Тем не менее то, что власть в конце концов вынуждена была отыграть назад и призрак авторитаризма начал медленно растворяться в воздухе, внушает оптимизм. Пока что сдержанный.

Сергей Медведев

политолог, профессор НИУ ВШЭ

Мое отношение к майдану не изменилось ни после столкновений на Грушевского, ни после первых жертв. Майдан — это реализация естественного права украинского народа на протест и на восстание. Источник суверенитета не власть, а народ, и когда власть предпринимает неконституционные действия (такие, как законы 16 января), народ вынужден свой суверенитет защищать. Это право прописано во Всеобщей декларации прав человека, принятой ООН: «необходимо, чтобы права человека охранялись властью закона в целях обеспечения того, чтобы человек не был вынужден прибегать, в качестве последнего средства, к восстанию против тирании и угнетения».

При реализации права на восстание неизбежны издержки, такие, как провокации, вандализм и даже человеческие жертвы. К числу неизбежных издержек относятся и нападения на силовиков: возможность пострадать при разгоне демонстраций входит в job description омоновца, это часть профессионального риска. По большому счету, происходит нормальное и привычное для всех демократических стран силовое выяснение отношений между демонстрантами и полицией — одни реализуют право на протест и на восстание, другие выполняют работу по восстановлению общественного порядка. Жертвы неизбежны и с той, и с другой стороны. Но все это — часть конституционной демократической нормы, а не какое-то антиконституционное действие, как пытается представить наша власть, говоря, в частности, о майдане или о куда более безобидной Болотной. На фоне майдана реакция российской власти на Болотную, криминализация мирного протеста и «Болотное дело» говорят о патологическом страхе режима и сомнениях в собственной легитимности.

Илья Будрайтскис

историк, публицист, гражданский активист

Мое отношение к Евромайдану изменилось не с появлением первых жертв, но с появлением баррикад и явных признаков выхода украинских протестов за рамки знакомого формата с четким делением на героев «сцены» и рядовых участников. Призыв к захвату Верховной рады прозвучал в тот момент, когда большинству людей на площади стало понятно, что этот режим не готов ни к каким уступкам и будет защищать себя до конца, даже ценой введения полицейской диктатуры (контуры которой уже явно проступали из «законов 16 января»). Я совершенно уверен, что если бы не было этих баррикад, этой жертвенности простых участников протеста — лидеры парламентской оппозиции постарались бы найти безопасные пути к отступлению, а Украину в ближайший год ждала бы волна политических репрессий, превосходящих по масштабу то, что получили мы в России после 6 мая 2012 года. Именно на прошлой неделе протестующие, коллективный «майдан», проявили себя как самостоятельная сила, которой уже не получится манипулировать политикам — ни от власти, ни от оппозиции.

Печальным является то, что это настроение недоверия лидерам и потребность людей в решительных действиях смогли вовремя уловить и эффективно возглавить нацисты из т.н. Правого сектора. Однако это совсем не значит, что ультраправые выражают массовые настроения и на уровне политических требований. Их программа — этническое государство, железная диктатура, репрессии против «врагов», международная изоляция — входит в прямое противоречие с протестом против закрытости власти, полицейского произвола и явным, хотя и не до конца проговоренным, стремлением к настоящей, прямой демократии (что выразилось, например, в попытке учреждения «народных рад» в ряде захваченных областных администраций).

Иван Давыдов

журналист, литератор

Если честно, с того момента, как началось противостояние на Грушевского, сомнений не было: появятся погибшие. Не было даже сомнений, что появятся со стороны власти обвинения в самостреле и заимствованная у щедрого соседа-диктатора риторика «сакральной жертвы». Тут не нужны пророческие дарования, чтобы угадать.

И да, мое отношение к киевским протестам изменилось. В двух аспектах: люди на Грушевского ведь точно так же, как и сторонние наблюдатели, понимали, что смерть становится реальностью. И все равно шли на обострение конфликта. Шли, идут, отказавшись от промежуточных требований, шли — это мысль, которую русскому уму, привыкшему к имитационной политике, трудно переварить, — фактически в настоящую битву за политическое будущее лидеров, которых сами с боевых позиций гнали огнетушителем. Это признак очень зрелой политической культуры — вопреки тому, что у нас говорят и официальная пропаганда, и ошарашенные зрелищем насилия травоядные оппозиционеры: готовность ради свободы как главной ценности работать в тактическом плане на людей, тебе не особо симпатичных.

Стало ясно, что это всерьез, это момент настоящего самоопределения народа, нечто, в России (тяжело, вернее, невозможно не сравнивать постоянно происходящее с куцым опытом русских протестов) невообразимое. Пока. Увы.

И еще важный, тоже не очень легкий для русского ума, момент: сохранение элемента шоу даже в кошмаре уличных боев. Вспомните «оранжевую революцию» — майдан как бесконечные гуляния, яркие речи, яркие плакаты, яркие шарфы, Янукович, пораженный едва ли не насмерть куриным яйцом, легенды о наколотых апельсинах… Даже Ющенко отравили как-то карнавально.

В России — либо звериная серьезность и гордое презрение к тем, кто сохраняет нормальное человеческое состояние в критической ситуации, либо полное сведение протестных мероприятий к веселым пикникам. Без промежуточных вариантов. А тут — бойцы строят катапульту и сложный прибор для метания картошки, среди людей в респираторах и касках мелькают средневековые рыцари, а на соседней улице продают туристам кружки с надписью «Кто не скачет, тот москаль» и шарики подшипников — «настоящие, такие же, какими по “Беркуту” из рогаток стреляют». Нам телевизор пытается объяснить, что на улицах Киева свирепствует зверье, а по-моему, трудно представить себе что-то более человеческое, чем это смешение войны, карнавала и ярмарки.

В том, что украинцы найдут выход из ситуации, я не сомневаюсь. В том, что сделаны уже очень важные вещи, уводящие страну куда-то туда, где живут нормальные люди, а не строятся мегаимперии и целуются с животными сатрапы, не сомневаюсь тоже. Но еще очень хотелось бы, чтобы больше там никто не погиб.

Ольга Романова

правозащитник, журналист

Чем внимательнее я вглядываюсь в Украину, тем отчетливее понимаю: я ничего о ней не знала и не знаю сейчас. Я не могу ничего комментировать — я не понимаю. Зато понимаю, что ничего не понимают те, кто комментирует. А мое отношение к майдану не изменилось: это крайне интересный исследовательский объект. Для антрополога, социолога, политолога, конфликтолога… А я неподготовленный наблюдатель, умеющий громко орать. Мой ор может сейчас помешать хорошему и помочь плохому. Так что я тихо и внимательно молчу!

Павел Карманов

композитор

Да. Я против Евромайдана. Против насилия. Против крови и озверения.

Маша Слоним

журналист

Изменилось. Поняла, что Янукович или очень испугался, или не контролирует «Беркут». Поняла, что оппозиция не отступит.

Семен Файбисович

художник

Мое отношение к майдану, как бы оно ни менялось, не имеет никакого значения. А вот ситуацию там и во всей стране появление первых жертв столкновений народа с властью не могло не изменить. Прежде всего в сторону радикализации настроений обеих сторон. Кровь, как известно, возбуждает. Вероятность силового разрешения противостояния увеличилась, поскольку народ разгневался, а у Януковича не осталось иллюзий по поводу того, что разгневанный народ сделает с ним в случае победы.

В этом противоборстве я, разумеется, на стороне граждан Украины и этой победы им от всей души желаю. Но и в случае победы вопрос «что будет потом?» после гибели людей зазвучал тревожнее, поскольку неизбежным стало повышение роли в протесте радикальных настроений, группировок и лидеров.

Уж не говорю про крайних националистов, но меня, к примеру, не сильно радует и активное вовлечение в протест футбольных фанатов или то, как радостно смакуется информация о том, что криминальные авторитеты наехали на «титушек». В результате они как бы становятся (признаются) авторитетами не только криминального мира, но и протеста.

То есть сама по себе гибель людей — трагедия, и ее влияние на судьбу Украины представляется скорее негативным.

Анатолий Голубовский

журналист, социолог, искусствовед

После жертв отношение к майдану не изменилось. Укрепилось осознание того, что майдан — единственный на постсоветском пространстве пример последовательного и эффективного гражданского неповиновения. Стало окончательно понятно, что политтехнологии вообще и конкретные оппозиционные политики в частности не влияют на динамику активности майдана. Когда обсуждались перспективы российского протеста, многие говорили о том, что, конечно, хорошо бы запустить механизм гражданского неповиновения. Но никто не понимал, как это может происходить сегодня. А майдан показал. Жертвы же стали точкой перехода к определенному сценарию развития событий. Возникла сначала надежда, а потом уверенность, что майдан добьется выполнения своих требований. Конечно же, никто не хотел умирать. Хотел ли кто-то убивать — вот вопрос, на который обязательно должен быть получен ответ. Требование амнистии переговорщики майдана отстаивают. Может быть, я не в курсе, но я ничего не знаю о требовании расследования, связанного с жертвами.

Александр Баунов

журналист, филолог

Вопрос предполагает, что наш и украинский протест какой-то особенный. Мы его сравниваем с Москвой 2011—2012 годов, с «оранжевыми» и «бархатными» революциями. Но если посмотреть в привычной для меня международной перспективе, жертвы во время антиправительственных протестов случаются сплошь и рядом. Они были в Тунисе, в Египте, в тишайшем Бахрейне. А до этого еще много где — в Индонезии, на Филиппинах, в Корее. В Москве, наконец, в 91-м и в 93-м годах. Как сказал один из моих украинских корреспондентов — в 91-м свобода досталась нам даром, теперь пришло время платить. Это, конечно, немного метафизика. Но вот одновременно с Украиной идут протесты в Таиланде, и там были жертвы, однако те же самые люди, которые по случаю киевских погибших вешали черные квадраты, спокойно отдыхали или рассматривали возможность отдыха в Таиланде или в том же Египте.

Нам Украина близка, и погибших украинцев мы воспринимаем как своих (а еще говорят — совсем другая страна), а для американцев, для большинства европейцев жертвы протестов в Киеве — это почти как для нас жертвы протестов в Бангкоке. То, чего вполне можно ожидать в небогатой, не очень стабильной стране, где народ вдруг решил победить власть. Понятно же, какая в таких странах власть. Чтобы жертвы воспринимались как нечто немыслимое, невероятное, выходящее за рамки естественного хода вещей, западный человек должен смотреть на Украину как на одну из стран своего круга. А он на нее, конечно, так не смотрит. И его можно понять: когда в стране вторая революция за 10 лет и люди на улицах жалуются репортерам на страшную диктатуру — какой же это свой круг. А раз так — Украина автоматически попадает в число стран, где все возможно.

Это мы сравниваем Украину с собой двухлетней и Украиной десятилетней давности, а западный человек сравнивает ее еще и с Египтом, Тунисом, Таиландом, Сирией. И, строго говоря, он прав. Нам удивительно: как это совсем недавно, буквально вчера, украинцы победили свою власть песнями и цветами, а сегодня не могут победить ее вилами, камнями и керосином. Но совсем недавно — это 10 лет назад. В эти 10 лет на Украине не было никаких внятных политических, экономических, структурных реформ, никакого ощутимого роста. То есть это еще 10 бедных лет, за которые подросло целое поколение, а многие представители предыдущих поколений потеряли терпение. Неудивительно, что все происходит отчаяннее и злее.

Ну и еще мы тут немного в плену нашей общей мечты о европейской Украине (потому что если она европейская, то отчего бы и нам не быть). В действительности готовность идти на ментов с дубьем не говорит ни о каком особенном, недоступном нам европейском свободолюбии. Как сказал мой младший коллега Максим Саморуков, жители Бирюлева тоже пошли бить полицейских, но из этого мы не делаем вывода о том, что там Европа. В самом деле, когда Бирюлево дралось с полицейскими, мы в первую очередь говорили о бедности, коррупции, разочаровании и социально-национальной напряженности, а не о том, что там больше Европы, чем внутри Садового кольца.

С другой стороны, помните, мы выходили летом за Навального, и его выпустили. Ну вот представьте себе, что его не выпустили, а всех разогнали и еще кого-нибудь убили. Для украинцев это как-то так выглядит.

Роман Супер

журналист

Отношение к умеренному майдану если и изменилось, то в лучшую сторону. Люди поражают своей стойкостью, выносливостью и мотивированностью: погоды в Киеве уже совсем не те дружелюбные, что были в конце 2013-го. А вот отношение к людям, закидывающим ментов горящим бензином, демонстративно не понимающим русский язык, сооружающим катапульту, раздающим вилы и призывающим убивать — а они призывают: не бить, не калечить, а убивать, своими ушами слышал, — так вот какое может быть отношение к этим людям? Я очень не уверен, что передний край революции, возглавляемый так называемым Правым сектором, через боль и страдание осчастливит Украину. Мне жаль видеть любимый город в огне.

Анатолий Ульянов

сокуратор looo.ch

С ноября по январь мое отношение к Евромайдану изменилось, но это связано не с жертвами, а с изменением самого Евромайдана: за эти полтора месяца он трансформировался из девственных топтаний под скулеж Вакарчука в настоящую постапокалиптическую свистопляску. Свистопляска эта вызывает у меня амбивалентные переживания восторга и ужаса.

Как художник, я вижу в Евромайдане интенсивный эстетический ландшафт: снежные ковры, покрытые кровавыми слезами, дворцы из мусора и льда, огненные стены и средневековые катапульты. Потом еще какие-то лучники, алхимики с коктейлями Молотова, футбольные фанаты, и, кажется, вот-вот объявят, что к революции присоединились летающие обезьяны и подземные народы.

Как романтик, модернист и человек, у которого там осталась семья, я инвестирую в Евромайдан свои надежды: события такого масштаба вскрывают общественное тело и высвобождают огромное количество исторической энергии. Это тот момент, когда и без того зыбкую идентичность украинца можно перепрошивать на новый лад — внедрить культуру, которая, собственно, и опосредствует искомую ситуацию Европы. Иными словами, мне бы очень хотелось, чтобы у украинцев получилось отчекрыжить зэчий полип и врубиться в алмазную матрицу безбожия, гуманизма и мужеложества. Меня действительно впечатляют бескровные захваты областных администраций и люди в шлемах, играющие на рояле. Я искренне желаю Киеву Нью-Йорка, Содома и Вавилона.

Однако. Как критик, я понимаю, что у моей сексуальной утопии в отношении Украины нет рациональных оснований. Реальное положение вещей ничего хорошего не предвещает. На Украине нет ни прогрессивного культурного контекста, ни соответствующей политической силы, которая могла бы претворять модернистские перемены, объединить Восток и Запад страны, создать новую экономическую реальность. Зато есть угроза нацизма. И что самое прискорбное — эту угрозу активно эксплуатирует кремлевская пропаганда, тем самым нейтрализуя работу тех революционеров, которые одновременно противостоят как украинским националистам, так и российским империалистам.

Любой разговор о нацизме на Украине автоматически записывает говорящего в лагерь к ведьмовским жабам вроде Аркадия Мамонтова, и угроза остается недооцененной — ее считают истерией, следствием какой-то русской лихорадки. При этом уже сегодня либеральные киевляне вовсю демонстрируют национальный сантимент, что не может не беспокоить. Это регионы с их нищетой ели чернозем все последние годы. Киев же был погружен в сытое однообразие, свою маленькую Веймарскую республику. Его жители не отдают себе отчет, что за народ питает революцию. Для них сейчас это все просто кокс и движ. Они думают, что после падения режима персонажи Толкиена попревращаются в хипстеров и в Киеве наступит Лондон.

Штурмовики «Беркута» измываются над активистами, а активисты над «титушками», и весь этот чемпионат по меньшему зверству иллюстрирует уровень культуры и обнажает проект перспективы. Точка невозврата пройдена. Революция победит. Но что будет означать эта победа? Европа, уверяю, быстро не наступит, так что не стоит преждевременно пускать слюну на долгожданный гей-парад. Даже если президента-зэка сменит президент-боксер, пламя нации уже так просто не потушить. «Оранжевая революция» была бескровной, и тем не менее Украина до сих пор не может выйти из ее националистического опьянения. На Евромайдане же националисты не просто заявили о себе — они попробовали кровь и проявили себя единственной по-настоящему организованной политической сущностью. Какие бы успокоительные мантры ни мурчали себе под нос наивные киевские буржуа, захваты областных администраций осуществили не диалектики, но патриоты. Относительно мирными эти захваты были только в идеологически однородных регионах. Так что борьба за будущее должна продолжиться и после свержения действующего режима. Националистам нельзя позволить прийти к власти и превратить европейское утро Украины в ее Хрустальную ночь.

Подготовила Юлия Рыженко

Понравился материал? Помоги сайту!