Итоги года. Эффект Васильева

Центральным событием 2016 года для российского театра стал выход книги «ВАСИЛЬЕВ PARAUTOPIA АБДУЛЛАЕВА» — по силе воздействия с увражем Анатолия Васильева и Зары Абдуллаевой не смогли соперничать ни этапные премьеры, ни громкие скандалы, ни фестивальные праздники, ни многообещающие кадровые назначения. О книге года — Дмитрий Ренанский.

А.В.: Мой самый первый концерт в детской музыкальной школе. Город Тула. Первый выход на сцену. Я должен сыграть на открытом экзамене для публики. Моя мама родом из Кременчуга. Я вышел в белом банте на сцену и сказал голосом девочки: «Ехал кóзак за Дунай». Все захохотали. Разве из меня мог получиться серьезный человек для сцены?

З.А.: Нет, только очень серьезный.

1.

За четыре месяца, прошедших со времени выхода «PARAUTOPIA» из печати, труд Анатолия Васильева и Зары Абдуллаевой не был отрецензирован ни в одном из немногих профильных изданий, не говоря уже о более массовых СМИ. Пишущие о современном русском театре сделали вид, что этой книги как будто и нет вовсе — что вполне, в сущности, объяснимо. По-другому и не могло случиться: уж слишком сильно «PARAUTOPIA» с ее интеллектуальным блеском, литературной свежестью и неожиданной человечностью выделяется на фоне не столько даже мелкотравчатости сегодняшней отечественной сцены, сколько суетливого modus vivendi ее окружения.

Первое и главное, чем привлекает книга Васильева и Абдуллаевой, — разного рода актуальность в ней вызывающе, демонстративно отставлена в сторону, она никак не связана с унылой повседневностью, черной дырой пульсирующей в пресловутой «повестке дня» соцсетей. Это свойство встраивает ее в ряд других важных книжных событий прошлых лет, ставших в свое время вехами жизни театральной: вслед за «Записками планшетной крысы» Эдуарда Кочергина и «Эстетикой отсутствия» Хайнера Гёббельса «PARAUTOPIA» уводит читателя прочь от унылой «действительности» фейсбучных лент в реальность большого театрального мира, к разговору о главном — о профессии, методе, школе, критериях, самосознании и самоопределении.

2.

Без малого четырехсотстраничный том составлен как из новых, так и из ранее публиковавшихся материалов: что-то уже выходило в «Искусстве кино», что-то в журнале «Театр.», но, встроенные в архитектуру «PARAUTOPIA», вроде бы хорошо известные и вполне самостоятельные тексты актуализируются, прочитываются совершенно иначе, по-новому. Тело книги внутренне неоднородно: кроме образующих ее средостение диалогов (о природе театра и кино, о Чехове, Триере, Муратовой, Феллини, едва ли не в последнюю очередь — «о времени и о себе») — аналитические эссе, стенограммы репетиций и лекций, литературные опусы самого Васильева.

Принципиально то, что этот разношерстный материал репрезентируется не фрагментарно, с цезурами, а как единый сквозной массив текста с тщательно выстроенной драматургией перемен — жанровых, сюжетных, ритмических, интонационных, языковых — безо всякой, разумеется, попытки выстроить причинно-следственный монолит линейной наррации. «Нет никакой последовательности в воспоминаниях!» — настаивает герой «PARAUTOPIA»: нужно ли говорить, что подобная монтажная литературная форма идеально соответствует фигуре Васильева с его не знающей штриха legato линией жизни.

Рваный монтаж, придающий тексту динамику и обеспечивающий постоянную смену оптики, углов зрения, превращает «PARAUTOPIA» из собранья пестрых глав в прозу высокой пробы, в ясную циклическую форму с разветвленной системой внутренних поэтических связей, в парадоксальный в своей цельности жанровый гибрид, зависающий между — аналитикой, беллетристикой и публицистикой. «Все самое настоящее, — замечает Васильев, — происходит в промежутке» — в том самом промежутке, о котором Абдуллаева написала свою прошлую книгу.

Театральной России 2016-го взрывной интеллектуальный потенциал «PARAUTOPIA» очень к лицу.

3.

Ролью страстного, терпеливого, темпераментного и чуткого собеседника соавтор книги, разумеется, не ограничивается. В «PARAUTOPIA» Зара Абдуллаева совмещает сразу множество функций — режиссера, оператора, композитора: выстраивает кадр, ставит свет, конструирует сложную систему планов и их отражений, организует движение и ритм, корректирует интонацию, и все это — в одно касание, легчайшими штрихами, с той особого типа виртуозностью, что обеспечивается лишь академической основательностью. Васильеву определенно повезло с соавтором своего (авто)портрета: он получился не просто необычайно объемным и динамичным, но, что важно, имеющим мало общего с привычно монструозным стереотипом, укорененным в коллективном бессознательном. Речь, разумеется, не идет о демифологизации — скорее о вочеловечении.

4.

«Со мною многие незнакомы», — скажет в одном из эпизодов «PARAUTOPIA» Васильев. Его человеческий голос, голос молчальника и затворника, мы слышим, если не считать разовых публикаций фрагментов репетиционных дневников, едва ли не впервые — и это звучание само по себе производит вполне ошеломляющее впечатление: чего стоит только рассказ о том, как на похороны Бабановой он пришел с магнитофоном и как потом использовал звуки заколачивания гроба в фонограмме «Серсо». Или физиологические (зачастую в самом что ни на есть прямом смысле слова) очерки детства-отрочества-юности. Или воспоминания об Эфросе — ценнейшее дополнение к корпусу текстов об истории Театра на Таганке.

Впрочем, мемуарный план «PARAUTOPIA» — пускай полноправная, но лишь одна из частей сложносочиненного художественного проекта, привлекающего хитроумностью своего устройства. «Откололи с нее чепец, украшенный розами; сняли напудренный парик с ее седой и плотно остриженной головы… Германн был свидетелем отвратительных таинств ее туалета»: авторы «PARAUTOPIA» хорошо помнят, что любой, даже самый талантливый, мемуарный текст неизбежно превращает читателя в стыдливо-восторженного вуайера поневоле. «Я не хочу, чтобы обо мне говорили: “Вчера с дядь Славочкой смотрел последние известия”». Вторя Святославу Рихтеру, Анатолий Васильев хочет «избежать жанра “в квартире у дяди Толи”». Монтируясь друг с другом, друг в друге отражаясь и счастливо друг друга остраняя, (авто)биографическое и аналитическое взаимодействуют в «PARAUTOPIA» по принципу эффекта Кулешова.

5.

«Не имея человеческого состава, из которого вырастают пейзажи этих пьес, современные люди подменяют отсутствие хороших картин присутствием лучших и еще более прекрасных, но эти картины не внутренние, они внешние. И, не обладая составом, они выламывают пьесы разнообразными и нечеловеческими приемами в поисках автора».

Васильев и Абдуллаева совершенно не случайно — в превентивных, так сказать, целях — открывают книгу диалогом о Чехове: с места в карьер, начиная с самого, вероятно, плотного, концентрированного и парадоксального эпизода. Отвыкшие от такого напряжения мозги вспухают моментально: «PARAUTOPIA» сочинялась в расчете на медленное чтение. Ее нельзя «проглотить», в нее невозможно нырнуть с разбега — помешает «прием затрудненной формы, увеличивающий трудность и долготу восприятия». Писавшаяся долго, с большими перерывами, «PARAUTOPIA» вышла в нужное время: театральной России 2016-го — года односложных агиток, ответок, плакатов, памфлетов, производившихся on- и off-stage, по ту и эту сторону рампы, — ее взрывной интеллектуальный потенциал очень к лицу.

Понравился материал? Помоги сайту!