Какой Горбачев нам нужен сегодня

После того как спектакль Алвиса Херманиса «Рассказы Шукшина» оказался одним из самых популярных театральных событий не года даже, а целого театрального десятилетия, руководству Театра наций очень хотелось, чтобы этот латышский режиссер снова у них что-то поставил. А Херманису хотелось, чтобы этот будущий спектакль получился не хуже прежнего и стал столь же интересным для его понимания России, к которой режиссер — человек театра, житель Прибалтики, родившийся в 1960-х и имевший опыт жизни в СССР, нынешняя европейская знаменитость, лауреат престижнейшей премии «Европа — театру», гражданин Латвии, в 2014 году внесенный в «черный список» МИД РФ, — испытывает сложную систему чувств в диапазоне от близости до отторжения.

Путь к новой постановке был непростым, но идея сделать спектакль о Горбачеве Херманиса увлекла. Поскольку Чулпан Хаматова дружит с последним главой Советского Союза, все срослось: Горбачев не только дал свое согласие на постановку, но даже встретился с Херманисом. Пару лет шла работа над пьесой: изучая различные источники, Херманис придумал не только сюжет, но и способ репрезентации столь непростой для российской реальности истории — частной жизни бывшего руководителя государства, при этом до сих пор благополучно здравствующего. У нас же государственных тайн — как кочек на болоте, мы привыкли умалчивать о важном, при этом легко сочиняем мифы, в которые сами верим, но в которых нам трудно убедить других. В общем, почва зыбкая и ненадежная.

Херманис решил на нее вступить — и у него все получилось. Выпускать спектакль режиссеру, правда, пришлось удаленно, участвуя в сценических репетициях по видеосвязи, — но и Евгений Миронов, и Чулпан Хаматова уже работали с Херманисом, знакомы с его методом, а главное — они дисциплинированные, искусные, работящие профессионалы, готовые к сотрудничеству. Но способ влияет на результат: спектакль в некотором смысле повторил композицию «Рассказов» и выглядит так, словно рассчитан на видеофиксацию, — история поделена на лаконичные главки, названия которых появляются на заднике (например, «Горбачев и кеды», «Горбачев и иконы», «Разбитое сердце»), движения актеров происходят на вытянутой вдоль авансцены площадке с двумя центрами, а мизансцены выстроены словно бы для камеры, переходящей от одного крупного плана к другому. Впрочем, Алвис как-то обмолвился, что Горбачев для него — в некотором смысле «шукшинский персонаж».

Начинается все с обычной читки: Евгений Миронов и Чулпан Хаматова выходят на сцену, садятся на стулья и очень сухо читают с листка тексты о том, как в сентябре 1999 года жена единственного президента СССР умирала от лейкемии в немецкой клинике, а Горбачев, чтобы отвлечь ее от боли, держал супругу на руках и они вспоминали всю свою жизнь. В этом предельно эмоциональном рассказе любая игра была бы неуместна, поэтому чтение происходит строго от своего лица. Только потом актеры подходят к гримировальным столикам и начинают подготовку к спектаклю — прием подчеркнуто старомодный, цитата из театра семидесятых, а мы, зрители, еще не понимаем, что стилистическое ретро и будет эстетическим ключом к основному смыслу постановки.

Пристройки, которыми пользуются актеры, все время меняются: Миронов пробует голос, потом манеру говорить Горбачева (зал радостно приветствует знакомые большинству интонации), потом пробует изобразить его смех (нет, пока не получается), его жесты. Хаматова тоже постепенно примеряется к облику Раисы. Они обсуждают получившееся; сначала их усилия выглядят как удачная пародия, потом образ «садится» на актера — и главным становится характер, а не манера. Герои рассказывают о детстве, родителях, о книгах, школе, мечтах. Все тексты — из официальных воспоминаний, из книг, мемуаров, интервью. На штанге с вешалкой — костюмы, на столиках — парики, актеры меняются: теперь уже не только голос, интонация, но и лица, жесты, походка соответствуют персонажам.

Это не история Горбачева-реформатора, это история человека.

Одежда — важная часть театрального стиля этого спектакля (художник по костюмам Виктория Севрюкова работала с Херманисом еще в «Рассказах Шукшина»). Платья и туфли Раисы, костюмы Горбачева точно отсылают нас ко времени, которое мы, зрители, помним не столько лично, сколько сквозь культурную память — через визуальные знаки эпохи, через кино, через фотографии. Прически и одежда слегка шаржированы, совсем немного — коса студентки Раисы уложена чуть пафоснее, чем могла бы быть в реальности, а вихор студента Миши вьется чуть сильнее, но зато общий облик легко и быстро узнаваем. В финале пожилой Горбачев (в исполнении Евгения Миронова — но к этому времени мы уже соединяем их в один образ) произносит фразу из своего интервью 2007 года: «Почти весь гардероб Раисы я сохранил в неприкосновенности. С каждой вещью жены у меня что-то связано. Например, в сером костюме с вишневой блузкой я ее полюбил — студенткой» — снимая один из костюмов с профессиональной вешалки. Там же висят и свадебное платье, и жакеты с большими плечами начала восьмидесятых, и трогательное пальто с воротником из пятидесятых — знаки времени, его оболочка.

Время играет огромную роль в той истории, которую рассказывает Херманис: военное детство, школьные послевоенные годы, студенчество конца сороковых, смерть Сталина, к гробу которого герои добрались, несмотря на смертельную давку, оттепель 60-х в Ставрополье, казенные дачи и партийная бюрократия 70-х, смерть Брежнева, избрание генсеком в 80-е — насыщенная и очень быстро меняющаяся жизнь, каждое десятилетие которой ярко и сильно маркировано. В спектакле больше места уделено тем периодам, когда человек проявлялся сильнее, чем политик, поэтому про любовь и ухаживания рассказано много, а про годы в Политбюро и шесть лет пребывания на высшем посту страны — почти ничего. Это не история Горбачева-реформатора, это история человека.

При этом спектакль называется «Горбачев», а не «Горбачев и Раиса» — Херманис рассказывает историю мужчины, а не женщины. Чулпан Хаматова показывает Раису как будто глазами мужа, о ее внутреннем мире мы узнаем не так много: он, как обратная сторона Луны, остается за пределами видимости. Даже про рождение дочери и про драматически нерожденного сына нам ничего не расскажут — потому что это не история семьи. Умолчания в спектакле — тоже знаки. Да, почти весь текст, который произносят Миронов и Хаматова, — это реальные слова их персонажей, произнесенные ими публично. Но у составившего этот коллаж постановщика есть свой инструмент — театральный комментарий к тексту. Ремарка, эмоция, пауза.

Теперь — о том, как я поняла версию Херманиса. На поверхности — очень простой месседж: частная история людей, любивших друг друга, важнее, чем их политическая роль, просто потому, что они — люди. Но есть и еще одно обстоятельство. Горбачевы были представлены в мировом пространстве как первая советская семейная пара, как люди, нарушившие традиционно мужской характер власти, ассоциирующийся в нашем восприятии с насилием, агрессией, волей, авторитарностью и армией. Наличие рядом с генсеком жены, которая, как в старом анекдоте, впервые весит меньше мужа, сделало его европейским политиком куда эффективнее, чем многие принятые решения, — это был семантический сдвиг, работающий на подсознание. В стране, где нет хуже оскорбления, чем «подкаблучник», «женин муж», первое лицо открыто демонстрировало иной тип поведения, не только не скрывая близости с женой, ее роли в своей жизни, но настойчиво и наглядно ее афишируя.

Он — настоящий, природный, солнечный оптимист. Она сумрачнее, тревожнее и уязвимее, устроена более тонко. Они — идеальная пара.

Что было в этом поведении, кроме любви и восхищения? Трезвый расчет? Практическая сметка? Зависимость? Вера в ее ум и образование, надежда на нравственную силу? Одиночество?

Эту загадку и предлагает нам Херманис. Каким мужчиной был Михаил Горбачев? Возможно, в этом и ключ к тому, каким он был политиком. Вот настойчивый и работящий двадцатилетний хлебороб приезжает учиться в МГУ. На нем коричневый костюм с широкими штанами, к лацкану приколот орден Трудового Красного Знамени, шляпа, галстук, прическа — как в фильме «Сказание о земле Сибирской». Он учится на юриста, а рядом, на философском факультете, — стройная, «пикантная» (как определит ее позже Нина Мамардашвили — ее сокурсница и жена великого философа, тоже их сокурсника), очень изящная девушка. Рая, Раечка — так назвал ее любящий отец, беспартийный железнодорожник, слышавший в этом имени обещание райского счастья, — влюблена в другого, сдержанна, даже чопорна, но Михаил сразу ее отмечает. И упорно идет к своей цели. Чулпан Хаматова добавляет иронии: Раиса в ее исполнении подчеркнуто дидактична, склонна к речевым шаблонам, увлечена риторикой и старательно позитивна. В ее монологе о Ставрополе, городе, в котором много зелени, столько оптимизма, что актриса добавляет к тексту фразу про количество мух — и выражение лица ее в этот момент, конечно, совсем не соответствует декларируемому энтузиазму. Но это послевоенное поколение было именно таким — романтическим, не склонным к критике, верящим в простые вещи, в прогресс, в личные усилия.

Раису брали в дневную аспирантуру, она хотела учиться дальше, оставляли в Москве и Михаила, но почему-то они уехали к нему на родину. Почему Горбачев не остался в Москве, что заставило его потом вместо прокуратуры пойти работать по комсомольской линии — мы не узнаем из спектакля. Как не узнаем и о том, что именно он делал в должности первого секретаря обкома. Несколько строк из писем к жене — увлеченно перечислены книги, купленные для нее на съезде. Он практик — она теоретик. Он — настоящий, природный, солнечный оптимист, человек легкого нрава и характера, у него развито чувство юмора, он часто, хотя и порой грубовато, шутит и сам первый смеется. Она сумрачнее, тревожнее и уязвимее, устроена более тонко, видит в жизни больше сложностей, но готова к преодолению. Они — идеальная пара.

Московский период — время полной закрытости, и в спектакле он обозначен несколькими телефонными разговорами, за которыми — аппаратные интриги, тайные переговоры, поиски союзников, холод кремлевской иерархии, где Горбачев — на последних позициях, а потом при покровительстве Андропова вдруг выходит вперед. Об этом периоде много всего написано — и театру он неинтересен, на первый план тут выходят детали: стол, за которым застрелился Орджоникидзе, отсутствие гостей, водка в мужской компании соратников по партии. Скучная рабочая рутина. Откровенные разговоры только вдвоем, на прогулках, вдали от топтунов и доносчиков. О чем они говорили, чем он с ней делился — не знаем. Знаем, что не выделялся из всех членов Политбюро: так же цитировал разрешенных классиков, славословил Брежнева, говорил о талантах Черненко.

Но и про перестройку мы в этом спектакле услышим только один раз: когда пожилой Горбачев, объясняя, как не хочет что-либо менять в их общем кабинете с Раисой Максимовной, пошутит, что против перестройки.

Является ли этот отказ от политического анализа свидетельством, например, неясности позиции? Думаю, что нет. Авторы спектакля, очевидно, относятся к Горбачеву с большой симпатией и пиететом. Но театру важно другое — то, что емко и точно сформулировала Нина Мамардашвили: «нужно воскрешать, извлекать человека из-под масок, клишированных заготовок ширпотреба, в изобилии циркулирующих в культуре». Горбачев же, рассказывая в 2007 году о своем самоощущении, выразился так: «Спустя время после того, как перестал быть генсеком и президентом, с удивлением нашел в своем нынешнем состоянии массу преимуществ. Это неизведанное ощущение: я абсолютно свободный человек». Свободным человеком можно стать, только перестав быть президентом? Феномен Горбачева заключается, похоже, именно в том, что ему удалось сделать это раньше.

Именно в свободе чувств, которую он себе тогда позволил, наверное, и заключается то самое важное, для чего стоит сегодня ставить и смотреть такой спектакль.

Понравился материал? Помоги сайту!