Наша главная скрепа

Любите ли вы классику так, как любят ее россияне? Вы, певучие итальянцы и ироничные англичане! Ты, проницательный галл, и ты, сумрачный германец! Под силу ли вам понять все необъятную широту и всю глубину этой любви. Когда я постигла их, перед моими глазами вдруг пронеслось будущее России. Я воочию увидела ее новые земли — цветущий Крымнаш, полыхающие зарницами Донбабве и Луганду. Я услышала пьянящие запахи «русской весны». Я словно бы побывала на митингах Антимайдана и на процессах над режиссерами-кощунниками.

Где Антимайдан, а где любовь к классическим балетам, реалистическим театральным постановкам и костюмным операм? Где интеллигентская защита поэта Пушкина от его интерпретатора Пупкина, а где судебный процесс против «Тангейзера» в Новосибирске? Они рядом.

Страстная, самозабвенная, истеричная любовь к классике — это в России не любовь к прекрасному. Это любовь к чему-то застывшему, безопасному и цементирующему все общество — от детского сада до творческих вузов и от прачечных до Министерства культуры.

Да что там прачечные! На защиту классики встала даже такая мощная институция, как РПЦ. Возьмем для примера, председателя ее Синодального информационного отдела Владимира Легойду, категорически не одобрившего спектакль Тимофея Кулябина «Тангейзер», который он, по старой доброй традиции, не видел, но про который ему одна бабка напела. Мнение Легойды можно фактически считать официальной точкой зрения РПЦ, и если бы ее иерархов взволновало в постановке исключительно поругание религиозных символов (безусловно, мнимое поругание, но не о том речь), мой возмущенный разум еще как-то мог бы это вместить. Но г-н Легойда негодует по поводу «художественных аспектов «Тангейзера». «Специалисты, которые уже познакомились с этим произведением, отметили, что сама пьеса является оскорблением Вагнера. Все переврано и к произведению классика имеет лишь отдаленное отношение. (…) Церковь порой обвиняют в том, что она борется с искусством. Церковь не борется с искусством, а пытается защитить его. Сегодня мы находимся в ситуации, когда нужно защищать классиков, в том числе и Вагнера», — сообщил общественности председатель Синодального информационного отдела.

Свидетель обвинения на процессе против «Тангейзера», культуролог (!) Мария Николаевна Бусик-Трофимук, вторит Легойде с впечатляющим пылом и еще более впечатляющими грамматическими ошибками: «Если бы Вагнер был бы жив и если бы или были бы известны его правопреемники, то был бы международный скандал. Да и Кулябин не решился бы «замахнуться», так сказать, на нашего Рихарда Вагнера! Просто не камельфо!».

Представьте себе католика-консерватора, вставшего на защиту Боккаччо, протестантского фанатика, пишущего в суд исковое заявление по поводу неправильной интерпретации Шиллера. Не только для любой нормальной страны, для любой церкви — это нонсенс. Для нас это уже почти норма.

И если процесс над «Тангейзером» и впрямь есть клерикальная атака на светские ценности, то я назову вам целую армию таких «клерикалов», бесконечно далеких от любой конфессии. Церковники еще были смиренны, национал-социалисты еще были маргинальны, закон об оскорблении чувств верующих еще не был принят, а за классику уже шли кровопролитные бои. Таксисты, музыковеды и многочисленные преподаватели многочисленных творческих вузов уже готовы были распять режиссера, который в условном театре Б. как-то не так поставил оперу композитора Г. Вот и параллельно с делом о «Тангейзере» активисты написали письмо Путину с требованием немедленно запретить оперу «Пиковая дама» в постановке Льва Додина: она тоже чему-то там не соответствует!

То, что происходит в России, можно назвать тотальной консервативной революцией, случившейся параллельно в самых разных сегментах общества.

Эту сакрализацию художественных форм и превращение классиков в иконы, на которые надо молиться по жестко установленным правилам, при всем желании не удается поместить в привычную схему светское государство vs. религиозные мракобесы. Тут налицо симптом какой-то иной болезни, которой не сразу найдешь название.

Что это, в самом деле, за странное общество, в котором ностальгия по советскому прошлому соседствует с усилением роли православной церкви, православная церковь встает на защиту не замеченного в любви к православию немецкого композитора, а главными воинами русского джихада оказываются вчерашние ваххабиты?

Его идеология только кажется цельной и монолитной. На самом деле никакой идеологии нет. На нее не могут претендовать ни какая бы то ни было религия, ни идеалы социализма, ни внятный национализм, ни даже имперская идея. Но общий вектор движения все же очевиден.

То, что происходит в России, можно назвать тотальной консервативной революцией, случившейся параллельно в самых разных сегментах общества. Ее проявления кажутся порой взаимоисключающими, но это всегда победа консервативного тренда над модернизаторским. Он побеждает внутри самой церкви (там ведь тоже есть свое либеральное крыло и свои обновленцы), он перешел в яростное наступление в сфере культуры, он очевидно возобладал внутри властных структур: любой современный, умный и обнаруживающий модернизаторские поползновения человек, то есть любой, кто захочет работать Сергеем Капковым, будет рано или поздно вытеснен, выдавлен, отправлен в отставку по собственному желанию. Иногда охранители по ошибке забегают в чужой департамент (из церкви в театр, например), и с удовлетворением обнаруживают, что там и без них охранителей пруд пруди.

На каждом конкретном участке фронта сражение пока еще может быть выиграно: отстояли же «Тангейзера»! Но в целом исход войны — а происходящее вполне можно назвать гражданской войной, просто пока не стреляют на улицах, хотя иногда расстреливают — боюсь, уже решен. Общество в начале 90-х сделало резкий модернизационный рывок, и вот все, кто не вписался в его крутые и порой опасные повороты, теперь берут реванш под разными лозунгами и предлогами.

Россия вряд ли превратится в клерикальную державу, в ней вряд ли может окончательно восторжествовать идеология нацизма, да и к социалистическому прошлому ее вернуть уже, мягко говоря, затруднительно. Что же будет? А вот то и будет — липкое, вязкое месиво из ретроградных идей самых разных оттенков и мастей. Постепенное, но неуклонное превращение страны в консервативную провинцию. Ползучая революция серости, порой не имеющей внятной идеологии, но почти всегда имеющей общие эстетические пристрастия. Именно с их помощью проще всего выразить общий, разлитый в воздухе запрос на консервативные (вечные) ценности.

Вы можете негодовать по поводу Ленина, презирать Николая II, не почитать Иисуса Христа сыном Божьим, но Пушкину-то, Пушкину с Чайковским, Гоголем и Львом Николаевичем Толстым нельзя же не поклоняться. Их-то, сердешных, мы не отдадим на поругание современным интерпретаторам. С этим согласятся не только монархисты, сталинисты, православнутые и доморощенные культурологи. Тут и либералы подтянутся. «Вагнер, как вполне брутальный немец, если бы встретил этого режиссера, то убил бы его, за свои слова я отвечаю!». Это, предварительно поругав Владимира Путина, сказал о Кулябине на «Эхе Москвы», яростный борец с кровавым режимом Михаил Веллер. Легойда с Бусик-Трофимук нервно молятся в стороне.

Неудивительно, что эстетические битвы давно уже вышли в России за пределы эстетической сферы, а классика стала столпом и утверждением нынешнего режима. Истеричная любовь к ней это почти всегда любовь не за, а против — к Чайковскому против Чернякова, к Гоголю против Серебренникова. Границы любви смещаются, но агрессия остается неизменной. Сначала любили Чехова против Някрошюса, потом уже самого Някрошюса против всякой  новой режиссуры. От этого, в сущности, один шаг до любви к Родине против всего остального мира.

Именно поэтому эстетические предпочтения лично для меня давно стали лакмусовой бумажкой. Правильные политические взгляды не спасают от эстетического дикарства, зато интерес к современному искусству почти всегда есть гарантия того, что человек хочет видеть мир меняющимся. Тот, кто понимает или хотя бы стремится понимать современный театр (или музыку — неважно), не может испытывать ненависть к классике. Он просто ищет в хрестоматийном произведении предвестия сегодняшних проблем. И если меня спросят, в чем конкретная социальная польза современного искусства, я отвечу просто: оно помогает обществу учиться жить в настоящем, а не в хорошо отцензурированном и окостеневшем прошлом.

Понравился материал? Помоги сайту!