Петр Павленский и Оксана Шалыгина о насилии

В связи с делом Петра Павленского и Оксаны Шалыгиной COLTA.RU решила собрать их высказывания о насилии и на смежные темы.

Власть, общество, протест

Я хочу, чтобы мои акции, прежде всего, отсылали к той ситуации, в которой находятся люди, испытывающие на себе действия власти как аппарата насилия.

<...>

Я никогда не говорю, что мне больно или что я испытываю страшные мучения, когда осуществляю то или иное действие. Моя задача — объяснить, что страдает общество, и для этого я показываю механизм взаимодействия между властью и обществом.

Петр Павленский. Из манифеста «Зачем нужен акционизм» (2013)

* * *

Люди погибают не из-за участия в практиках коллективного освобождения. Они гибнут вследствие применения боевого оружия. Это оружие применяет власть, отстаивая свое право монополии на насилие.

Петр Павленский. Из статьи-манифеста «Бюрократическая судорога и новая экономика политического искусства» (входит в книгу «О русском акционизме», 2016)

* * *

Люди, которые поднялись на борьбу с полицейским террором, — это «приморские партизаны». Их поступок был жестом отчаяния. И мы все должны понять степень полицейского террора, если шесть повстанцев из народа, не имея никакой поддержки, были вынуждены выйти на открытую войну против полицейского террора в Приморье. «Приморские партизаны» — это инсургенты. А инсургенты — это те, кто встает на борьбу, чтобы защитить мирное общество от любого террора.

<…>

Полицейский террор мы должны называть полицейским террором. Пособников полицейского террора мы должны называть пособниками. Террористов мы должны называть террористами. А инсургентов мы должны называть инсургентами.

Петр Павленский. Из статьи «Единомыслие» (2016)

* * *

Мы все до копейки отдадим «приморским партизанам» за их смелость.

Оксана Шалыгина. Из интервью Вере Юрченко (2016)

* * *

У Петра в тюрьме как раз происходило давление при помощи инструмента потребления. Это делала администрация, надеясь, что он станет послушным и начнет бездумно подчиняться режиму: их хату лишили телевизора из-за него.

Сокамерники могли бы стать недовольными в том смысле, что не должны из-за его поведения страдать: телевизор там многим просто необходим, чтобы с ума от безделья не сойти. Это вот как раз дрессировка потребностями: их пробовали стравить таким образом, но не получилось. Петр объяснил свою позицию, и его поняли, он потом писал мне: тюрьма реальная не очень-то отличается от тюрьмы повседневности, в которой мы все живем. Только там власть не скрывает себя, и поэтому тюрьма реальная честнее.

Оксана Шалыгина. Из интервью Михаилу Бондареву (2016)

* * *

Когда у тебя внутри горит огонь идеи, даже если с человеком что-то случается, ты понимаешь, что это часть пути. Я знаю, чем мы занимаемся. Я знаю, на что мы оба готовы. Мы готовы идти до конца.

Оксана Шалыгина. Из интервью Инне Денисовой (2015)

* * *

Мосты горят, и назад дороги уже нет.

Петр Павленский. Из текста к акции «Свобода» (2014)

Близкий круг

С ложью серьезный вопрос, очень. Вопрос цены слова. Слово — это все, что у нас есть. Если ты сказал, ты должен соблюдать договоренность. С этим связана одна история. У нас с Петей уже были свободные отношения, но существовал договор все друг другу рассказывать. Я нарушила слово. После действия ты можешь сказать тысячу слов, но они уже не будут иметь никакого значения и веса. Я долго думала, как я могу соединить разорванную связь между реальностью и своим словом. И в какой-то момент поняла, что нужно сделать. Я отрубила себе палец. Назначила себе такую цену за нарушенное слово — две фаланги мизинца. Потом рассказала Петру. Он согласился. Так связь между действием и словом была восстановлена. Я примерно неделю об этом думала. В какой-то момент решилась: сегодня. Пошла, взяла у соседки топор. Поставила стул, положила на него палец и отрубила.

Оксана Шалыгина. Из интервью Инне Денисовой (2015)

* * *

На самом деле эти бесконечные разговоры о том, что кто-то может испугаться, что эти сцены жесткости и так называемого насилия над собой, что это издевательство над собой и над чувствами горожан или гостей города… Это, конечно, вранье. Я смотрю на реакцию обеих [дочерей], но ни одна никогда не была напугана. Им интересно, что там происходило, было больно или не было. Им интересно, что осталось за кадром, как дальше развивались события. Что происходило в отделе и т.д. У них вопрос может быть — как ты это сделал? Одна как-то видела, например, старший ребенок, «Фиксацию». Смотрела. А потом, через полгода, спросила: «Как ты приколотил?» — «Взял и прибил. Это же кожа». Я ей спокойно говорю, что это кожа, ничего такого. Она просто не поняла, как я это сделал. Просто вопрос: «Тебе больно?» — «Нет».

<…>

— А ты как-то особенно воспитываешь детей, чтобы они могли противостоять тому, с чем они, скорее всего, столкнутся?

— Я даю им, может, какие-то необходимые навыки. Старшая, поскольку они не ходили в детские сады и такие структуры не посещали, занимается шахматами и боксом. Младшая — только боксом, для шахмат ей подрасти немного надо.

— Я так и подумала, что твои дети должны заниматься борьбой.

— Просто это, скорее, связано с тем, что это две девочки, как раз, скажем так, это некое размышление на тему положения женщин и навязывания некоторыми институтами — в частности, феминизмом тем же — женщине положения жертвы.

Феминизм тоже во многом это педалирует: вот, женщина всегда жертва, а мужчина может побить. Да никто никого не может побить. Это просто вопрос отношения к этим вещам. Бьют, если один человек дает себя бить. И поскольку это девочки, я бы очень не хотел, чтобы они позволяли себя бить.

Когда между двумя людьми начинается конфликт и они начинают что-то друг другу говорить, пока дело касается только слов, один говорит, другой отвечает, у них происходит стычка. Когда начинается какой-то физический конфликт, то это уже навязанные обществом такие рамки, что один человек должен забиться куда-то под стол. Ничего подобного. Он не должен никуда забиваться.

Петр Павленский. Из интервью Анастасии Беляевой (входит в книгу Петра Павленского «О русском акционизме», 2016)

* * *

[Дочери] смотрят на нас, как мы реагируем на ситуации, как отстаиваем свою позицию. Учатся отстаивать свою. Они, например, не едят мясо. У них есть четкая позиция: нет, мясо нам не давайте. Мы это не едим, потому что мы любим животных. Был момент, когда мы жили с матерью Пети. Она говорила, что мясо необходимо есть, иначе дети умрут. Давала им мясо тайком. Они узнали вкус и в какой-то момент начали просить. Тогда мы объяснили: если хочешь, поехали на Птичий рынок, купим живую курицу, ты ее убьешь, приготовишь и съешь. Не кто-то за тебя ее убьет и возьмет за это ответственность, а ты сама. Они подумали и решили, что не хотят мяса.

Оксана Шалыгина. Из интервью Инне Денисовой (2015)

Политическое искусство и «Политическая пропаганда»

Политическое искусство раздирает декорацию, и действительность загона раскрывает всю жестокость в своей предопределенности. Но задача власти — это непрерывная реставрация декоративной надстройки. В непрерывной реставрационной работе государство исполняет служебный долг — противодействует, пресекает и исправляет. Оно заботливо охраняет общество от демонстрации сцен жестокости и насилия.

<…>

Зачастую в борьбе за свое освобождение коллективному или индивидуальному субъекту удается преобразовать пространство своего действия, наделив его новыми смыслами — это дает основания называть те или иные формы проявления этих смыслов политическим искусством. Репрессивные признаки государственности — это то, с чем политическое искусство вынуждено взаимодействовать в процессе своего осуществления. Они являются частью борьбы ровно потому, что власть наделила себя функцией их производства. Опровержение навязанного понимания этих признаков, как будто необходимых для общественной организации, — вот цель, которую ставит перед собой политическое искусство. Но одного производства всегда оказывается недостаточно, потому как в этом случае искусство герметизируется. Оно становится замкнутым на самом себе и не воспроизводит ничего, кроме собственных повторений. Политическое искусство всегда стоит перед необходимостью действовать, но помимо этого оно должно быть внимательным к тому, чтобы видеть в политическом действии потенциал искусства.

Петр Павленский. Из статьи-манифеста «Бюрократическая судорога и новая экономика политического искусства» (входит в книгу «О русском акционизме», 2016)

* * *

...политическое искусство — внедрение в саму механику власти, использование ее же инструментов, которые оказывают на нас давление, формируют страхи и желания. Страх — это тоже инструмент. Если художник начинает этим заниматься, он должен не проговаривать и не рисовать эти инструменты, а погружаться в них.

<…>

Проект «Политпропаганда» всегда на границе. Все мои работы идут параллельно с созданием политических прецедентов, акций. Вот на видео анонимный националист, его тело покрыто шрамами, и он рассказывает историю убийства. Это могла бы быть журналистика. Но мне важно, что видео строится на том, что то, что и как он говорит, и само его тело — большой сгусток насилия, и перед нами и следы насилия, и язык насилия.

Петр Павленский. Из статьи Анны Матвеевой «Что надо знать: Петр Павленский» (2014)

Понравился материал? Помоги сайту!