«Харьковский конструктивизм — не холодный, а яркий, бурлескный, эротизированный»

Сейчас во Франции и Украине проходят презентации новой книги известного украинского искусствоведа и куратора Алисы Ложкиной «Перманентная революция», посвященной истории искусства Украины за последние почти полтора столетия. За тридцать лет новейшей истории, со времени распада СССР, Украина не только обрела государственную независимость, но и столкнулась с феноменом олигархического капитализма и небывалым ростом коррупции, пережила три волны массовых протестов, две революции, гибридную войну на востоке страны, аннексию Крыма, невротическую запоздалую декоммунизацию и тотальную карнавализацию политики. При этом огромная страна с богатой культурной традицией, ярким художественным процессом и уникальным историческим опытом до сих пор остается слепым пятном на карте современной Европы. О том, как украинское общество переживает и изживает свое советское прошлое и какую роль в этом играет современное искусство, Алиса Ложкина рассказала COLTA.RU.

— Твоя новая книга уже вышла в Украине, следующая презентация состоится в Париже. И, поскольку есть рукопись на русском языке, будет ли издание в России?

— Идея книги пришла из Франции — судьба свела меня с русским парижанином, философом, потомком эмигрантов Игорем Сокологорским. Когда-то он был атташе по культуре в посольстве Франции в Москве, в последнее время занялся составлением книжной серии для парижского издательства Nouvelles Éditions Place. Он предложил сделать книгу об украинском искусстве, и я загорелась — так мне понравилась мысль, что где-то еще помимо Украины интересуются нашей художественной жизнью! Россия для французов — полная штампов экзотика, а Украина — ни то ни се, терра инкогнита, периодически всплывающая в политических новостях. Очень хотела объяснить инопланетянам, какие мы интересные, насколько богатая и живая у нас культура. В общем, проект начинался для французов, а потом я подумала: какого черта? В Украине до сих пор тоже нет такой обобщающей книги! И решила издать ее параллельно во Франции и дома. На русском существует пока только рукопись, с ней работал Игорь Сокологорский, который выступил еще и переводчиком. Будет ли русскоязычное издание — вопрос, напрямую связанный с политической ситуацией и эхом гибридной войны между нашими странами. Хотя мне как автору, конечно, этого хочется.

— По названию я подумала, что книга о том же, о чем была одноименная выставка в Музее Людвига в Будапеште, руководителем кураторской группы которой ты была весной 2018 года, — о тридцати годах независимой Украины. Но ты начинаешь с 80-х годов XIX века! Замахнулась на академический труд?

— Наоборот, мне хотелось сделать популярное издание об украинской художественной традиции и особенностях ее развития! Вечный вопрос: с чего начинать? Загнать все в рамки политики, говорить, что только с распада СССР началось украинское искусство? Но это не так! Начала двигаться вглубь по оси времени, но если взять 70-е — 80-е годы, харьковскую школу фотографии, одесских концептуалистов, то почему не брать шестидесятников? И как обойти советский официоз?

В советское время в Украине цензура была жестче, чем в столице СССР. Была даже пословица: «Когда в Москве стригут ногти, в Киеве рубят пальцы». Киев был душным чиновничьим городом, царством пропаганды. Вымарать этот период из истории значит снова наступить на грабли, с которых мы и так с трудом сходим…. В общем, мне нужна была реперная точка, и я решила начать с зарождения модернизма.

— На мой взгляд, красной нитью через всю книгу — говоришь ли ты о начале XX века или о начале XXI — проходит идея борьбы с российским и советским наследием: «бывшая метрополия, борьба с колониальным прошлым»... Это главная идея работы?

— У меня есть убеждения, но я не занимаюсь пропагандой. Современной Украине нужно выстроить собственный нарратив о недавнем прошлом, когда наша страна еще не была самостоятельной. Не вижу ничего страшного в применении к этой теме постколониальной оптики. Даже если в России многим кажется, что Украина всю свою историю была лишь частью России, это не так — украинцы всегда сохраняли ощущение своей отдельности. Вспомни историю: только в середине XVII века Богдан Хмельницкий принял подданство русского царя, и лишь при Екатерине II, в конце XVIII века, к России были присоединены остальные области Украины. И я хочу показать, что Украина имела свою богатейшую культурную традицию задолго до официального провозглашения независимости. В ней много противоречий, об этом стоит и интересно говорить. И я стараюсь не передергивать и не преуменьшать роль тех же самых украинских коммунистов, которые в 20-е годы прошлого века свято поверили в советский проект…

— Но ведь советское — это и украинское, и русское, и узбекское, и литовское тоже…

— Об этом я как раз и пишу! Но почему бы читателям не знать, что, к примеру, Давид Бурлюк вырос на Херсонщине, что там же, на юге страны, в селе Чернянка зарождался футуризм, что Александра Экстер — киевлянка и так далее? Что в Украине существовали авангард, своя история футуризма... Нам, жителям современной Украины, важно и интересно переоткрывать для себя все эти истории. Наши мамы и бабушки жили в идеологическом мифе о Большом Брате, при котором подразумевалось, что украинской городской культуры нет, только сельская — гопак, сало, вышиванки и грустные песни о любви. Из такой картины мира выпало огромное количество важных феноменов. Например, полифоническая и многонациональная культура Западной Украины — закарпатская живопись, черновицкий литературный феномен, модернизм межвоенного Львова. Многие явления художественной жизни приходили в Украину из России, из Европы через Австро-Венгрию и не были чисто украинскими. Но жители Киева, Одессы, Харькова и других городов и регионов принимали их и по-своему переосмысливали. Сегодня модно говорить об истории как о бесконечной череде трансферов, и на примере Украины, культурного и политического перекрестка Восточной Европы, это невероятно интересно прослеживать.

— Не получается ли, что твоя трактовка истории искусств Украины XX века входит в противоречие с уже написанными капитальными трудами? Существуют десятки книг по русскому авангарду — и в них те же имена, которые ты включаешь в украинский авангард!

— Во-первых, я стараюсь не злоупотреблять термином «украинский авангард». Мне претят эта страшная политизация истории авангарда и война за присвоение «брендов». В Украине действительно были и свой авангард, и выдающиеся художники: в Харькове — Василий Ермилов, в Киеве — Александр Богомазов, Александра Экстер, Александр Архипенко. Они когда-то вместе учились, Богомазов и вовсе провел в Киеве всю свою жизнь. А легендарные одесские Салоны Издебского, с которых началось знакомство жителей Российской империи с наиболее прогрессивными явлениями западного модернизма? Во-вторых, искусство Украины шире, чем наше общее с Россией наследие, хотя у нас много зон пересечения…

— Малевич — русский или украинский художник?

— Он просто художник, и меня дико раздражает, когда начинаются эти перетягивания — русский, украинский, польский! Это художник мира, он разрабатывал универсальный язык искусства; о какой национальности может идти речь? На него, проведшего раннюю юность в Украине, могла оказать влияние и метафизика украинского народного искусства, которая не может оставить равнодушным ни одного художника, ни одного чувствительного человека. О восхищении этим искусством неоднократно заявляли и Малевич, и Экстер, они поддерживали активные связи с деревенскими артелями, которые, кстати, вышивали по эскизам Малевича супрематические подушки и сумочки, а впоследствии дали Украине целую плеяду незаурядных звезд народного искусства. Но Малевич — не только и не столько об этом.

— Политика декоммунизации оказала влияние на развитие современного искусства?

— Влияние неоднозначное. Под эту кампанию уничтожили многое, что стоило бы сохранить для истории, критически осмыслить и перенести в музеи.

Стихийного варварства, увы, было немало. Но критика этого варварства в художественном сообществе вызвала очень большой резонанс и позволила вернуть в пространство общественного диалога многое из того, что после распада СССР пылилось по забытым углам.

Появилась масса инициатив: например, фотограф Евгений Никифоров годами ездил по Украине и фотографировал остатки советского монументального искусства — мозаики, скульптуру. Группа художников, активистов и кураторов «ДеНеДе» ездила по прифронтовым территориям и говорила с населением на языке искусства. Потом они взялись за возрождение Кмитовского музея в 100 км от Киева. Его в 70-е годы организовал в родном колхозе инициативный преподаватель гражданской обороны из питерской художественной академии Иосиф Буханчук. Он был влюблен в искусство, собирал картины советского периода и добился того, что в богом забытом селе на Житомирщине построили музей и разместили в нем коллекцию произведений советского периода. Вокруг этого музея в последнее время объединились культурные деятели, неравнодушные к памяти о нашем недавнем прошлом.

— Так что такое украинский компонент в искусстве?

— Меня эти вопросы волновали все время работы над книгой. Что такое Украина? Как понять, какие феномены относятся к нашей истории, а что принадлежит соседям? Принципиально не пишу об «украинском искусстве» — честно говоря, не знаю до конца, что это такое. Выбрала формулировку «искусство Украины» и обращаюсь к наследию тех культур, которые стали основой современной украинской политической нации: говорю о еврейских художниках, о поляках, венграх, о русских художниках, живших на территории современной Украины. Кто такой Александр Богомазов, выдающийся представитель авангарда? Он же не этнический украинец, но всю жизнь прожил в Украине. А Виктор Пальмов, еще один интереснейший художник, родившийся в России, но переживший свой наиболее продуктивный период в Киеве? Василия Ермилова тоже при желании можно включить в русский авангард, но он всю жизнь прожил в Харькове, входил в проукраински настроенную группу художников. Именно в Харькове в конце 1920-х сложился совсем другой, неожиданный, конструктивизм — не холодный и рациональный, а яркий, бурлескный, эротизированный, очень мощный по энергетике. Мне важно было показать контекст ситуации — огромную трагедию людей, поверивших в советский проект и переживших страшную драму — тюрьмы, лагеря, кто-то из них покончил с собой, кто-то выжил, но перестал существовать как художник…

— Травма распада Союза, о которой ты не раз упоминаешь в книге, — болит ли она до сих пор?

— Как таковой травмы распада у людей, родившихся в конце XX века, нет, есть что-то вроде фантомных болей, доставшихся от поколения их родителей и бабушек-дедушек. И связано это, в первую очередь, с поисками молодыми своей идентичности, корней — что-то вроде социальной археологии. А художественное сообщество все последние 30 лет активно переживало и изживало эту травму.

— Сотрудничество или диалог между современным украинским искусством и российским сохранились?

— В последние годы вести этот диалог было практически невозможно из-за политической ситуации и сильнейшей травмы, которую нанесли гибридная война на востоке нашей страны и аннексия Крыма. Есть частные контакты и инициативы, но дружбы народов и искусств — нет. Хорошо бы напечатать мою книгу на русском, но отлично понимаю: каждое слово может стать яблоком раздора в современной политической ситуации. Пока работала над книгой, обнаружила, насколько за последние годы наши словари разошлись в описании самых очевидных фактов. Взять хотя бы так называемую Гражданскую войну. Это оптика большевиков, а на территории Украины в эти годы происходили сотни процессов: борьба за независимость местной интеллигенции, борьба большевиков с белыми, в этом участвуют поляки, тут же действует Махно, Украинская Народная Республика пытается как-то выстоять во всем этом хаосе… Даже использование предлогов сегодня становится политически окрашенным действием: «на» Украине или все-таки «в»? «На» Донбассе или «в»? Украинская интеллигенция очень травмирована войной и тем уровнем цинизма, с которым Россия участвовала в этом конфликте. Думаю, эта рана заживет очень нескоро, хотя вижу большой взаимный интерес к диалогу на уровне художественного сообщества.

— Удалось ли Украине сейчас до конца отделиться от пресловутого советского проекта? Произошло ли это с людьми, с художниками?

— Это долгий и постепенный процесс. То, что Украина получила независимость в 1991 году, было во многом случайностью, а не результатом серьезной, осмысленной борьбы, и украинцы не сразу осознали смысл и цену независимости. Есть теория, что настоящая революционная трансформация в обществе может произойти в результате серии турбулентностей. И по-настоящему независимой Украина стала только после последнего Майдана. Лишь в результате всех пертурбаций — распада СССР, «оранжевой революции», Майдана, войны в Донбассе, аннексии Крыма — произошли серьезные изменения в обществе. Они, на мой взгляд, необратимы: изменился язык, поменялись грани допустимого в общественных дискуссиях. Мы вообще за последние годы серьезно разошлись с Россией — и в мировоззрении, и в культурных ориентирах. Тем более удивительно иногда говорить с российскими коллегами, до сих пор живущими иллюзией «долгих 2000-х», когда все вместе ели-пили-веселились, а украинцы с легкой завистью смотрели на богатую Москву. Сегодня выросло целое поколение молодых культурных деятелей, для которых Москва — это только Путин и война. Сегодня нам проще и дешевле добраться до Парижа, Венеции и Берлина, и это очень сказывается на самоощущении украинского художественного сообщества.

— Место современного искусства Украины в мире — его знают, ценят, на него реагируют?

— Украинские художники, конечно, ориентируются на Европу, но Украина не является экономически мощным государством, а мир устроен цинично — богатого чаще замечают. Сейчас на государственном уровне возникло несколько инициатив, институций, которые пропагандируют украинское искусство в Европе и мире. Но мы лишь недавно осознали, что искусство — это не только фольклор и милый глазу чиновников китч, что современная городская культура очень важна для самосознания. Украина в последнее время делает многое для того, чтобы заявить о себе на мировой арене в сфере современного искусства. В последние годы также в связи с обилием дешевых авиарейсов в большие украинские города потекли потоки туристов. Многие из них интересуются советской эпохой, что меня даже слегка пугает — не хочется стать эдаким легкодоступным заповедником постсоветского экстрима для скучающих западных бонвиванов.

— Искусство влияет на политику, а политика — на искусство? Я не про «утром в газете, вечером в куплете», а именно про влияние. По-моему, в Украине сейчас искусство и политика сосуществуют в тесном клубке…

— Недавно я даже начала писать об этом диссертацию! Конечно, искусство опыляется политикой, в значительной степени предчувствует будущие трансформации в обществе. Актуальные художники тщательнее вглядываются в окружающую жизнь, тоньше улавливают вибрации общества — рост полицейского насилия, рост интереса к каким-то темам… Социолог культуры Паскаль Гилен (директор исследовательского центра «Искусство в обществе» Университета Гронингена. — Н.Ш.) пишет, что искусство со второй половины ХХ века выступает некоей экспериментальной площадкой. То есть вещи, которые отыграны в искусстве, вдруг начинают реализовываться в большом общественном масштабе.

На Майдане, например, в самый разгар революционных событий конца 2013 года их участники начали объединяться в квазихудожественные инициативы и создавать очень интересные гражданские перформансы. Например, когда женщины встали перед рядами «Беркута» с зеркалами и надписью «Боже, неужели это я?» Или пианист Маркиян Мацех, который играл Шопена перед стеной силовиков. Или то, как выглядел стихийный городок на Майдане, — это вообще можно было назвать тотальной инсталляцией. С одной стороны, было страшно, с другой — потрясающе эстетично. И сделано это было обычными людьми, а не профессиональными художниками.

Сейчас я внимательно слежу за тем, что происходит в Гонконге, и вижу массу параллелей и ассоциаций. Это тоже очень интересно — как язык современного искусства становится универсальным мировым языком политического протеста.

— Движение Femen — тоже явление современного искусства?

— Да, это своеобразный перформанс на грани политической провокации, участницы активно используют язык современного искусства, при этом оставаясь преимущественно медийным феноменом. Во Франции Femen, кстати, давно воспринимаются как часть современного искусства, хотя в Украине их мало кто видит именно в этой роли.

— На мой взгляд, в России современное искусство крайне мало влияет на общество. А в Украине?

— На какие-то слои — да, на какие-то нет. Но ведь и на Западе не каждый сантехник знает Дональда Джадда. В конце XX века современное искусство все равно было маргинальным феноменом, интересным определенной тусовке, массовый зритель не бежал смотреть художников «новой волны». Во второй половине нулевых происходят серьезные изменения — в первую очередь, благодаря деятельности бизнесмена Виктора Пинчука, который открыл свой Центр современного искусства в самом центре Киева. Может, там представляли и не самые интеллектуальные, но точно самые популярные события — Дэмьена Херста, Джеффа Кунса, Такаси Мураками. Туда съезжались все олигархи и вообще все, кто мог шевелиться. Очень быстро современное искусство стало явлением массовой культуры, в этот центр до сих пор стоят очереди. В начале 2010-х начинается цепная реакция — открываются новые галереи, арт-центры, стремительно повышаются цены на работы ведущих художников, современное искусство на какое-то время становится одной из самых динамично развивающихся сфер культуры, чуть ли не массовым аттракционом, первым проявлением культурного ренессанса Украины.

— Что опаснее всего для современного искусства — отсутствие денег, драйва, новых смыслов?

— Опаснее всего — рутина, когда кажется, что все хорошо, когда все сидят на теплых местах и никому ничего не надо. Самые потрясающие люди, которых я в своей жизни встречала, — коптские монахи, живущие в постоянном стрессе в мусульманском окружении. Любая система начинает закисать в равновесии. Я лично боюсь всяких скандалов, но они неизбежны в живом и пульсирующем сообществе.

Понравился материал? Помоги сайту!