«Язык нового поколения художников — нерешительная задумчивость»

Арт-директор киевского PinchukArtCentre Бьорн Гельдхоф рассказал критику Валерию Леденёву о том, как занятия театром помогли ему лучше понять современное искусство, на каких «трех китах» базируется профессия куратора, зачем кураторам быть исследователями, а исследователям — делать выставки, как вовлечь зрителя в «динамическую дискуссию» и как смотреть на следующее поколение украинских художников.

— Начиная беседу, хочется спросить о вашем образовании и профессиональном бэкграунде: как складывался ваш путь в качестве куратора?

— Я изучал историю искусства в Лёвенском католическом университете. Эта специальность тогда называлась art history, а сейчас это art science — любопытно проследить, как менялась терминология. На втором курсе я увлекся кураторскими практиками и начал делать собственные проекты. По завершении учебы познакомился с Яном Фабром, предложившим мне сотрудничать с основанным им журналом об искусстве, архитектуре и перформативных практиках. Это помогло мне погрузиться в художественный контекст и понять, что он в действительности собой представляет. Тогда же я начал делать собственные перформативные работы и мечтал основать свой театр. Вскоре познакомился с Экхардом Шнайдером, занимавшим пост директора Дома искусств в Брегенце. Он был визионером и невероятно умным человеком, не просто хорошо знавшим искусство, но понимающим, что движет художниками и в чем состоит миссия куратора. Я многому у него научился. И когда он, уже будучи директором PinchukArtCentre, в 2010 году предложил мне работать с ним в Киеве, я не мог отказаться.

— Профессия куратора — в чем она, по вашему мнению, заключается?

— Практика куратора и кураторская выставка, на мой взгляд, должны быть «расширением» мастерских художников. Куратор делает саму их работу возможной (enables production), а не просто предлагает свой критический взгляд. Многие молодые художники в те времена не имели мастерских, технической поддержки и опыта сотрудничества с крупными площадками. Когда я курировал вторую выставку номинантов Премии PinchukArtCentre в 2011 году, мне было важно обеспечить возможность критического взгляда на работы и одновременно — нормальные условия для их производства.

С другой стороны, я считаю важным делать выставки вокруг острых тем сегодняшнего дня, вовлекающие в дискуссию не только художников, но и зрителей. Такой выставкой, на мой взгляд, стал проект «Страх и надежда» 2014 года, организованный сразу после Евромайдана. События, происшедшие во время протестов, стали травмой для всей страны — невероятно глубокой, какой Украина не переживала до этого. Она была удушающей для общества, и не было такого пространства, где можно было бы о ней говорить. Я пригласил трех украинских художников — Жанну Кадырову, Артема Волокитина и Никиту Кадана — и предложил им сделать работы о главных чувствах, руководивших тогда украинским обществом: надежде и страхе. По реакциям публики я понимал, что у людей появилась возможность пусть косвенным образом, но выпустить пар и поразмышлять о случившемся.

Третья линия, которую я мог бы упомянуть, — и это уже не моя работа, но всей команды — мы делаем выставки, основанные на глубинном исследовании. Меня как куратора интересует не только исторический нарратив, но и формирование мнения касательно истории. Каждой такой выставке предшествуют дискуссии — динамические дискуссии (dynamic discussions), предполагающие согласие и несогласие. И этого, на мой взгляд, не хватает в современной Украине. Кроме того, у нас есть исследовательская платформа, цель которой — проводить академические исследования, предшествующие таким проектам.

— Могли бы привести примеры?

— Одной из таких выставок стала «На грани. Украинское искусство 1985–2004», которую мы с Татьяной Кочубинской сделали в 2015 году как провокацию, демонстрировавшую иное понимание украинского искусства. Как можно сегодня говорить о нем? Каково его место в международном контексте и что оно значит для идентичности страны? Как связаны процессы в разных городах — Харькове, Львове, Одессе, Киеве? Мы, как и многие бывшие соцстраны, живем во времена декоммунизации, и это порождает разрыв, который нечем заполнить. Он и составляет традицию, определяющую современное искусство сегодня.

На выставке мы стремились выявить разные нарративы, движущие украинским искусством, но не хотели концентрироваться на тех, что уже хорошо известны, хотя понимали, что они также важны для художников. Та или иная работа — не просто достояние прошлого, но часть настоящего, и молодые художники могут разделять общие позиции с авторами из 80-х — 90-х, даже если открыто этого не признаю́т.

Одним из таких нарративов стали создание национальной идентичности и формирование социальной включенности через миф. Практики художников, вышедших на сцену после 2004 года, кажутся более социально ангажированными. Но и авторы старших поколений тоже были вовлечены в общественные процессы своего времени. Они не думали, что своим искусством могут изменить общество, и были не активистами, но зеркалом того, что происходило вокруг. Политические позиции в обоих случаях не обязательно сильно отличались друг от друга. От этого мы и пытались отталкиваться и проследить на примере Харьковской школы фотографии, Арсена Савадова, Олега Тистола, Александра Ройтбурда и др. Это была первая выставка подобного рода, и она спровоцировала много дискуссий. Я считаю это успехом, хотя обсуждения, на мой взгляд, часто ограничивались утверждением, что на выставке «все показано неправильно», — без уточнения деталей.

В этом, по сути, и заключается задача искусства. Оно должно давать возможность говорить, формировать и менять собственное мнение. Куратор обязан находиться на передовой того, чем занимается, когда готовит очередной проект.

— PinchukArtCentre раньше организовывал выставки-блокбастеры — хорошо помню «Реквием» Дэмиена Хёрста. За ним были Такаси Мураками и другие. Изменилась ли ваша выставочная политика за последние годы?

— Какое-то время мы действительно делали блокбастеры, но постепенно переориентировали программу, реагируя на перемены, происшедшие после Майдана. Две выставки в год, средние по формату и занимающие четвертый этаж PinchukArtCentre, организует наш исследовательский отдел. Их курируют штатные или приглашенные кураторы, глубоко погруженные в процесс. Помимо этого каждый год мы проводим одну большую выставку вокруг какой-либо острой темы. Исключением стал 2019 год, когда мы сделали проект о Борисе Михайлове и Харьковской школе фотографии. Позиция Михайлова в украинском искусстве исключительная, но здесь у него не было больших обзорных экспозиций, и мы хотели показать его творчество при жизни настолько полно, насколько возможно.

Кроме этого, были тематические выставки вроде «И снова демократия?» (2018–2019), «Утрата. Памяти Бабьего Яра» (2016–2017). В первой половине года мы обычно открываем выставки номинантов на одну из двух наших премий.

— Как создавались премии PinchukArtCentre — премия для украинских художников и Future Generation Art Prize?

— Идеи обеих принадлежала Виктору Пинчуку. PinchukArtCentre основывался с целью поддержки украинского искусства, что по тем временам было необходимо, а позже возникла идея премий, которая мне тоже кажется блестящей. Future Generation Art Prize — единственная в своем роде. Заявки принимаются от художников со всего мира, подаются через интернет, в отборочном комитете и жюри — признанные специалисты, экспозиции номинантов проходят в Киеве и в Венеции — назовите другую премию, которая устроена так же. Благодаря ей мы можем работать с большим количеством художников и выстраивать сеть профессионального сотрудничества.

— Как работает исследовательская платформа PinchukArtCentre?

— Она зарождалась в 2014–2015 годах. Знание об украинском искусстве тогда было сосредоточено в руках небольшого количества людей, столь глубоко в него погруженных, что они сами воспринимались как носители его истории. А если ты — часть истории, то обладаешь мнением о ней. Мы хотели привлечь к сотрудничеству молодых специалистов и позволить им работать с архивными материалами, взаимодействовать с коллегами и выявлять мифологию, сложившуюся вокруг местного искусства. Но не критиковать ее, потому что мифы так же важны для художников, как и факты.

Мы хотели наработать скелет и собрать базу данных о том, что происходило среди художников и в институциях страны. И для работ, представленных в базе, давать не только описания, но и контекст, в котором они были созданы. Мы также начали публиковать критические статьи в разных периодических изданиях, приглашали специалистов, чтобы их писать. Провели десятки интервью с деятелями украинской арт-сцены, которые расшифровали и отредактировали. Опубликовать их все не смогли, но зато все сохранили. Также мы начали печатать книги — опять же на базе исследовательской платформы. Уже вышли издания о «Парижской коммуне» (сообщество художников, сложившееся в 1990-е годы в Киеве вокруг сквота на одноименной улице. — В.Л.) и об украинских женщинах-художницах. Новая книга будет посвящена искусству Одессы — над ней мы сейчас работаем. Средняя аудитория наших статей — 60 тысяч читателей в год. Наши исследователи много путешествуют и читают лекции. Не могу сказать, что архивную работу мы проделали в полном объеме: дай бог 70% успели осуществить. Нам важно не просто подготовить ресурс для работы специалистов, но обеспечить непрерывный поток критических нарративов. Поэтому сейчас хотим немного замедлить темпы и сосредоточиться на вдумчивой рефлексии материала.

— Вы работаете в Киеве почти десять лет и в ходе интервью неоднократно упоминали, что украинское искусство сильно изменилось за последние годы. Как бы вы описали эти изменения?

— Украинское искусство действительно сильно изменилось за последние десять лет, и связано это не только с Майданом. Поколение, заявившее о себе в 2004 году и близкое к активизму, разработало визуальный язык, укорененный в их активистском прошлом и произрастающий из ангажированности социальными и политическими вопросами. Самыми яркими здесь остаются «Р.Э.П.», но они далеко не единственный пример. Глядя на работы, выдвинутые в этом году на премию PinchukArtCentre, я вижу, что такая позиция уже не так явно волнует молодых художников. В работах, представленных в экспозиции, много личного нарратива, который, в свою очередь, укоренен в социальных вопросах. Но именно он (а не активистская позиция) становится отправной точкой. Ангажированности меньше не стало, но в работах сместились акценты. Их язык более мягок и не нацелен на то, чтобы убеждать. У предыдущего поколения на первый план выходила политическая позиция, к которой стремилась визуальная форма. А для нового поколения характерна нерешительная задумчивость, порождающая сомнение. Но оно не означает, что художники не знают, как быть. Это фундаментальное сомнение, лежащее в основе их практики. И это невероятно красиво. В этом можно увидеть нечто поэтическое — в том смысле, что можно позволить себе быть не до конца точным и определенным в своем высказывании. Я не был куратором выставки и не интервьюировал художников, но описал бы работы номинантов именно так. Сомнение, задумчивость, неопределенность позиции. Как зритель, ты сам вынужден находить ответы, не понимая до конца, какой из них оказался правильным.

Понравился материал? Помоги сайту!