Разговор c оставшимся
Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20245115Одной из самых интересных критических инициатив ушедших 2010-х стал проект продолжающегося фильма-интервью Владимира Потапова «Ни возьмись», посвященного современной живописи. Отторгнутая из контекста «актуального искусства» почти с самого начала существования этого термина, живопись вовсе не исчезла, но все больше нуждается в переосмыслении, в развернутой дискуссии о новых горизонтах ее функционирования. Потапов включает в свою орбиту не только живописцев (Семен Файбисович, Егор Кошелев, Эрик Булатов, Вика Бегальская), но и тех деятелей современного искусства, которые обращают внимание на проблемы живописи (Виталий Пацюков, Екатерина Деготь, Валентин Дьяконов и др.). Все участники отвечают на единый список из пяти вопросов, а затем иногда рассказывают и о своей работе.
Поддерживая развитие проекта, COLTA.RU продолжает самостоятельную рубрику «Ни возьмись», надеясь на дискуссии, полемику и ваши встречные материалы. Беседы, как всегда, остаются доступными на видео, которое мы будем выкладывать в конце статьи. Сегодняшний гость — Марат Гельман.
Мне кажется, что все одинаково понимают про живопись, про ее современное состояние, просто одни люди этим огорчены, кто-то против этого протестует, пытается что-то делать, а другие, наоборот, приняли это как данность.
Понятно, что живопись была основным медиа в искусстве очень долгое время. За это время сделано большинство открытий, связанных с живописью, за это время художественный рынок полностью, можно сказать, быть подчинен живописи, и это идет ей в плюс, но в то же время вся салонная, коммерческая живопись — она каким-то образом это медиа дискредитировала. Получается, что, увидев живописный холст, человек достаточно часто подозревает этого художника в чистой коммерции.
Поэтому можно сказать, что сегодня та живопись, которая когда-то была королевой искусств, завершилась. Но при этом живопись сегодня существует таким подвижничеством у художников, не потерявших пристрастия к этому медиа, продолжающих искать. Казалось бы, и так все найдено, но они продолжают искать. И мы иногда вместе с этими художниками радуемся этим открытиям. Но этого очень мало.
Я заметил, что вот это пристрастие художника к живописи тех художников, которые понимают сложность и двусмысленность ситуации, приводит к двум стратегиям. Назовем одну из них «живопись плюс», а другую — «живопись минус». «Живопись плюс» — это самое характерное для русского искусства, это Илья Кабаков. Вот мы приходим и видим живопись, но не только живопись: вот еще есть дырка какая-то в потолке, капают капли, тазик, в котором вода собирается, — все это называется инсталляцией «Инцидент в музее». То есть Кабаков добавляет к живописи какие-то элементы своей тотальной инсталляции и таким образом уходит из этой живописной двусмысленности.
Вторая стратегия — это «живопись минус». Назовем это линией Рогинского в русском искусстве. Когда художник сознательно обедняет свой язык, он понимает, что никакой королевой искусств живопись уже не является, но он сознательно лишает себя цвета, композиции или нарратива. И получает такое искусство, которое и не впадает в дизайн вместе с минимализмом, и не впадает в салон вместе с салонной живописью.
Обе стратегии интересно наблюдать — каким образом это реализуется разными художниками. И, собственно говоря, с моей точки зрения, преодолевая какие-то сложности в современном искусстве, художники что-то делают интересное.
Вы знаете, это зависит от того, куда вы приедете. Если вы придете на Венецианскую биеннале, то место достаточно вторичное — в национальных павильонах процентов десять живописных работ, а в Арсенале еще меньше, но если вы приедете на Art Basel, то там процентов восемьдесят живописных работ. Мы понимаем, что искусство контекстуально и живопись там, где рынок, продолжает царить просто потому, что коллекционер, покупая работы, интересуется тем, насколько долго эти работы будут существовать.
Помимо всего прочего, живопись занимает очень важное место не в живописи. Вот смотрите, допустим, фотография: обязательно есть пикторальная фотография — это такая, которая сделана под воздействием живописи. То же самое — мы видим римские мозаики в крупных рамах, сделанные под воздействием масляной живописи. То есть живопись продолжает жить иногда в виде чего-то. Мы отдаем себе отчет, что 400 лет царства живописи изменили нашу оптику: даже если сегодня художники используют в качестве материала медные ведра или мусор, мы все равно на это смотрим глазами человека, который до этого видел десятки тысяч живописных картин.
«Живопись плюс» — это Кабаков. А «живопись минус» — назовем это линией Рогинского в русском искусстве.
Ну вот, к сожалению, для живописи это огрублено. Если медиа — это месседж, то это значит, что это салон. Это и есть проблема. Если мы представим себе, допустим, весь корпус живописных работ, которые делаются в 2020 году, — это 100 тысяч работ. Вот из этих 100 тысяч работ 90 тысяч будут салонной живописью. Это и есть та проблема, которую серьезные художники, привязанные к живописи как к медиа, должны преодолевать.
Наверное, социологи могли бы сказать; у меня такое ощущение, что эти художники старше. То есть к живописи многие возвращаются. Наверное, можно сказать, что живописи больше в Восточной Европе, чем в Западной. Если мы говорим о социологии: кто этот художник? Он, скорее, из Восточной Европы, он, скорее, старше. Он, безусловно, человек золотого века.
Вы знаете, все люди делятся на людей прогресса и людей золотого века. Люди прогресса говорят, что дальше будет лучше, а люди золотого века говорят, что когда-то были высшие достижения и мы должны к ним стремиться, как-то этого достичь. Исследовать искусство через социологию — это ложный путь. Мне кажется, что пристрастие к живописи имеет обязательно что-то биографическое, что-то внутри биографии этого художника, потому что в целом это достаточно странно. Существуют сегодня медиа, гораздо более доступные, гораздо более выразительные. По крайней мере, когда ты ставишь перед собой задачу, ты знаешь: чтобы картинка была как живая — чего пытались добиться в эпоху Возрождения, — сегодня можно использовать видео. Это означает, что существует какой-то важный биографический момент; иногда это может быть учитель. Это может быть какая-то изолированность — как у нас, в Восточной Европе.
Если мы смотрим на Лейпцигскую школу, то, когда Восточная Европа объединилась с Западной, их мастерство было настолько сильнее, чем у их коллег, что они использовали этот язык как язык превосходства. Любой художник ищет возможность показать свое превосходство. Если есть люди, которые прошли эту школу (а эта школа сегодня — достаточно редкая вещь), то рано или поздно, в той или иной ситуации они это превосходство обязательно покажут.
Мы отдаем себе отчет, что 400 лет царства живописи изменили нашу оптику: даже если сегодня художники используют в качестве материала медные ведра или мусор, мы все равно на это смотрим глазами человека, который до этого видел десятки тысяч живописных картин.
Знаешь, в чем может быть обновление искусства вообще в ситуации, когда искусство перестало быть темпоральным, когда время перестало быть ключевым параметром? В эпоху модернизма новизна и обновление были главным критерием, который подавил все остальные критерии. За счет этого сегодня он как бы вообще отступил на задний план. У меня есть гипотеза, которая не имеет никаких теоретических обоснований. Два года назад я попал в царство живописи: это была улица в Майами, и я вдруг понял, что именно здесь абсолютно адекватно выглядит живопись. Живопись размером в пятиэтажный дом на улице, снаружи.
Очень интересно: в Майами на первых этажах домов находятся галереи, которые продают этих же художников, их картины. Эти картины — жалкие. А их работы на стенах — просто мощнейшие. И я подумал, что и видеоискусство, и живопись имеют эту перспективу — выход на улицу.
Сейчас есть мощные проекторы. На последней биеннале границы между видео и живописью исчезли. Вот эти два медиа стали почти одним медиа. Соприкосновение с элементами случайной чужой архитектуры, абсолютное изменение в зависимости от погоды и времени суток. Утром смотришь на эту картину, а вечером она уже другая. В Майами я вдруг понял, что мне снова интересно смотреть живопись. Вернуться через 15 минут и посмотреть, как сейчас выглядит картина. То есть соприкосновение с такой реальностью очень сильно поддерживает это искусство.
Конечно, да. Я с самого начала и говорил, что если сравнить Art Basel и Венецианскую биеннале, то становится понятно, что главным лоббистом живописи является рынок. 400 лет мы знаем картины, висящие на стенах, написанные масляными красками на холсте. А вот, например, сделанные скотчем… мы знаем, что через каких-нибудь 20 лет этот скотч пожухнет, если его в специальных вакуумных объемах не содержать. В этом смысле рынок построен на феномене культурного фетишизма — вещности, то есть работает не с образами, а с предметами, где копия — ничто, а оригинал — все, и так далее.
Насколько действительно могуществен рынок, может ли он сопротивляться веяниям в искусстве? Ну, я бы сказал, что нужно 10 лет. Например, видеоискусство: когда оно появилось — его продавать было невозможно, никто его не покупал: ни галереи, ни музеи, ни ярмарки. Они сопротивлялись этому. А потом они подчинились, потому что художникам было интересно, художники продолжали делать очень яркие и мощные работы. Сначала музеи сдались и начали коллекционировать видео, потом галереи. Я продал 200 работ «Синих носов». Это очень много. Вот эти коробочки — «Жизнь маленьких человечков». В 70-е годы рынок очень сильно поддержал художников, а уже в 90-е стал вредить. И не только рынок: то же самое можно сказать о государственной поддержке, которая также в 70-е годы помогла искусству, а сейчас породила огромное количество средних художников, которые делают среднехорошее искусство.
Любой инструмент сначала полезен, потом вреден. Я думаю, что, конечно, рынок свое берет, но все равно постепенно отступает. Мы уже сегодня видим на рынке вещи, невозможные вчера. Вещи, которые принципиально не могут быть копией или оригиналом.
А что касается возвышений и падений, то смотри. Поп-арт и арте повера появились примерно в одно и то же время. Место в искусство они занимают одинаковое, но поп-арт в 10 раз дороже. И ничего страшного. То есть в истории искусства место арте повера значительно. В этом смысле художественный рынок и художественная среда параллельны друг другу. Те моменты, когда они соприкасаются, — это как раз Энди Уорхол и Дэмьен Хёрст, когда художники с этим работают непосредственно. Или вот значительный русский художник Андрей Монастырский, я думаю, стоит дешевле, чем ты, начинающий живописец. Не надо в этом искать корень зла. Рынок вот такой.
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20245115Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым
22 ноября 20246665Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
14 октября 202413225Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 202419689Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202420356Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202423008Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202423756Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202428933Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202429057Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202429705