«В системе Госплана модернизм существовал в золотой клетке»
Марк Акопян и Павел Алешин — об архитектурных архивах 1960-х — 1980-х и их музейном будущем
26 марта 2021185Этой осенью в Санкт-Петербурге открылась масштабная персональная выставка Хаима Сокола «Превращение как форма сопротивления», которая располагается одновременно на двух площадках: в галерее современного искусства Anna Nova и в старинном особняке Лопухиных — Нарышкина, где сейчас базируется культурное пространство «Третье место». Проект посвящен трансмутациям и пограничным состояниям между человеческим и животным, женским и мужским, одушевленным и неодушевленным, домашним и жутким, прошлым и настоящим. О том, как и почему человек превращается в птицу и обратно, размышляет философ Оксана Тимофеева.
Сначала я думала, что Хаим рисует птиц, потому что он — Сокол. Оказалось, фамилия художника тут ни при чем, это случайное совпадение. Однако если подумать, то ведь под случайным совпадением мы обычно имеем в виду какое-то очень важное соответствие в самой сути совпавших вещей. У Кафки, например, тоже «птичья» фамилия. В разговоре с Густавом Яноухом он называет себя галкой, по-чешски — kavka:
— Творчество для художника — страдание, посредством которого он освобождает себя для нового страдания. Он не исполин, а только пестрая птица, запертая в клетке собственного существования.
— И вы тоже?
— Я совершенно несуразная птица. Я — kavka, галка. У угольщика в Тайнхофе есть такая. Вы видели ее?
— Да, она скачет около лавки.
— Этой моей родственнице живется лучше, чем мне. Правда, у нее подрезаны крылья. Со мной этого делать не надо, ибо мои крылья отмерли. И теперь для меня не существует ни высоты, ни дали. Смятенно я прыгаю среди людей. Они поглядывают на меня с недоверием. Я ведь опасная птица, воровка, галка. Но это лишь видимость. На самом деле у меня нет интереса к блестящим предметам. Поэтому у меня нет даже блестящих черных перьев. Я сер, как пепел. Галка, страстно желающая скрыться среди камней [1].
По мысли Валерия Подороги, «kavka — не столько птица, сколько один из моментов регрессии к другому животному — подземному существу, стремящемуся скрыться не среди камней, а в глубине земли» [2]. У Кафки различные животные — кроты, мыши, неизвестно кто — говорят человеческим языком, а еще он описывает превращение в чудовищное насекомое, в процессе которого день за днем персонаж вроде бы утрачивает все человеческое — но только если мы смотрим на это глазами семьи обывателей, которая пытается избавиться от своего бывшего члена как от паразита. Кафка же до последнего момента, даже когда это насекомое становится совсем грязным, сухим и плоским, до самой смерти называет его Грегором Замзой. «Человек внутри» не утрачивает ни имени, ни своего парадоксального достоинства, о котором никогда не узнают те, кто видит в нем лишь пугающего жука размером с собаку или иное животное. Прятаться, скрываться, ускользать — стратегия животных, которых люди считают недостаточно чистыми, недостаточно благородными, недостаточно хорошими для своего общества. Таких животных не заводят — они сами заводятся, поэтому их принято истреблять.
Превращение как опыт располагается где-то между безумием и колдовством. Роже Кайуа в эссе «Мимикрия и легендарная психастения» описывает насекомых, которые до такой степени заворожены своей средой, что полностью сливаются с ней, буквально — превращаются в элемент собственной среды. Иногда они делают это даже во вред себе. По мысли Кайуа, эта завороженность пространством и доходящая до абсурда роскошь отступления жизни на шаг назад (от животного к растению, например) роднят мимикрирующих насекомых с психастениками, переживающими дереализацию, дезинтеграцию личности. Но если для психастеника превращение — это элемент бреда, то насекомое превращается по-настоящему, все его тело вовлечено в магическое путешествие вглубь бесконечного пространства.
Хаим Сокол предъявляет нам серии телесных превращений: это белая, черная и красная животная магия. Превращение никогда не бывает окончательным: всегда что-то сохраняется, какой-то элемент, который выдает с головой предыдущую форму жизни (или не-жизни: кроме птиц, животных или людей в поток превращения могут вовлекаться тумбочки, ковры, виселицы, банки, окна и табуретки). Каждый элемент может стать разрывом в ткани реальности, через который проглядывает обнажившаяся чернота или, например, розовость (розовый — цвет и радости, и тревоги, боли, слизистых оболочек, ран).
Птицы у Хаима — не соколы, а вороны. Как и крысы или, например, волки, это посланники душевной жизни, аффективных состояний, памяти, мыслей — в общем, того, что в нашем мире принято считать человеческим. То ли люди, то ли птицы, но на самом деле и не люди, и не птицы, а претерпевающие бесконечную трансформацию куски чувствующей материи, обнаруживающие свою субъективность и правду через текстуру и цвет. Мы застаем их всегда в процессе превращения и не можем сказать наверняка, в каком оно осуществляется направлении: то ли птица становится человеком, то ли человек — птицей, и полчища крыс в какой-то момент уже неотличимы от стаи волков. Эти стаи — не «другой», не «чужой», а я сам как другой, коллектив затравленной души со смазанными лицами. У нее в анамнезе — постпамять о Холокосте, когда людей травили, как крыс, опыт эмиграции, общая тревога современной прекарной жизни.
«Если вы хотите понять, почему у меня люди превращаются в птиц, посмотрите снимки людей в крайней стадии истощения — узников Освенцима, например, или голодающих йеменских детей. С тоненькими косточками, раздутой грудной клеткой они похожи на птичек без перьев», — пишет Хаим, объясняя смысл своих работ. Я тоже пытаюсь объяснить себе их смысл, но понимаю, что любое объяснение само себя обессмысливает: в том, чтобы писать о боли, тревоге, травме, аффекте, страхе и стыде, есть какое-то двуличие. Образ же — особенно животного — есть форма прямого действия и непосредственного доступа к тому, для чего каждый, будучи честным с другими и с собой, может придумать собственное имя.
[1] Ф. Кафка. Собр. соч. в 4 т. Т. 4. — СПб.: Северо-Запад, 1995. С. 399–400. Цит. по: В. Подорога. Парабола. Франц Кафка и конструкция сновидения. — М.: Культурная революция, 2020. С. 52.
[2] В. Подорога. Парабола. С. 52.
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМарк Акопян и Павел Алешин — об архитектурных архивах 1960-х — 1980-х и их музейном будущем
26 марта 2021185Петербургские постпанк-концептуалисты посвятили новый альбом поэтам-обэриутам: премьера песни на стихи Николая Олейникова
26 марта 2021222Классик американской литературы расспрашивает итальянского писателя об опыте Аушвица и о времени после войны, которое оказалось для Леви самым счастливым
26 марта 2021149Режиссер «Ампира V» и «Generation П» — о своем первом фильме, хронике пробуждения советского эроса «Нескучный сад». Его покажут на «Артдокфесте»
25 марта 2021321Новые альбомы «Кровостока», «Сольвычегодска», «ИЛЬЯМАЗО», Loqiemean, Mujuice и другие громкие отечественные релизы месяца
24 марта 202190Историк медиа Наталья Тихонова и мультипликатор Иван Максимов — о зарождении абстрактного фильма в СССР
24 марта 2021436Российско-американский художник Николай Кошелев интерпретирует дягилевские сезоны в живописи и керамике
23 марта 2021263