Вольф Иро: «В Германии нет памятника жертвам блокады, и это скандал»

В рамках проекта «Европа рядом», который делает Кольта при финансовой поддержке Европейского союза, мы будем разговаривать с европейцами, связавшими свою жизнь с Россией. Первый собеседник — бывший многолетний руководитель культурных программ московского Гете-института Вольф Иро. Сейчас Иро работает руководителем Гете-института в Израиле. Два больших проекта, связанных с комиксами («Респект») и анимацией («Хумра»), которыми, в частности, был занят Вольф Иро в России, были сделаны при поддержке Евросоюза.

— Вас пригласили руководить культурными программами московского Гете-института в 2009 году, когда общественная атмосфера в России была принципиально другой. Вы бы приняли такое предложение сегодня?

— Я, безусловно, поехал бы в Россию и сегодня, потому что по образованию я — славист и всю свою жизнь занимался русской литературой и культурой, она очень близка мне. Хотя я отдаю себе отчет в том, что работать в России сейчас гораздо труднее, чем несколько лет назад. И это странно, ведь времени с тех пор, как я уехал, прошло не так уж много — всего три с лишним года.

— Какие задачи стояли на тот момент перед Гете-институтом и перед вами лично?

— У института всегда была и остается самая общая задача: способствовать культурному обмену, диалогу граждан двух стран. Вот и все. Что касается лично моих целей, то я не большой сторонник того, что на французском языке называется l'art pour l'art — то есть искусство, которое находит свое главное значение в самом себе. Проекты, которые мы тогда придумывали, всегда имели какой-то дополнительный смысл за узкими рамками эстетического поля. Они должны были быть острыми, актуальными, иметь значение именно в тот момент, когда делались. И придумывали мы их всегда вместе с российскими партнерами — иначе нет смысла говорить о культурном обмене. Так что я бы даже сказал, что немного горжусь тем, что нам удалось сделать за эти пять лет.

— Тогда расскажите про свой любимый проект.

— Это трудно, их ведь немало... Давайте возьмем проект «Респект» — комиксы против ксенофобии, которые мы запустили еще в 2011 году. Это большой проект, в рамках которого мы приглашали художников из разных европейских стран, чтобы они вместе с коллегами из России сделали маленькие рисованные рассказы на остросоциальные темы. После того как эти комиксы были созданы, мы напечатали небольшие брошюрки и работали с ними на воркшопах в разных образовательных институциях, в школах и университетах, даже в колониях. Думаю, что мы нашли современный язык, подходящий тем целевым группам, с которыми мы хотели наладить общение. Я знаю, что культура комиксов в России довольно молода, многие люди раньше относились к ним снисходительно. Но я уверен, что это и есть настоящее искусство. На мой взгляд, это был очень успешный проект, отклики были очень хорошие. Мы работали вместе с фестивалем комиксов «Комиссия», у нас была замечательная, очень разнообразная команда. «Респект», кстати, продолжается и сегодня, в том числе в других странах: например, в Венгрии и в Израиле, где я работаю сейчас.

— Проект анимационных роликов о правах человека «Хумра», запущенный в конце прошлого года, — это преемник «Респекта»?

— Да, мы начали придумывать его, когда закончили первый цикл «Респекта». Помню, как мы с Хихусом сидели в кафе в каком-то арт-пространстве, если я не ошибаюсь... Но потом, в марте 2014 года, мой срок на этом посту истек, мне пришлось уехать. «Хумра» — это тоже замечательная работа.

— Вы продолжаете искать какие-то новые языки, способы коммуникации с аудиторией, работая в Израиле?

— Да. Скоро мы будем открывать выставку афиш к столетнему юбилею русской революции. Точнее, не только к этому юбилею: мы будем использовать годовщины разных исторических событий. Например, 120 лет назад открылся первый сионистский конгресс в Базеле — очень важное событие для истории Государства Израиль. 50 лет тому назад убили Че Гевару, и в том же году в Германии во время шествия в Берлине застрелили молодого студента по имени Бенно Онезорг, что оказалось переломным моментом для тогдашнего студенческого протеста. Мы искали общий базис для этих событий и подумали, что каждое из них отражает идею какой-то утопии. Так что это будет выставка афиш про искусство утопии. Формат афиши мы выбрали потому, что они были главным средством коммуникации в период русской революции. Приблизительно 35 крупных художников и дизайнеров со всего мира будут участвовать в этом проекте, будет замечательно. И вокруг выставки мы проведем кинофестиваль, авторские встречи, научную конференцию...

В прошлом году мы делали большой проект «Куда?» про миграцию. Нам казалось, что время требует глубокого осмысления этого явления. Мы попросили знаменитых интеллектуалов по всему миру, включая, кстати, Людмилу Улицкую, пройти специальный опрос. Идея составить такой опрос была вдохновлена творчеством Макса Фриша, прекрасного и очень популярного в свое время швейцарского писателя. В его дневниках находишь специфические опросы на разные общезначимые темы, которые он придумывал сам. Вопросы в них очень острые, их очень не хочется себе задавать. И вот мы придумали похожие вопросы, только на тему миграции. Результаты можно найти в интернете, очень все интересно получилось.

— Каким был главный вопрос для вас во время работы в России?

— Больших неожиданностей не было, потому что я уже многое знал о России, когда приехал сюда. Но для меня всегда самое главное — это люди, друзья, с которыми я работал и иногда продолжаю работать в разных проектах. Леонид Бажанов, художественный директор уже закрытого сегодня Государственного центра современного искусства, Наум Клейман из Музея кино, которого тоже больше нет, издатель Олег Никифоров с его безумным проектом «Словарь войны», Коля Наседкин, большой друг и замечательный художник, которому так и не дали реализовать его работу о памяти, мультипликатор Хихус, наш соратник в проекте «Респект». Еще были художник Хаим Сокол, с которым мы вместе делали проект про блокаду Ленинграда, бывший директор «Гоголь-центра» Алексей Малобродский, с которым проводили несколько отличных фестивалей джаза и запустили театральный проект. И, конечно, вся команда из Сахаровского центра, с которым мы дружили и работали — например, ставили «Груз молчания». Хочется еще стольких добавить, но места нет...

— Выходит, что немалое количество людей, с которыми вы сотрудничали раньше, сегодня переживает не лучшие времена — их проекты закрыли, а Малобродский и вовсе находится в СИЗО.

— Да, и мне очень грустно это наблюдать. Но лично я не сталкивался ни с каким политическим давлением во время своей работы в Москве. Если оно и было, то, скорее, на наших партнеров, а в рамках самих проектов давления не ощущалось. Иногда я даже удивлялся, почему так происходит, но все-таки тогда было другое время. У меня есть еще одно объяснение, очень личное и, пожалуй, даже наивное: ведь достаточно ясно, что Россия действительно близка моему сердцу, может быть, поэтому нам больше позволяли...

— И все же как бы вы работали в условиях, когда практически любое влияние Запада объявляется враждебным?

— Трудно сказать. Я часто спрашиваю себя, какие проекты я бы делал сейчас в России. И, честно говоря, я не могу ответить — именно потому, что тогда все было по-другому.

— Может быть, вы больше работали бы с классической культурой, а не с более политизированным современным искусством?

— Конечно, всегда можно стараться найти какой-то «птичий язык», но это просто не мой склад ума. Можно было бы и вернуться к классикам. В любом случае мне пришлось бы долго думать об этом — как делать релевантные и одновременно осуществимые здесь проекты. Это очень сложная задача.

— В Израиле у вас больше финансовых ресурсов для каких-то крупных проектов?

— Нет, в этом плане ничего не изменилось. В России тоже с этим было хорошо.

— Как вы оцениваете отдачу от культурных проектов — они должны приносить какие-то деньги или достаточно просто интереса аудитории?

— Когда делаешь культурный проект, заранее знаешь, что он не будет рентабельным. Он и не должен быть таким — у культурного проекта другая цель, другая суть. Иначе получается бизнес с художественным украшением, но не культура. Функции культуры другие: осмысление, проницание, обогащение, переработка всего, что волнует человека в разных эпохах. Как это может приносить прибыль?

— Вы ведь в разное время работали и в частном секторе, и в академической сфере, занимались, например, Мандельштамом?

— Да, очень давно. Что касается частного сектора, то мне тогда показалось, что надо познакомиться с этим аспектом мира и общественной жизни. Для меня это был любопытный опыт, но я не увидел в экономике чего-то, что могло бы меня долгое время удовлетворять. А в академической сфере мне просто стало немного тесно — хотелось заниматься реальными проектами.

— Как на фоне политической нестабильности в мире меняется роль культурного обмена?

— На мой взгляд, культурный обмен становится еще более важным. Культура дает людям возможность выходить из ограничивающих их систем, общаться и размышлять вместе на базе чего-то третьего. Я считаю, что это особенно важно сегодня. Причем особую роль играет именно физическая встреча людей, ведь не все может происходить в сети. Всесилие гаджетов открывает новые возможности, но не снимает необходимости личного общения, которое всегда будет куда более глубоким. Сеть — это в лучшем случае средство, но не цель. Конечно, сегодня какие-то связи обрываются, поэтому очень важно пытаться поддерживать культурный обмен. Культура не может сделать все, поэтому и существуют другие сферы жизни. Нельзя перегружать культуру. Но у нее есть очень важные функции, которые заменить невозможно.

— После 2014 года Россию гораздо активнее изучают в западном мире, чем раньше. С другой стороны, многие культурные деятели отказываются здесь работать по политическим соображениям. Как вы оцениваете последствия этого двойственного положения для российской культуры?

— Не могу точно ответить на этот вопрос. Конечно, я читаю новости на разных русскоязычных сайтах (в том числе и на Кольте), но с момента своего отъезда я, к сожалению, был в России только один-единственный раз, и то в Калининграде. Пора вернуться, это точно. Однозначно могу сказать лишь одно: когда обрывается общение в области культуры, то это уже совсем худо. Культура в настоящем смысле слова — это как бы антропологическая противоположность закрытию, закрытию границ и ума.

— Последние три года вы погружались в новую для себя культуру?

— Да, это моя новая задача. Я по-прежнему очень серьезно отношусь к России и скучаю по ней, но теперь надо приспосабливаться, погружаться в другую среду. Тем более что Израиль — крайне интересная и разнообразная страна.

— Вы уже чувствуете себя в Израиле так же уверенно, как в России?

— Разумеется, нет. Я всю жизнь изучал русскую культуру и даже защитил диссертацию про Исаака Бабеля. Да и мой иврит никогда не будет на таком же уровне, как русский. Но эта страна тоже очень важна для немецкой культуры.

— Вы говорите про исторически сложные отношения Израиля с Германией? Впрочем, это справедливо и в случае отношений Германии с Россией.

— Да, конечно. При этом ни в России, ни в Израиле, как ни странно, я никогда не встречал предрассудков в отношении немцев. Может, что-то изменилось в России за эти три года, но раньше этого не было. И меня это очень трогало. Мне кажется, в Германии недостаточно хорошо осознают этот факт. Эта трагическая история Второй мировой войны… Столько жертв, столько ужаса, столько страдания, которое Германия тогда причинила. Причем всем в Советском Союзе, не только русским. Сегодня, кстати, часто упускается из виду, что воевали тогда на советской стороне все — и русские, и украинцы, и белорусы. Теперь о том, почему в Германии недостаточно осознают эти страдания. Приведу пример. В Германии до сих пор нет ни одного памятника жертвам ленинградской блокады. Это большое упущение, даже скандал. Мы поэтому и собирались сделать проект об этом (как раз перед тем, как мне пришлось уехать). Пригласили немецких и российских студентов, молодых художников, чтобы они сделали эскизы для такого памятника в Гамбурге, городе-побратиме Санкт-Петербурга. Конечно, воздвигнуть настоящий памятник не получилось бы — волокита слишком большая. Но сделать выставки с эскизами возможного памятника — это вполне реально. И мы так и поступили в Гамбурге, чтобы показать всем, что этого памятника не хватает. Было, кстати, несколько замечательных идей среди выставленных работ.

— Российское общество в 2017 году все еще не может определиться со своим отношением к сталинизму...

— Я совершенно уверен: нации должны постоянно перерабатывать свою историю, этому процессу нет конца. Это одна из причин, по которым мы сделали наш проект «Груз молчания» в Сахаровском центре. Надо смотреть своему прошлому в глаза. Как можно двигаться дальше, если ты не вспоминаешь о своем прошлом? А осмысление прошлого — как раз одна из важнейших функций искусства. Если пытаться подавить прошлое, то оно все равно будет подсознательно влиять на твои действия и вдруг ворвется через черный ход. Лучше переработать его как можно скорее, иначе ты все время будешь находиться в его «плену». А когда действительно начнешь отдавать себе отчет в том, что именно случилось и почему, откроется выход из замкнутого круга. В России этот процесс только начался, но мне часто кажется, что он разворачивается в обратную сторону. Это сильно меня огорчает, так не построить нормальное будущее. Вот такой парадокс: нет нормального будущего без прошлого, которое ты глубоко переработал.

Понравился материал? Помоги сайту!