«В первых пяти предложениях должно быть все»

Вместе с журналом «Репортажен» и Швейцарским советом по культуре Про Гельвеция Кольта нырнула в глубоководный мир лонгридов, удивительных историй из реальной жизни, рассказанных для читателя так, чтобы он не смог от них оторваться. Речь идет о нашем совместном проекте Best of Reportagen.

А сам журнал «Репортажен» приезжает в Москву в лице его главного редактора Даниэля Пунтаса Бернета. В это воскресенье, 3 декабря, Пунтас будет читать лекцию под названием «Как журналистам тронуть сердца читателей и как вести расследования для текстов» на ярмарке non/fiction в 14:00 в Авторском зале (номер 15).

На лекции пойдет речь о тайнах журналистской профессии, и если вы — журналист или хотите им стать, то мы уверены, что это необходимая для вашего будущего встреча. Найти высокопрофессионального человека, горящего своим делом и готового делиться с коллегами его рецептами, совсем непросто. Не упустите этот шанс. Мы благодарны Швейцарскому совету по культуре Про Гельвеция и посольству Швейцарии за эту возможность. (То, что параллельно Пунтас будет искать в зимней Москве русских авторов, вы уже знаете.) До встречи!

— Как и когда у вас возникла идея создания «Репортажен»?

— Я шел к ней постепенно, не то чтобы она родилась у меня в голове за ночь. Я семь лет работал штатным репортером в воскресной швейцарской газете, которая называется NZZ am Sonntag. Когда я только пришел к ним, мои глаза горели, я хотел писать репортажи, лонгриды, но спустя семь лет я превратился в обычного скучающего сотрудника, делавшего только то, о чем попросят. Мне тогда уже было 45 лет, и я понял, что теперь я могу до конца своих дней заниматься одной и той же работой: каждое воскресенье писать по статье на тему, которую мне закажут. Или же я могу рискнуть и заняться моим истинным увлечением: лонгридами. И поскольку в Швейцарии практически невозможно прожить на зарплату репортера-фрилансера, я начал думать: а почему вообще в Центральной Европе так мало журналов, готовящих длинные материалы, тогда как в США, в Южной Америке, в других частях света их полным-полно? Так почему же их нет в Европе, в частности, в немецкоязычных странах? И тогда я узнал, что во Франции есть XXI, чудесный журнал с длинными материалами, выходящий четыре раза в год. Узнал, что в Риме есть Internazionale, и так далее, и начал думать: а почему бы мне не создать свой собственный журнал? И вот я уже не работаю репортером, но, по крайней мере, издавая журнал, я могу воплотить в жизнь свою мечту о том, чтобы работать с лонгридами. Так все и началось. Я понял, что мне нужны для этого деньги, нашел инвесторов, уволился из NZZ и взялся за этот проект.

— Идея «Репортажен» родилась, скорее, из вашего читательского опыта или из опыта работы журналистом?

— Я думаю, и то и другое. Моей страстью всегда была репортажная журналистика, и я всегда читал все подряд издания, где можно найти репортажи. Потому что, когда баланс между сторителлингом и нон-фикшеном соблюден в тексте, это доставляет особое, ни с чем не сопоставимое удовольствие читателю. Но поскольку таких текстов раньше было не так уж и много, то люди не понимали, как это работает. Так что «Репортажен» родился и из моей любви к такой журналистике, и из знания о том, что такие тексты нравятся читателям.

— Давайте поговорим о том, как создаются лонгриды. Начнем с главного — с авторов. Где вы их находите и как это вообще возможно — искать авторов по всему свету (ведь вы работаете с журналистами из США, Италии, Латинской Америки, Восточной Европы)?

— Сначала вопрос поиска авторов стоял очень остро. Но теперь, когда мы существуем вот уже шесть лет, люди знают нас и приходят к нам сами. Так что найти авторов даже в других странах не так уж и сложно. Но большая часть наших авторов, конечно, все-таки говорит по-немецки. То есть они пишут по-немецки, живут обычно в Германии-Швейцарии-Австрии, а в этой зоне если ты занимаешься журналистикой, то знаешь 30—50 лучших репортеров — остается только связаться с ними. Ну, и это не очень сложно. Самое сложное — это найти лучших из лучших. Потому что есть действительно много хороших журналистов, пишущих репортажи на вполне достойном уровне, но нам нужно больше, чем просто достойный уровень, подходящий какой-нибудь ежедневной или еженедельной газете. Мы выходим только шесть раз в год, так что, когда журнал вышел, тексты в нем должны быть высочайшего качества. Я не просто ищу любопытные истории и автора, который сможет о них написать. Мы, команда редакторов, всегда ищем особенного человека. Особенного человека и особую историю.

Сейчас мы работаем по системе 50 на 50. Половина авторов сама приходит к нам и предлагает идею или готовый текст. А в другой половине случаев я узнаю о какой-то истории и думаю: «Хм, а это мог бы написать такой-то». Так что я поднимаю трубку, звоню автору и говорю: «Слушай, есть история, что ты думаешь, тебе она интересна? Я еще тоже поизучаю ее и позвоню тебе попозже».

Ну, например, у нас есть швейцарский автор, его зовут Эрвин Кох. Он — мастер портретов. Эрвин не так хорош, когда нужно куда-то поехать и провести расследование или написать сенсационный материал на популярную тему. Он — довольно застенчивый человек, но при этом настоящий профессионал в том, что касается наблюдения за людьми, описания их характеров. Если я скажу Эрвину: «Поезжай на Фиджи и сделай материал об изменении климата», — он откажется. Если я скажу ему: «Поезжай в Сирию и напиши о войне в Алеппо», — думаю, что он откажется тоже. Но если я скажу: «Сходи к моему соседу, он алкоголик, который пытается завязать, опиши его», — он согласится. Так что, когда моя идея связана с интересным человеком, с судьбой, я думаю об Эрвине, потому что он — превосходный портретист. А если я думаю, кто может написать о Сирии, то мне в голову приходит полдюжины авторов — военных журналистов, говорящих на арабском.

— Не могли бы вы рассказать об одном из ваших удачных «приобретений» — в смысле поиска авторов?

— Хороший пример — Клаас Релоциус. Он сам предложил нам тему (текст Релоциуса «Убийца как санитар» скоро появится на Кольте. — Ред.). Это история о тюрьме в США, где сидят приговоренные к пожизненному заключению. Самые старые начинают болеть — у некоторых болезнь Альцгеймера, так что нужны сиделки, которые будут помогать им. Но персонала не хватает, и директор тюрьмы решает, что, возможно, было бы неплохо, если бы одни заключенные стали помогать другим. В репортаже один из заключенных приходит на помощь другому, у которого болезнь Альцгеймера. Они оба осуждены за массовые убийства, они — ужасные люди, приговоренные к пожизненному заключению. Но теперь один из них болен, и другому приходится кормить его, мыть, обслуживать. И вот Релоциус звонит мне и говорит: «Слушай, может получиться хороший репортаж, но для этого мне нужно попасть в тюрьму. Что думаешь?» Я говорю: «Да, ты прав, но у тебя ничего не выйдет, это слишком сложно». На этом наш диалог заканчивается, и я ничего не слышу от него полгода. А через полгода он присылает мне готовый материал. И это был один из лучших текстов за всю историю «Репортажен». Потом мы еще некоторое время работали вместе, он выиграл одну престижную премию в Германии за свой текст (а также CNN Award как журналист года. — Ред.), а спустя два или три года работы с «Репортажен» его пригласили в Spiegel. Так что ему повезло, но не нам. К сожалению, у нас нет возможности нанимать штатных репортеров, у нас их вообще нет, мы работаем только с фрилансерами, платим им гонорары. Нам повезло, что мы открыли этого автора и опубликовали отличный текст, но нам не повезло, потому что большой Spiegel его у нас перехватил.

— А какими профессиональными или даже личными качествами должен, на ваш взгляд, обладать хороший репортер?

— Главное — он должен быть человеком любопытным, увлекающимся, и он должен обладать эмпатией. Если ты ненавидишь людей, ты не сможешь стать хорошим репортером. И нужно действительно хотеть рассказать свою историю. Если ты думаешь: «Ну, я поеду, хорошая тема, побуду там два-три дня, что-то напишу, может быть, кто-то это опубликует, я что-то заработаю…» — ты нам не подходишь. Нам нужен репортер, который скажет: «Я поеду туда и останусь не на два-три дня, а на две-три недели, потому что это фантастическая история, я должен ее изучить и написать о ней, люди должны об этом знать. И плевать, заплатят мне или нет, я сделаю это в любом случае». Это тот тип журналиста, который нам интересен. Ты должен быть в хорошем смысле повернутым на твоей истории, готовым уделить ей много времени, и в то же время, когда ты уже на месте, когда проводишь расследование, ты должен не зацикливаться на самом себе. Эта история не про тебя. Ты только медиум, посредник между событием и читателем. Это не про то, как классно ты пишешь. Не про то, какой ты хороший парень. Чем меньше внимания к самому себе, тем это лучше для работы.

И я очень ценю в репортерах то, что, пока «нормальные» журналисты общаются с политиками, бизнесменами, поп-звездами и так далее, репортеры говорят с фермерами, бездомными, обычными офисными служащими из разных стран. Эти люди заслуживают такого же уважения, как Путин или любой другой мировой лидер. Если ты — президент или босс в крупной компании, это не значит, что мы должны общаться с тобой не так, как мы общались бы с фермером. Часто бывает, что после интервью политик просит отправить ему текст на сверку. А если журналист готовит интервью с фермером, он может не отправить ему цитаты, потому что думает: «А, это просто фермер, ему и так сойдет». И это неправильно. Я думаю, все заслуживают одинакового уважения. И уважение означает, что ты действительно пытаешься понять, что человек имеет в виду. Не просто закинуть три вопроса и уйти с цитатами, но уделить время, в том числе простым людям. Проявить уважение к ним и понять их, потому что они не привыкли работать с медиа. Сказать им: «Послушай, если ты расскажешь мне вот это, оно может появиться здесь и тебе это навредит, так что подумай». Путин знает, что это ему навредит, и поэтому он не станет с вами разговаривать. А фермер не знает — так скажи ему.

— Какие профессиональные деформации характерны для журналиста? Не появляется ли у профи, например, со временем какой-то цинизм по отношению к людям?

— Да, это бывает. Но нужно бороться с этим цинизмом! Если я чувствую его в самом себе, я ухожу из редакции. Если ты выходишь на улицу и общаешься с людьми, ты перестаешь быть циничным. Обычно это характерно для журналистов, которые работают стационарно: ты сидишь за компьютером, читаешь новости, перебираешь отчеты, потом пишешь об этом, и спустя много лет ты относишься к людям по-другому, типа «ну да, и это бывало». Но если ты выходишь на улицу и общаешься с людьми визави, ты не превратишься в циника. Нам, конечно, не нужны циничные репортеры. Если мне присылают текст, где я вижу характерные симптомы такой деформации, я отправляю его обратно.

— Итак, у вас отличный автор. Но что должно быть в самой теме, чтобы вы заказали ему текст?

— Есть формула, я где-то ее вычитал и полностью с ней согласен. По-английски это три буквы C — Character, Conflict, Change. Персонаж, конфликт, изменение. В любой истории, которую мы публикуем, должны быть эти три элемента. Должен быть главный герой, человек, в чем-то необыкновенный. Затем нужен конфликт, потому что если ты просто напишешь: «Есть такой классный парень, смотрите, как хорошо или как плохо у него идут дела», — никто это не прочитает. Но если есть конфликт, то читатель задумается: «Как ему удастся решить эту проблему?» Персонаж и конфликт как бы образуют сценарий, а если у тебя есть такой сценарий, то ты уже овладел интересом читателя. Ну а третья часть — изменение — означает, что персонаж в конце твоей истории должен быть не таким, каким он был в ее начале. И читатель после прочтения тоже должен быть не таким, каким он был раньше. После прочтения история должна не исчезнуть просто так из твоей головы, а заставить задуматься, заставить сделать что-то, иметь такое качество, чтобы и спустя пять лет ты мог о ней вспомнить. Так что, на мой взгляд, эта формула удобна при работе с темой для будущего текста.

— А есть какие-то темы, о которых вы можете сказать: «Да, вот это точно наше, это типичная тема для “Репортажен”?»

— Да. Это темы, обратные мировым новостям. Это срочные новости наоборот. Мы хотим взглянуть на ситуацию в другом ракурсе. Я приведу пример. Все, что я слышал об Алеппо на протяжении последних пяти лет, — это война, война, война. А наш репортер поехал туда и написал материал о человеке, который строит дома и торгует цементом — прямо в зоне военных действий. Он не восстанавливает руины, которые есть в том числе и в жилой зоне города; нет, он строит новые дома и занимается бизнесом, как обычный человек. Никто не стал бы читать описание жизни простого строителя из Москвы или из Цюриха. Но когда речь идет о строителе из Алеппо, ты это прочитаешь. И во время чтения у тебя в голове все время будет война, но она останется лишь бэкграундом, фоном к истории о жизни строителя. Вот это типичная история для нас, поэтому наш слоган — «Weltgeschehen im Kleinformat», то есть «Мировые события в малом».

— Итак, автор начинает расследование темы. Вы можете описать этот процесс? Есть ли какие-то основные этапы и их модификации?

— Обычно первый элемент — это работа за компьютером. Ты звонишь, узнаешь факты, читаешь все что можно по теме. Не только новости, но и книги. Потом, когда твоя голова полна информацией, ты отправляешься на место. И когда ты на месте, правило только одно: ты — губка, которая должна целиком заполниться информацией. Не просто с 9 до 5 разговор с людьми, а потом возвращение в отель. Это работа 24/7. Однажды я на месяц полетел в Лусаку в Замбии для истории о шахтерах. С той самой секунды, как мы сели в Лусаке, и до того момента, как мы оказались в аэропорту ровно месяцем позже, без всякого преувеличения 30 дней, 24 часа в сутки мы работали над историей, говорили со всеми подряд о нашей теме. И вот, когда в конце расследования у тебя уже есть этот материал, ты пишешь текст, который освещает лишь малую его часть. Но, чтобы написать этот текст хорошо, у тебя должен быть весь этот массив знаний. Для меня это единственное правило.

— Но ведь разные авторы работают над расследованием по-разному. Вы можете привести примеры таких разных подходов к работе над темой?

— Да. Есть две основные группы. Первая — это авторы, которым нужно зафиксировать всю информацию. Они записывают звук на диктофон, делают фотографии, пишут во время расследования блоги. Они собирают огромное количество материала. И есть вторая группа, поступающая ровно наоборот. Люди, которые не берут даже блокнот для записи, потому что считают, например, что человека во время интервью может смутить то, что его слова будут записываться. Не то что камеру или диктофон, они даже блокнот не берут! Они могут говорить с героем два часа, затем идут в отель, или в кафе, или куда угодно и записывают все. Вот это вопрос персонального стиля работы, и я как редактор никогда в это не вмешиваюсь.

— А как работаете как журналист вы?

— Я использую только карандаш и блокнот. Делаю какие-то заметки, когда разговариваю с людьми, потом сажусь и что-то записываю. Всегда пишу от руки. Иногда у меня появляются какие-то идеи, которые можно будет использовать для финального текста, иногда нет. Пишу я довольно много, так что к концу двух-четырех недель работы над репортажем у меня уже две-три толстые записные книжки с рукописными заметками. А потом, когда я сажусь писать сам текст, эти записные книжки мне уже не нужны. Они были нужны мне, чтобы ухватить какие-то детали, зафиксировать мысли, но они уже не нужны, чтобы проверять информацию.

— Расскажите, пожалуйста, еще про методы расследования на примерах ваших конкретных авторов.

— Ну, например, у Михаэля Штирнберга есть очень негативный опыт использования диктофонной записи. Он записывал интервью с людьми 25 лет назад во время войны в Сальвадоре. Его схватили военные и записи отобрали — по ним затем вычислили людей, которые давали интервью. И они были напуганы до смерти. Так что записывать было опасно. И с тех самых пор Михаэль никогда ничего не записывает, потому что он не хочет, чтобы люди были скомпрометированы, если его вдруг схватят.

Совсем другой автор — Эрвин Кох, тот самый мастер портретов, о котором я уже рассказывал. Он сидит дома и готовит 100—150 вопросов: «Где вы родились? Когда вы в первый раз почувствовали себя счастливым? Какой алкогольный напиток вы попробовали первым? Когда вы видите то и это, что приходит вам в голову?» Общие вопросы. Он готовит иногда 200 таких вопросов! А потом идет к герою, включает диктофон, и они разговаривают два, три, четыре, иногда пять часов, всегда очень долго. А когда он приходит домой, то расшифровывает все. Он рассказывал, что иногда тратит три-четыре дня, полных рабочих дня, только на расшифровку записи. И большая часть этого не пойдет в текст! Но он делает это, и, только когда у него есть весь этот материал, он начинает писать. Это совершенно другая техника.

— Когда расследование завершено, материал собран, нужно писать сам текст — даете ли вы какие-то рекомендации в этом смысле авторам «Репортажен»?

— Я думаю, каждый автор должен найти свой собственный стиль. Например, я знаю, что есть опять же две очень разные группы авторов. Первая группа начинает писать и пишет 30, 40, 50 тысяч знаков — и это только первая версия! Они пишут, а потом начинают править, перестраивать, переформулировать, переделывать текст. Это один способ работы.

Я, например, никогда бы так не смог. Я не могу начинать новую фразу, если предыдущая очевидно несовершенна. На начало репортажа у меня уходит полдня. Потому что в первых пяти предложениях должно быть все. Там должны быть персонаж, дилемма, сценарий, тема, причина, по которой читатель должен прочитать весь текст целиком, кинотеатр в голове читателя — все это должно быть в первых трех-пяти предложениях, они очень важны. Так что иногда я трачу одинаковое количество времени на первые 500 знаков и на следующие, например, 5000. Половину дня на одно и половину на другое. Тут нет универсального рецепта.

— А что насчет стиля? Можно ли сказать, что у текстов «Репортажен» есть один общий тон?

— Нет, нельзя. Мы стремимся к стилевому разнообразию. У нас есть авторы, которые очень популярны именно благодаря своей манере письма. Они пишут так необычно, что, даже если ты не знаешь, кто автор, но видишь текст, ты сможешь угадать, чей он. Но было бы скучно публиковать шесть текстов, написанных одинаковым образом. Мы, скорее, стремимся к смеси стилей, к их плюрализму. Единственный стиль, который мне неинтересен, — это обычный. В этом случае я всегда прошу авторов приложить дополнительное усилие и поработать над ним. С другой стороны, подход «о'кей, теперь я писатель» тоже не работает. Но я понимаю, что манера письма — это что-то очень личное, и как редактор я могу корректировать ее только до определенных пределов.

— У вас в журнале есть рубрика Keine Geschichte — «Нет истории». Зачем она нужна вам?

— Это истории, которые мы упустили по тем или иным причинам... К счастью, их не так много. Но иногда автор уже оказывался на месте и узнавал, что события развивались не так, как он предполагал изначально. Для таких ситуаций мы создали отдельную рубрику в нашем журнале под названием «Нет истории». В объеме 6—9 тысяч знаков автор описывает то, как он планировал вести расследование и почему в итоге ничего не вышло, — но на самом деле рассказывая тем самым историю.

— Ну и, подводя итог, можете ли вы привести пример идеального, на ваш взгляд, репортажа — из вашего или любого другого издания?

— Что ж, это довольно сложно, их много… Но я выберу один, он как раз связан с Россией. Вы знаете, что такое Диксон?

— Нет, что это?

— Диксон — это самый северный населенный пункт в России. Он находится на расстоянии 700 километровот ближайшего к нему поселка. Там живет совсем немного людей. Так вот, у нас есть швейцарский автор Урс Маннхарт, он обожает Россию. Он не знает ни слова по-русски, но часто ездит к вам. Когда он отправляется в Россию, он всегда едет на поезде, никогда не летает, и всегда берет с собой переводчика. И вот он захотел отправиться в самое отдаленное поселение в России, то есть в Диксон на северо-востоке Сибири. У него ушло две недели на то, чтобы доехать туда на поезде, и две недели на возвращение. Так что четыре недели заняла только поездка. В Диксоне же он провел три недели, из которых одну — в тюрьме, куда его отправили местные полицейские, которые думали, что он — американский шпион или что-то типа этого. Но он был доволен. Он потом рассказывал, что эти люди не знали, что Берлинская стена была разрушена в 1989 году. Они все еще жили в Советском Союзе. Так вот, все, чем он занимался там, — это разговаривал с местными жителями. На самом деле, он даже жил с ними, потому что там нет отеля. Ел с ними. Проводил 24 часа в сутки с ними. А потом, когда работа по сбору информации была завершена, он решил написать портрет этого поселка, описать, что за люди там живут и в каких условиях. И для этого он выбрал местного механика, который занимается ремонтом машин. В своем тексте Урс описывает утро в гараже этого механика, который пытается починить колесо у машины в компании трех своих друзей. Они проводят полдня, пытаясь починить это колесо. И вы как читатель проводите полчаса, следя за историей, хотя никакой истории в общем-то и нет! Но из-за того, что там так много деталей и в каждом предложении можно найти что-то о России, о жизни обычных людей, текст так наполнен информацией и эмоциями, образами, что от него невозможно оторваться! Это восхитительное произведение ни о чем! Оно описывает четырех мужчин, меняющих колесо на севере Сибири, — это абсолютная противоположность журналистской работе, об инфоповоде тут и речи не идет. И это прекрасный текст. Может быть, это не тот ответ, на который вы рассчитывали, потому что это не очень хороший совет — писать ни о чем, но это абсолютно точно одна из моих любимых историй — просто потому, что она рассказывает ни о чем и при этом так много об окружающем нас мире.

Понравился материал? Помоги сайту!