«С Украиной ситуация такая же, как с девочками, которые кололи меня булавками»

Наш проект «Синема верите» продолжается! Завтра, 20 декабря, в 15:00 в кинотеатре «Фитиль» состоится встреча с режиссером Аленой Полуниной, на которой мы в том числе будем смотреть и обсуждать ее новый фильм «Варя», запрещенный к прокату в России. В обсуждении примут участие философ Олег Аронсон, публицист Александр Баунов, публицист Борис Грозовский, социолог Лев Гудков. Чтобы попасть на встречу и показ, присылайте письмо на адрес [email protected] с пометкой «Встреча с Полуниной». Вход строго по спискам. До встречи!

Я ничего не жду от будущего. Я берусь за дело, а сколько пользы оно принесет, будет ясно потом. У меня был друг, который всем советовал жить по одному простому принципу — слушай свое сердце. Я каждый раз чувствую, как надо поступить в конкретный момент. Теперь я понимаю, что всю жизнь руководствовалась этим правилом. Это как подбросить монетку — когда она крутится в воздухе, ты уже знаешь, какой стороной хочешь, чтобы она упала.

Мне всегда была интересна общественная жизнь. Почему? Я не знаю. Помню войну в Чечне, помню конфликт в Южной Осетии, но тогда не было возможности узнать, что там творится на самом деле. Сейчас есть Украина, и когда смотришь на эти события, понимаешь — твой мир просто рушится. Но сейчас хотя бы появился шанс что-то изменить. Благодаря интернету есть возможность спросить у очевидцев, что там происходит на самом деле. Когда начался Майдан, я попробовала во всем этом разобраться, и мой Фейсбук превратился в настоящий информационный ресурс.

Я преподавала математику в вечерней школе для детей из детского дома. Ну как для детей? Они там взрослые были — старше 18. Они везде ищут маму, две мамы, десять мам.

Тогда я сидела без работы и подумала, что было бы хорошо собирать информацию для друзей, которые днями сидят в офисах и у них нет времени во всем этом разбираться, а у меня это занимало практически 24 часа в сутки. Сама я писала, что против аннексии Крыма. На меня кучу собак спускали, было много ругани и грязи. Но одни ругали, а другие тихо добавлялись в друзья.

Один человек как-то добавился ко мне, а я у него спрашиваю: «Может мне не надо писать про все это? Может я людей раздражаю?» А он отвечает: «Нет, надо! Это реально очень надо. Если есть возможность терпеть, то писать надо». Я пытаюсь сделать так, чтобы между россиянами и украинцами шел хотя бы какой-то диалог: с плюсом или минусом — неважно. Пропаганда им в этом сильно мешает. Я пытаюсь сшить этот разваливающийся на куски мир.

Со временем у меня набралось какое-то количество друзей, с которыми мы в личке обсуждали каждый день Майдан, Крым и войны на Донбассе. Мы ночами сидели и думали, что же будет дальше. Потом я решила с ними познакомиться и поехала в Украину. Из первой моей поездки Алена Полунина сделала документальный фильм «Варя». От этого фильма у меня сложные впечатления. От украинских знакомых была резкая волна негатива, а со стороны России — у них скорее шок был. Но там есть соприкосновения России и Украины, и я считаю это очень важным.

Конечно, я одна мир не изменю, но каждый человек может пустить волну. Когда начались активные действия в Донбассе, мы начали собирать деньги на Celox — это такой порошок, который насыпается в рану и может остановить даже артериальное кровотечение. После его применения раненого можно дотащить до госпиталя, он не истечет кровью по дороге. В Украине этого препарата не было, но он был в России. Я начала собирать деньги на Celox, потом его покупала и отправляла в Украину. Через мои руки прошли сотни тысяч рублей, в компании Celox я стала постоянным покупателем. Меня там даже спросили, на какую сторону я покупаю эти медикаменты. Когда я ответила, мне сказали: «Будем считать, что мы этого не слышали».

После поездок в Украину наши московские путинисты начали подкалывать меня в Фейсубке, мол, почему вы не едете на Донбасс. Я вообще не собиралась ехать на войну и просто так написала в ленте: «А может действительно съездить в Донецк и Луганск?» Вдруг мне начали сыпаться сообщения от совершенно незнакомых мне людей: «Приезжайте, нам это очень нужно! Это безопасно!» Я думаю: «А зачем?» Они говорят: «Вы про нас напишете, вы про нас расскажите». Я собралась и поехала. Родственники от меня, конечно, были в шоке.

На Донбассе я увидела просто ужасную гуманитарную ситуацию: бабушкам по полгода не платят пенсии, они голодают. Тогда я вернулась в Москву и сказала: «Значит так. У меня два кошелька. Если ты за Украину, тогда — на Celox. Если ты за Донбасс, тогда — на бабушек». Были собраны большие деньги, и я их распределяла. Потом сборы на Celox отошли к украинским друзьям, и я уже напрямую занялась помощью пенсионерам в Донбассе.

Когда начались активные действия в Донбассе, мы начали собирать деньги на Celox — это порошок, который насыпается в рану и может остановить кровотечение.

На протяжении всего этого времени в мой адрес поступали какие-то резкие высказывания, но я на них не обращаю внимания. У меня от них есть защитный слой, который я наработала, когда преподавала математику в вечерней школе для детей из детского дома. Ну как для детей? Они на самом деле там все взрослые были — старше 18 лет. Если они, например, не могут решить задачу — все, по классу начинают летать тетрадки и ручки, они ругаются матом, дерутся. В такой обстановке я проработала четыре или пять лет, и у меня образовалась какая-то броня против агрессии, а надломило меня совсем другое обстоятельство.

Если в школе есть хороший учитель, то дети его любят. Он водит учеников в походы, заботится о них, появляется привязанность. Но наступает момент, когда учителю нужно отпустить своих воспитанников. В обычной школе они уходят, а их места занимают другие. Но в школе для детей, которых покинули родители, все иначе. Те, кого нужно отпустить, они не уходят. Они везде ищут маму, ищут две мамы, десять мам. Особенно те, от которых с рождения отказываются родители. Они всю жизнь ищут маму. Ищут везде. Могут в каком-то мужике с работы искать маму.

В прямом смысле они ищут маму, причем очень многие даже осознают, но ничего поделать с этим не могут. Они все время возвращаются, они все время просят внимания. Какая-нибудь 30-летняя девушка может говорить: «А можно я буду вашей дочкой?». И таких детей у меня набралось очень много. С каждым годом появлялись все новые, а старые никуда не уходили. Про них нельзя было просто забыть, потому что они могут что угодно сделать. Они могут покончить жизнь самоубийством. У них очень много проблем. Когда я с ними занималась, все время вспоминала такую игру на «Электронике», когда персонаж бегает и яйца собирает, а они все падают и падают сверху. Нужно быстро бежать, то там подхватить, то там. Ты должен сам к ним прибежать и понять, что с ними не так. И с каждым годом был новый уровень, потому что детей было все больше.

В итоге я сломалась и ушла из вечерней школы. Хотела заняться рисованием. Даже на курсы ходила. Хотела выйти на такой уровень, чтобы продавать картины коллекционерам. Тогда я мечтала свою жизнь повернуть в искусство, и мне совершенно не к месту была эта война в Украине. Мне тогда очень хотелось, чтобы она закончилась, поскольку я на картине не могла больше 10 минут сконцентрироваться. Я пыталась силой заставить себя рисовать, но это было несвободное творчество. «Когда говорят пушки, музы молчат».

До Украины были митинги на Болотной, но я туда не ходила. Я на самом деле до сих пор ругаюсь с людьми из оппозиции, потому что у них происходит какое-то бодание с нашим вторым оперполком, сотрудники которого чаще всего участвуют в задержаниях. Люди выходят на Манежку, их винтят, а пользы ноль. Просто тут надо понимать, в чем цель. Если цель — информировать население, то надо не на Манежку выходить, а наоборот ехать в спальные районы, где тебя куча народу увидят, где с людьми можно поговорить.

Однажды на перемене девочки зажали меня в углу и начали колоть булавками. Вдруг я у них спрашиваю: «А что вы от меня хотите?» Они задумались и говорят: «Мы хотим дружить».

Я честно не понимаю, зачем это стояние для иностранцев в центре столицы. Если у тебя в лоб не получается, то можно это сделать как-то эффективнее. Но пока эта идея выходить куда-то на окраины, она вообще нигде не находит понимания. Я, например, выходила летом в парк 50-летия Октября, где села с плакатиком «Напиши письмо украинскому другу». Никто из полицейских меня там не трогал, хотя это был даже не одиночный пикет, а толку от этого было много, потому что там были гуляющие люди, у них было время, с ними можно было поговорить.

У меня нет какой-то особенной цели. Просто каждый раз садишься и думаешь, что ты можешь изменить. Само понимание того, что ты можешь повлиять на ситуацию, у меня пришло еще в детстве. Помню, один случай. Мне тогда было девять лет. Я училась в английской спецшколе на Мосфильмовской. Был у нас в классе один мальчик — тихий отличник, но вредный-превредный. Он всегда был особняком, никогда не ходил собирать макулатуру и металлолом. Он был хиленький, слабенький, но с ужасным гонором. Всех презирал и на всех ябедничал.

Однажды его решили проучить. Объявили ему бойкот. Но что такое бойкот по-детски? Это когда на уроках не разговаривают, а после уроков — бьют. И вот один раз я поучаствовала в таком бойкоте. Помню, что мне это очень сильно не понравилось. Во второй раз я выступила против бойкота и стала защищать этого мальчишку. Смешно, конечно, но я была сильнее, чем он. Я его провожала до дома, а он, зараза, бросался к бабушке и начинал рыдать и говорить, что его бьют, и показывал на меня пальцем, мол, я била больше всех. Я сильно переживала по этому поводу, но понимала — больше никаких бойкотов.

Потом я перевелась в другую спецшколу с математическим уклоном — самую сильную в то время в Москве. И там у меня тоже был один случай. В восьмой класс набрали очень много учеников из других школ и сформировали два математических класса, но там был еще один общеобразовательный класс, про который учителя вообще забыли. Администрация и все остальные занимались математическим классами, а ребятам из простого класса за это было очень обидно. Дошло до того, что мальчишки из этого класса караулили после уроков «математиков» и избивали их.

Девчонки тоже следовали их примеру. Однажды на перемене девочки зажали меня в углу и начали колоть булавками. Вдруг я у них спрашиваю (я даже не знаю, откуда у меня этот вопрос возник): «А что вы от меня хотите?» Они вдруг остановились, задумались и говорят: «Мы хотим дружить». И дальше это все прекратилось. Это был восьмой класс. Я к тому, что у нас с Украиной — это примерно тоже самое. Ситуация ровно такая, как с теми девочками, которые кололи меня булавками.

Понравился материал? Помоги сайту!