День Победы: прошлое

Первая и наиболее подробная статья из цикла о прошлом, настоящем и будущем Дня Победы посвящена наименее изученному периоду в истории военной коммеморации в СССР — первым двум послевоенным десятилетиям. Чем было 9 мая в те годы, отменил ли Сталин в 1947 году День Победы и почему в 1965 году ему вернули статус выходного дня?

* * *

До сих пор даже от историков иногда приходится слышать утверждение о том, что Сталин в 1947 году «отменил» День Победы и после этого его «перестали отмечать». Объясняется это решение обычно опасениями, что фронтовики — участники недавней войны начнут требовать либерализации советской системы.

На самом деле День Победы отменен не был. Постановление от 23 декабря 1947 года лишило эту дату статуса нерабочего дня в пользу 1 января ^[1]. Новый выходной день впервые отмечался уже через неделю, чем «власти узаконивали фактически существующую практику», давая населению опохмелиться после новогодних торжеств ^[2]. Но это вовсе не означало конца мероприятий в память о войне и победе. 9 мая проводились митинги, лекции, экскурсии, выставки, спортивные соревнования и военные смотры, открывались новые памятники или благоустраивались существующие. В ряде городов производились салюты, а на страницах газет внимание, уделяемое Дню Победы, после 1947 года даже возросло ^[3].

Почему же мы тем не менее так охотно верим рассказу об отмене праздника? Тут следует выделить по меньшей мере четыре фактора, каждый из которых проливает свет на сегодняшнее восприятие Дня Победы и шире — советской истории.

Во-первых, это ретроспективный взгляд на 9 мая как на дату заведомо сакральную — главную дату праздничного календаря, каковой этот день на самом деле не был на протяжении всего советского времени. В таком случае любые изменения ее статуса должны были нести глубочайший символический смысл. Аналогичная судьба 3 сентября при этом обычно не упоминается, хотя в 1945–1947 годах выходным днем был и праздник победы над Японией, представленной Сталиным как удовлетворение сорокалетних чаяний народа и справедливая месть за поражение 1904 года ^[4]. Упускается из виду также, что реформы праздничного и военно-коммеморативного календарей были привычным делом, причем не только в сталинском Советским Союзе. В 1945-м и в первые послевоенные годы День Победы провозглашается праздничным днем не только в СССР, но и в ряде других стран, на которые теперь распространяются советское военное присутствие и политический контроль. В Варшаве, как и в Москве, руководство компартии подписывает соответствующее постановление еще 8 мая. (При этом внутри СССР в Киеве Парад Победы проходит в сам день 9 мая, а в Москве, как известно, — только 24 июня.) В Румынии 9 мая приходит на смену главному национальному празднику — Дню монархии, ранее отмечавшемуся 10 мая. Если в Москве 9 мая (как и 3 сентября) статуса выходного дня лишается в 1947 году в пользу Нового года, то в Польше это происходит в 1951 году, когда в список выходных возвращаются исключенные из него в 1946 году праздники религиозные и отсылающие к знаковым датам национальной истории. Между тем в том же 1951 году 9 мая — День освобождения от фашизма — становится единственным государственным праздником и выходным днем в Чехословакии, хотя как раз там военные события продолжались до 11 мая 1945 года. Но подобные манипуляции происходят не только в зоне советского контроля. Так, во Франции статус 8 мая при Шарле де Голле также неоднократно претерпевает изменения. Валери Жискар д'Эстен отменяет его совсем, а Франсуа Миттеран, наоборот, возвращает и вновь делает выходным днем. В соцлагере изменение статуса вовсе не означает отмены коммеморативных торжеств. День Победы здесь встраивается в традицию жестко контролируемых праздников госсоциализма. При этом понизить в статусе в пользу 1 января один из краеугольных политических праздников сталинского СССР (День труда, День революции или День Конституции) было немыслимо, а Дни Победы над Германией и Японией были введены недавно и в сравнении с исконными социалистическими праздниками не предполагали столь же массовых мероприятий.

Во-вторых — версия об отмене вроде бы хорошо накладывается на то, что мы знаем о позднем сталинизме. На новоприобретенных территориях проводились расстрелы и массовые депортации. С новой силой заработала система рабского труда заключенных, и в нее влились поляки и молдаване, участники антисоветского сопротивления и рядовые жители, не говоря о немецких военнопленных. Опыт миллионов советских граждан — остарбайтеров, жертв Холокоста, побывавших и уцелевших в плену красноармейцев, депортированных во время войны чеченцев или немцев Поволжья — был исключен из публичного обсуждения. На это время приходятся Ленинградское дело, убийство Соломона Михоэлса и Дело Еврейского антифашистского комитета. Все эти эпизоды, о которых до перестройки говорили шепотом или в самиздате, давно описаны историками на богатом архивном материале. Поэтому правдоподобными кажутся и другие версии, существовавшие в те годы на уровне слухов и интерпретаций. Одним таким слухом стал «Валаамский миф» — представление, будто в 1946–1947 годах улицы советских городов «очистили» от инвалидов войны, отправив их на Валаам. Как и другие мифы военной и послевоенной памяти, это представление создает рамку для осмысления личных воспоминаний (помню, они были — а потом исчезли), которые, в свою очередь, будто бы придают достоверность самому мифу, — механизм, давно описанный на примерах других стран ^[5]. Такие истории воспроизводятся из года в год теперь уже в интернет-публикациях. Поборники неосталинизма представляют подобные домыслы «антисоветчиной» — на самом деле, как показал исследовавший «Валаамский миф» историк Роберт Дейл, они представляли собой вполне закономерную попытку объяснить окружающую реальность в условиях цензуры, лжи и нехватки информации ^[6]. Что касается «отмены» Дня Победы, то она совпала по времени с другой реформой, которая воспринималась как плевок в лицо участникам войны, — отменой введенных в 1936 году выплат и прочих льгот за государственные ордена и медали, также вступившей в силу 1 января 1948 года. Правда, льготы распространялись не только на носителей военных медалей, при этом они были довольно скромными и доставались достаточно узкому кругу людей ^[7]. К тому же отмена льгот вписывается и в общую денежную реформу конца 1947-го, в рамках которой была упразднена карточная система и введена унификация розничных цен. Льготы для военнослужащих и их семей при этом упразднены не были. Таким образом, Сталин, безусловно, не был заинтересован в том, чтобы особо чтить участников войны, но вряд ли можно говорить о том, что принятие этих мер было определено «страхом» перед фронтовиками.

В-третьих, вера в отмену Дня Победы — эффект россиецентричного, а точнее — столичного взгляда. Управление империями всегда осуществляется неоднородно, и Советский Союз в позднесталинские годы не был исключением. Конечно, даже в Москве и Ленинграде мероприятия ко Дню Победы не прекращались. Тем не менее здесь могло возникнуть ощущение, что память о войне хотят подавить полностью, пусть даже хронология событий противоречит представлению о внезапной «отмене» в декабре 1947 года: в ходе Ленинградского дела были закрыты Музей блокады (1949), Музей обороны Ленинграда (1952) и расположенный в Ленобласти мемориал «Свирская победа» (1951), в московском парке Горького в октябре 1948 года завершила работу выставка трофейного оружия, в столице не были осуществлены наиболее грандиозные проекты воздвижения монументов Победы, хотя о войне и ее официальном образе москвичам каждый день напоминали скульптурные композиции на станциях метрополитена и на мосту Победы. Однако в то же самое время под руководством военных Севастополь фактически перестраивался в парк воинской славы ^[8]. Если в Сибири или на Урале военными памятниками в те годы в основном служили перемещенные в тыл и разросшиеся за годы войны промышленные предприятия, то на Украине, в Белоруссии и в западных областях РСФСР бывшие линии фронта уже были усеяны сотнями мелких и крупных обелисков, памятников-танков, а также типовых или самодельных изваяний из бетона, гипса и гранита ^[9]. В преддверии 9 мая благоустройством братских могил занимались местные жители — иногда по зову сердца, чаще (о чем свидетельствуют отчеты райкомов и обкомов) по указу. В сам День Победы открывались памятники, и вокруг них проходили митинги и военные смотры. Не говоря о том, что 9 мая, как и вся военная коммеморация того времени, имело и геополитические функции. Салюты проводились не только в городах-героях и республиканских столицах, но и в подвергаемых стремительной советизации центрах новых приграничных областей — Львове и Калининграде, а также в Порт-Артуре. Строительство памятников также форсировалось на краях империи: во Львове символический статус и архитектурные качества польского воинского кладбища служили аргументом уделить особое внимание созданию советского холма Славы, а водруженный в Ереване в 1950 году по проекту Сергея Меркурова и Рафаела Исраеляна монумент Победы в виде огромного памятника Сталину был виден из Турции, к которой СССР тогда выдвигал территориальные претензии. Аналогичные по размаху монументы Сталину-победителю планировалось построить в Киеве и Таллине, пока эти планы не перечеркнула смерть вождя. В новых странах-сателлитах от ГДР до Болгарии 9 мая служило инсценировке интернациональной дружбы с Советским Союзом. Именно в таком виде — уход за могилами, установка памятников, митинги внутри страны, парады и встречи в верхах за ее пределами — официальная коммеморация продолжалась и на протяжении хрущевского времени.

Но наиболее значимо, очевидно, четвертое объяснение мифа об «отмене Дня Победы». Это анахронизм. Когда сегодняшние комментаторы говорят о том, что до Брежнева Дня Победы не было, они имеют в виду, что его не отмечали так, как стали отмечать позже, — как всенародный праздник и день чествования ветеранов. Но таким он, собственно, и не задумывался. По замыслу начальства, День Победы в сталинские годы был праздником прославления советской военной мощи, партийно-государственного руководства и в первую очередь — вождя. Победа во Второй мировой войне очень быстро была встроена, с одной стороны, в серию прочих достижений социализма, а с другой — в мифологизированную историю российских ратных подвигов, восходящую к Полтавской битве, а то и к Ледовому побоищу. День Победы, в свою очередь, быстро занял место в ряду прочих воинских праздников и на практике во многом стал неотличим от широко отмечавшихся тогда Дня Советской армии, Дня авиации или Дня танкиста ^[10] — а последний в силу календарной близости (12 сентября) быстро затмил собой День победы над Японией. Помимо всего прочего, празднику в честь победы на Востоке просто не хватало материального «оснащения»: братские могилы Маньчжурской операции почти без исключения находились за пределами СССР.

Сходство между разными военно-коммеморативными праздниками было вызвано еще и тем, что как субъектами, так и адресатами коммеморации в те годы выступали, в первую очередь, сами военные. Официальными документами, публикуемыми в этот день в газетах, в послевоенные годы и на протяжении всего хрущевского времени были обращения глав военных министерств к «солдатам и матросам, сержантам и старшинам», а также к «офицерам, генералам и адмиралам». Поздравляли в них «личный состав армии и флота» — а вовсе не вернувшихся в гражданскую жизнь фронтовиков. Военные подразделения создавали мемориалы собственным подвигам, военные инженеры проектировали памятники и руководили их строительством. 9 мая вокруг них собирали кадровых военных и новобранцев. Митинги и спортивные соревнования зачастую проводились под эгидой военкоматов и ДОСААФа или его предшественников, обращаясь к молодежи — будущим солдатам, являясь, по сути, мобилизационными мероприятиями. В этих целях поддерживался культ местных и общесоюзных военных героев, на которых было принято равняться. В этих же целях на митингах могли выступать и офицеры или особо награжденные герои — но «простые» ветераны (тогда по большей части еще совсем молодые) на эту роль не годились. Это был не их праздник.

Именно поэтому неправдоподобна версия (впрочем, не подкрепленная архивными источниками) о том, что Сталин «отменил» праздник из страха перед фронтовиками. Известно множество высказываний вождя о том, что нечего кичиться победами, не говоря о фактическом запрете на публикацию мемуаров и опале ряда известных военачальников ^[11]. Однако, с одной стороны, Сталин высказывался в таком духе задолго до конца 1947 года. С другой — нет оснований считать, что отдельные требования или выражение недовольства фронтовиками создавали реальную угрозу для режима и нерешаемую задачу для служб безопасности: в конце концов, мы знаем о них (среди прочих источников) именно из сводок МГБ. Среди зафиксированных в архивах происшествий 1946–1947 годов, связанных с 9 мая, были пьянки, несчастные случаи и даже убийства партийных деятелей в сельской местности, но в этом День Победы мало отличается от других выходных дней. Представление о фронтовиках, видевших Европу и исполненных решимости изменить систему, но лишенных такой возможности потому, что выходной день перенесли с 9 мая на 1 января, — явная фантазия.

* * *

До сих пор мы рассматривали в основном государственную перспективу на 9 мая. В обсуждении военной памяти ей зачастую противопоставляется аутентичный взгляд «снизу». Окопная правда. Правдивый рассказ, временами пробивающийся сквозь типовой государственный нарратив. Однако такой образ является сильным упрощением. Коллективная память не может развиваться вне определенных социальных рамок, и, что касается коммеморативных практик, даже самые низовые практики так или иначе соотносились с партийно-государственными рамками — хотя бы потому, что и сама дата, к которой они были привязаны, была артефактом решения руководства. Альтернативным источником практик поминовения мертвых могли служить разве что религиозные традиция и символика. Особенно в сельской местности в период до новой хрущевской антирелигиозной кампании служили панихиды. Жители белорусских сел ставили кресты в память об односельчанах, заживо сожженных немецкими карателями ^[12]. Родственники жертв Холокоста устанавливали надгробия с надписями на иврите ^[13]. Новые советские ритуалы сознательно вводились в качестве альтернативы религиозным, и связанные с 9 мая коммеморативные практики не стали исключением — примером может послужить проведенный в 1964 году по инициативе ровенского обкома «День памяти мертвых» в форме квазирелигиозной «гражданской панихиды» на кладбище ^[14].

Однако главным образом развивались практики, которые были вполне совместимы с официальным коммеморативным репертуаром, но при этом постепенно преобразовывали его изнутри. Такие практики не обязательно были «низовыми» в строгом смысле слова: в них могли принимать участие совсем «рядовые» носители военного опыта, но чаще, как и в случае с ровенской панихидой, инициатива принадлежала людям, обладающим тем или иным властным или символическим ресурсом: местным властям, директорам заводов, военным, признанным скульпторам и архитекторам.

Исполкомы устанавливали на кладбищах надгробия из каталогов государственных изокомбинатов. Архитекторы-профессионалы и любители, а также местные жители или члены семей погибших иногда по собственной инициативе создавали памятники, которые открывали в День Победы. Местные власти — особенно в небольших городах и на селе — зачастую закрывали на это глаза, если надписи и символика не вступали в прямой конфликт с официальными установками. Бывшие фронтовики 9 мая собирались на площадях или дома. Часто такие встречи бывали поводами для попоек. Как и другие носители недавнего травматического опыта, в семейном кругу многие ветераны скорее были склонны о войне угрюмо молчать, нежели делиться пережитым с домашними. Семьи дома или на кладбищах поминали мертвых. Некоторые бывшие фронтовики уже в конце 1940-х по собственной инициативе стали выступать на заводах и предприятиях — задолго до того, как это стало поощряемой государством и даже обязательной практикой. В Москве, Владивостоке и шире всего в Киеве действовали ассоциации ветеранов тех или иных подразделений или родов войск, созданные по инициативе самих фронтовиков и где-то остававшиеся неформальными объединениями, а где-то вскоре встроенные в местные партийные, армейские или музейные структуры. Украинская республиканская ассоциация помощи инвалидам войны на момент роспуска в 1951 году насчитывала более 100 тысяч членов ^[15]. Некоторые учителя устраивали для детей экспедиции на поля сражений ^[16]. Сотрудники столичных и провинциальных музеев еще во время войны собирали артефакты, а в послевоенные годы организовывали временные и постоянные выставки или даже специализированные музеи ^[17]. Даже первый в СССР Вечный огонь — в начале 1950-х такой тип памятника, так же как и Могила Неизвестного Солдата, еще считался буржуазным символом — стал результатом такой локальной инициативы. Его установку организовал бывший фронтовик, а на тот момент директор завода в поселке Первомайский под Тулой в память о погибших в этом районе и как демонстрацию газификации страны ^[18].

Хрущев в то время глядел в будущее, покорял космос и сеял кукурузу. При этом многие подобные инициативы армии и отдельных ветеранов не пресекались. Историк движения ветеранов в СССР Марк Эделе даже высказал предположение о том, что именно Хрущев в бытность руководителем украинской компартии покровительствовал комиссии помощи инвалидам войны и потому, оказавшись во главе страны, разрешил организацию похожих комитетов уже при военкоматах ^[19]. К тому же некоторые крупные мемориальные проекты — такие, как Мамаев курган в Волгограде или московский парк Победы, — были начаты именно в хрущевские годы, хотя завершились намного позже.

* * *

Новая эпоха в советской военной коммеморации началась после свержения Хрущева, и ее символом стало возвращение Дню Победы статуса выходного дня. Брежневский культ Победы принято объяснять желанием нового руководства обеспечить себе новый источник легитимности. И действительно, к середине 60-х память о революции померкла, война же затронула каждую советскую семью, и к военному поколению — с большей или меньшей натяжкой — могли отнести себя и новые руководители.

Однако такое умозрительное объяснение, хотя и не лишено убедительности, все же является некоторым упрощением. Архивные же источники о решении вернуть Дню Победы статус выходного дня сравнительно скудны. Тем не менее их анализ позволяет несколько усложнить представление, будто брежневский Президиум ЦК в поисках внутренней легитимности ввел новый праздник на пустом месте или просто возобновил традицию 1946–1947 годов, — особенно если принять во внимание не только непосредственные постановления ЦК о 9 мая ^[20], но и их контекст, а также документы не только московских архивов.

Ключевым документом в этой связи можно считать датированное 12 января 1965 года обращение секретаря ЦК КП Украины Петра Шелеста в Центральный комитет КПСС: двумя месяцами раньше Шелест, поддержавший отставку Хрущева, был избран членом Президиума ЦК. В своем письме Шелест от имени украинской компартии предлагает объявить День Победы нерабочим днем и проводить 9 мая парады, а 1 мая — только демонстрации. Называя ряд конкретных областей Украины, Шелест пишет о том, что «рождаются и находят все более широкое распространение новые обряды и обычаи по увековечиванию подвига народа». После реформы 1947 года, жалуется он, «[т]оржества, связанные с этой датой, фактически были сведены к проведению обычных массово-политических мероприятий, посвященных памятным дням». Шире отмечать этот день Шелест предлагал, в частности, «для раскрытия источников силы и непобедимого могущества советского государства и его армии <…> и неизбежности поражения любых агрессоров в войне против стран социалистической системы» в условиях, когда «западногерманские реваншисты бряцают оружием». К тому же это «способствовало бы воспитанию молодого поколения на революционных и боевых традициях нашего народа, мобилизации трудящихся на успешное претворение в жизнь Программы партии» ^[21].

Непосредственный контекст создания этого обращения пока прояснить не удалось. Вполне вероятно, что письмо было устно согласовано с другими членами президиума. Однако нет оснований сомневаться в том, что инициатива вернуть 9 мая статус выходного дня исходила именно от Шелеста: если бы «просьба трудящихся Украины» понадобилась, чтобы замаскировать уже созревшее в Москве решение, то о ней бы широко писали. К тому же именно на Украине на местном уровне действительно наиболее широко развивались разнообразные коммеморативные практики, связанные с войной ^[22], а в 1964 году в день 9 мая, к тому же выпавший на субботу, широко отмечалось двадцатилетие освобождения украинских городов ^[23]. Зарождение идеи в Киеве подтверждается и хронологией событий: постановление широко отметить юбилейную дату внушительной кампанией внутри страны и за рубежом было принято 19 марта, меньше чем за два месяца до начала торжеств, а публично о переносе парада с 1 мая на 9-е стало известно только в середине апреля ^[24].

Важно и другое обстоятельство: украинское руководство в силу пограничного положения республики и постоянной «работы» с украинской диаспорой было особенно чутко к внешнеполитической обстановке. Здесь кроется другая причина повышенного интереса нового руководства к юбилейной дате. Она проступает еще четче, если помимо самого постановления о новом празднике обратить внимание на другие комплексы вопросов, занимавшие Президиум ЦК КПСС в первой половине 1965 года. Одним из них стало международное положение. Слова Шелеста о «западногерманских реваншистах», которые «бряцают оружием», очевидно, относились к истечению к 8 мая 1965 года срока давности нацистских преступлений по действующему в ФРГ законодательству. Правительство Людвига Эрхарда сопротивлялось инициативе парламентской оппозиции отменить этот срок. С конца 1964 года не только соцстраны, но и США, Израиль и западные соседи Германии выражали свое возмущение этой позицией. 5 февраля 1965 года на заседании Президиума ЦК подробно обсуждалась кампания по воздействию на Западную Германию. Было решено «расширять движение протеста» и «активизировать участие в этом движении различных международных организаций», в том числе «ветеранов войны; борцов сопротивления». Таким образом, ветераны понадобились советскому руководству не в последнюю очередь для выражения собственной позиции на мировой арене. (Это было неудивительно: ведь сам Советский комитет ветеранов войны в 1956 году был создан для участия в возникшей шестью годами раньше Всемирной федерации ветеранов войны ^[25].) Советским общественным организациям было велено провести «в течение февраля—апреля с.г. мероприятия, направленные на мобилизацию общественного мнения против намерения правительства ФРГ» ^[26]. На том же февральском заседании рассматривались позиция СССР в отношении международных конгрессов историков ^[27] и приглашение принять участие в фестивале военного фильма в Версале, впервые прошедшем в предыдущем году ^[28]. Такое временно́е совпадение само по себе не позволяет говорить о прямой причинно-следственной связи между международной ситуацией и решением широко отметить двадцатилетие окончания войны в Европе. Тем не менее оно обращает внимание на большое значение внешней политики для нового коллективного руководства. В условиях холодной войны, Берлинского и Карибского кризисов первой половины 1960-х, советско-китайского раскола, войны во Вьетнаме и роста движения неприсоединения престиж СССР в мировой политике имел для Брежнева и его соратников не меньшее значение, чем легитимность в глазах собственного населения. А победа СССР во Второй мировой войне во всем мире оставалась одним из главных источников такого престижа. «Волоколамское шоссе» изучали израильские военные и латиноамериканские революционеры. В глазах многих западноевропейских левых победа над нацизмом давала Советскому Союзу моральное право судить Западную Германию за недостаточную проработку прошлого — даже после подавления восстаний в ГДР и Венгрии. В таком контексте инициатива Шелеста выглядела как удачный ответ не только на набирающие обороты коммеморативные инициативы внутри страны, но и на международные вызовы.

Соответственно, длинный перечень мероприятий, утвержденный Президиумом ЦК к 20-летию победы над Германией, включал в себя множество мер, обращенных к международной аудитории, перекликаясь с начавшейся в феврале кампанией по воздействию на ФРГ: серия выставок для показа в зарубежных странах, специальные номера зарубежных советских изданий, публикация архивных документов о дипломатических переговорах времен Второй мировой войны, отправка за границу огромного комплекса фильмов, журналов, книг и статей, организация радио- и телепередач на зарубежные страны, пресс-конференция для иностранных корреспондентов. Иностранных представителей приглашали на приемы в Москве и дипломатических представительствах за рубежом, на открытие экспозиции в новом здании Центрального музея Вооруженных Сил ^[29]. (Бундестаг тем временем 23 марта 1963 года принял компромиссное решение отчислять срок давности за участие в геноциде от 1 января 1950 года, и лишь в 1969 году он был отменен совсем.)

Именно на иностранных представителей были рассчитаны и выступления первых лиц государства — более чем двухчасовая речь Брежнева в Кремлевском дворце съездов 8 мая и выступление министра обороны маршала Малиновского во время парада, который впервые в Москве был проведен 9 мая вместо 1-го. Речь Брежнева, впоследствии опубликованная в «Правде», обращалась к представителям соцлагеря и стран, входящих в зону советского влияния ^[30]. Других дипломатов в аудитории почти и не было — послы западных стран и их союзников от участия отказались, так как в то же утро в «Правде» вышла статья Малиновского, в которой маршал издевался над усилиями, предпринятыми союзниками на Западном фронте в 1944–1945 годах, обвинял США и ФРГ в подготовке к третьей мировой войне, а американские действия во Вьетнаме назвал хуже преступлений Гитлера ^[31]. Брежнев на его фоне выглядел фигурой взвешенной и обаятельной. Присутствовавший как представитель нейтральной страны швейцарский посол воспринял его речь — включая единичное упоминание Сталина — как шаг в сторону более объективного освещения советской истории и вклада западных держав в общую победу ^[32]. За месяц до юбилейных торжеств начались поставки советских ракет социалистическому Вьетнаму для отражения американских налетов — и во время парада западные дипломаты с огромным интересом фотографировали советскую военную технику, которую им до того не показывали в таких масштабах ^[33]. В такой хореографии праздника трудно не усмотреть желание продемонстрировать военную мощь СССР подчиненным, союзникам и соперникам ^[34].

Второй комплекс тем, занимавший Президиум ЦК в первый послехрущевский год, — трудовое законодательство. В первой половине 1960-х по Советскому Союзу прокатилась волна массовых беспорядков — таких, как краснодарские волнения в январе 1961-го и новочеркасская забастовка в июне 1962-го, завершившаяся кровавым разгоном демонстрантов ^[35]. Среди множества причин таких событий важное место занимали тяжелые условия труда и элементарная бытовая неустроенность большой части населения, несмотря на громогласные обещания первого секретаря и эволюцию мобилизационной модели развития в сторону более потребительской. К тому же в трудовом законодательстве царил хаос — различные республиканские и общесоюзные законы противоречили друг другу. Попытки упорядочить ситуацию начались при Хрущеве, но если новый Уголовный и Процессуальный кодексы были утверждены (на республиканском уровне) в 1960 году, а Гражданский — в 1964-м, то в трудовом праве сохранялась чересполосица.

Свергнув Хрущева, новое коллективное руководство вскоре взялось за реформы трудового права. Со всей страны были затребованы отчеты о соблюдении законодательства в сфере охраны труда — как на промышленных предприятиях, так и в структурах партии и государственного управления. В середине февраля на заседании Президиума ЦК впервые рассматривался проект закона, который должен был стать шаблоном для нового трудового законодательства в каждой из республик. (Основы законодательства о труде в результате были утверждены только в 1970 году.) Именно здесь — в главе о рабочем времени и времени отдыха — впервые было предусмотрено на законодательном уровне закрепить новые нерабочие дни — 8 марта и 9 мая ^[36]. Таким образом, введение двух новых праздников выглядит, помимо прочего, как новый способ управления общественными настроениями через расширение гарантированного досуга. Очередная реформа праздничного календаря на самом деле не пересматривала решение Сталина в декабре 1947-го, а продолжала линию, начатую отменой Дня Победы как выходного в пользу 1 января. Однако теперь вводились праздничные дни, в которые и на символическом уровне советским людям предлагалось отмечать действия не вождей революции или героев прошлого, а самих себя, участвовавших в сравнительно недавних событиях: даже 8 марта объявили нерабочим днем со ссылкой на подвиг советских женщин в годы Второй мировой войны, о чем впервые сообщил Брежнев в своем докладе к Дню Победы ^[37]. Вскоре после этого, в 1967 году, в СССР была введена пятидневная рабочая неделя, параллельно стало появляться множество новых профессиональных и других «новых» праздников, символически поднимающих престиж работников разных отраслей ^[38]. Эти новшества были частью комплекса мер, в результате которых по-настоящему массовые беспорядки в СССР сошли на нет.

Подводя итог, можно сказать, что зародившаяся, очевидно, в Киеве идея повысить статус Дня победы над Германией прекрасно решала сразу несколько задач, связанных не только с внутренней легитимностью нового руководства, но и со статусом СССР на международной арене и желанием предотвратить новые массовые волнения, в том числе и через расширение досуга.

Результатом этого решения стало не столько изобретение новых коммеморативных практик, сколько распространение на всю страну ритуалов, возникших на местах в западных регионах СССР. Таким образом, новое руководство следовало административным традициям всех империй и, в частности, сложившейся практике большевиков: опробовав или обнаружив на периферии те или иные принципы управления или символические ресурсы, правители гомогенизировали их и стали применять уже в центре. Так возник знакомый последним советским поколениям культ Великой Отечественной войны с выступлениями ветеранов, вручениями медалей и почетными караулами. Для ритуалов, связанных с Днем Победы, требовались военные памятники, и теперь они стали появляться в массовом порядке уже по всему СССР.

Цели руководства во многом совпали с интересами поколения фронтовиков, из рядов которых, как показал Марк Эделе, вышло настоящее «народное движение», требовавшее уважения и конкретных социальных льгот. Ветераны войны к тому моменту стали поколением отцов, и в центре ритуалов все больше оказывались дети, причем из мобилизационных мероприятия к 9 мая все больше превращались в благодарственные «за мирное небо над головами».

К тому же на 1960-е годы выпал пик возникновения в СССР современного городского общества — процесса, который историк Стивен Ловелл назвал центральным для российской истории XX века и более значимым с точки зрения социальной истории, чем даже Октябрьская революция, Гражданская война или распад СССР ^[39]. Вместе с населением урбанизация преобразовала и память о войне — из мест сражений, в большинстве своем находящихся в сельской местности и на периферии, она переехала в новые городские кварталы: здесь война присутствовала уже не в форме сожженных хат, непогребенных тел и невзорвавшихся мин, а опосредованно — в топонимике новых улиц и площадей. Из братских могил вблизи городов павших перезахоранивали в новых городских мемориалах-парках, которые одновременно служили горожанам местами отдыха, а иногда и развлечения. Места для загородных мемориалов зачастую выбирали так, чтобы туда было легко добраться на автобусе или автомобиле. Ритуалы военной коммеморации стали ассоциироваться со сравнительным благополучием конца 1970-х годов, которое — как и во многих других послевоенных обществах эпохи холодной войны — одновременно обеспечило своего рода передышку, создавая тот досуг, без которого невозможна скорбь. Наиболее непосредственно это означало, что 9 мая стало датой посещения кладбищ, причем поминали зачастую не только павших в войну, но и других усопших; это была своего рода светская родительская суббота. Торжество телевизора создало канон военных фильмов, где отражались все эти смешанные чувства. Именно в это время возникла специфическая культура праздника, в котором веселье и гордость смешиваются «со слезами на глазах». Культура, которую — уже практически без живых ветеранов — пытаются воспроизводить сегодняшние публичные мероприятия.

Михаил Габович — научный сотрудник Эйнштейновского форума (Потсдам, Германия) и центра «Человек, природа, технологии» Тюменского государственного университета.

* * *

Публикация стала возможной благодаря гранту Российского научного фонда (проект № 20-18-00342 «Институциональные и неинституциональные ритуалы в структуре позднесоветского общества (1956–1985)», руководитель — Александр Фокин). За стипендии, позволившие работать в московских и киевских архивах, выражаю благодарность соответственно Германскому историческому институту в Москве и Германо-украинской комиссии историков, а за поддержку исследования истории советских военных памятников и коммеморативных практик — Гамбургскому фонду поддержки науки и культуры.

---

^[1] «Правда», 24.12.1947.

^[2] Яков Лысенко, Ирина Гуцу. Новогодние каникулы: длинные, зимние, твои. «Газета.ру», 23.12.2017.

^[3] Jan Plamper. The Stalin Cult: A Study in the Alchemy of Power. — New Haven: Yale University Press, 2012. P. 68–69.

^[4] Обращение тов. И.В. Сталина к народу // «Красная звезда», 04.09.1945.

^[5] Алессандро Портелли. Массовая казнь в Ардеатинских пещерах: история, миф, ритуал, символ // Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа / Под ред. М. Габовича. — М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 463–480.

^[6] Robert Dale. The Valaam Myth and the Fate of Leningrad's Disabled Veterans // Russian Review. Vol. 72. No. 2. April 2013. P. 260–284.

^[7] Александр Малинкин. Награда как социальный феномен. Введение в социологию наградного дела. — Санкт-Петербург; Москва: Центр гуманитарных инициатив, 2013. (В использованной онлайн-версии страницы не указаны.)

^[8] Karl D. Qualls. From Ruins to Reconstruction: Urban Identity in Soviet Sevastopol after World War II. — Ithaca: Cornell University Press, 2009.

^[9] Впечатляющая коллекция фотографий таких памятников и проходящих вокруг них мероприятий хранится в Центральном государственном кинофотофоноархиве Украины им. Г.С. Пшеничного в Киеве.

^[10] Jan Plamper. The Stalin Cult. P. 71, 75.

^[11] См., например: Семен Экштут. «Когда мы вернулись с войны…» Почему Сталин отменил празднование Дня Победы // «Родина», 01.05.2019.

^[12] Сведения из личного архива сельского учителя Акима Старохатнего (1926–2019), доступ к которому был любезно предоставлен мне самим покойным Акимом Михайловичем.

^[13] Arkadi Zeltser. Unwelcome Memory: Holocaust Monuments in the Soviet Union. — Jerusalem: Yad Vashem Publications, 2019.

^[14] Roman Serbyn. Managing Memory in Post-Soviet Ukraine: «Victory Day» or «Remembrance Day» // Stephen Velychenko (ed.). Ukraine, the EU and Russia. History, Culture and International Relations. — Basingstoke; New York, 2007. P. 108–122, 118.

^[15] Mark Edele. Soviet Veterans of World War II. A Popular Movement in an Authoritarian Society. — Oxford: Oxford University Press, 2008. P. 125.

^[16] Готовить вечерние школы сельской молодежи к новому учебному году // «Комсомольская правда». 20.07.1946. С. 1. За предоставление цитаты и множества других материалов из педагогической периодики конца 1940-х годов сердечно благодарю Марию Майофис.

^[17] Anne Hasselmann. Wie der Krieg in das Museum kam: Die Gestaltung der Erinnerung in den sowjetischen Museen Moskau, Minsk und Tscheljabinsk. Dissertation, Universität Basel, 2019.

^[18] Анна Юдкина. «Памятник без памяти»: первый Вечный огонь в СССР // «Неприкосновенный запас», № 101, с. 112–134.

^[19] Edele. Soviet Veterans… Op. cit.

^[20] Постановление Президиума ЦК КПСС о праздновании Дня Победы в 1965 г. Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ). Ф. 4. Оп. 18. Д. 780. Л. 34–39. Перечень мероприятий в связи с празднованием 20-летия победы советского народа в Великой Отечественной войне. РГАНИ. Ф. 4. Оп. 18. Д. 780. Л. 40–43. Проект постановления ЦК КПСС о праздновании Дня Победы в 1965 г. РГАНИ. Ф. 4. Оп. 18. Д. 780. Л. 32. Постановление Президиума ЦК КПСС о праздновании Дня Победы в 1965 г. РГАНИ. Ф. 4. Оп. 18. Д. 780. Л. 33. Эти документы опубликованы Никитой Пивоваровым: О праздновании Дня Победы в 1955 и 1965 гг.

^[21] Центральный государственный архив общественных объединений Украины (Центральний державний архів громадських об'єднань України (ЦДАГОУ)). Ф. 1. Оп. 24. Д. 6053. Л. 7–10. Этот документ уже цитировался и обсуждался в статье: Roman Serbyn. Managing Memory in Post-Soviet Ukraine… (p. 116–118).

^[22] См. об этом, например, работы Ирины Склокиной, в частности: І.Є. Склокіна. Пам'ять про Другу світову війну та нацистську окупацію України в повсякденних практиках радянського суспільства (1953–1985) // Вісник Харківського університету. Серія: Історія. 2011. № 44. С. 199–219; Она же. Святкові комеморації як складова офіційної радянської політики пам'яті про нацистську окупацію (за матеріалами Харківської області), 1943–1953 рр. // Історія та географія. 2013. № 49. С. 180–185; Она же. Офіційна радянська політика пам'яті про нацистську окупацію України (за матеріалами Харківської області), 1943–1985 рр. Дисертація на здобуття наукового ступеня кандидата історичних наук. Харківський національний університет імені В.Н. Каразіна. 2014; Iryna Sklokina. Commemorating the Glorious Past, Dreaming of the Happy Future. WWII Burial Places and Monuments as Public Places in Postwar Ukraine. In: The Political Cult of the Dead in Ukraine. Traditions and Dimensions from Soviet Times to Today / Ed. by Guido Hausmann. V&R Unipress Göttingen (в печати).

^[23] См. об этом статью: Roman Serbyn. Managing Memory… Сербин ошибочно датирует 9 мая 1964 г. как воскресенье и повторяет миф о высылке инвалидов войны на Север, что не отменяет ценности его архивных находок.

^[24] См. секретный отчет швейцарского посла Антона Роя Ганца, присутствовавшего на торжествах 8 и 9 мая: Siegesfeier 8./9. Mai 1945–1965 in Moskau. Швейцарский федеральный архив, Берн (Schweizerisches Bundesarchiv, BAR). E 2300/716/608. Цитируется по оцифрованной версии.

^[25] Edele. Soviet Veterans… P. 162–164.

^[26] РГАНИ. Ф. 4. Оп. 18. Д. 776. Л. 118.

^[27] РГАНИ. Ф. 4. Оп. 18. Д. 776. Л. 102–112.

^[28] РГАНИ. Ф. 4. Оп. 18. Д. 776. Л. 59–64.

^[29] РГАНИ. Ф. 4. Оп. 18. Д. 780. Л. 32.

^[30] Великая победа советского народа. Доклад на торжественном собрании в Кремлевском дворце съездов, посвященном 20-летию победы советского народа в Великой Отечественной войне. 8 мая 1965 года // Л.И. Брежнев. Ленинским курсом. Речи и статьи. Том первый. — М.: Издательство политической литературы, 1970. С. 118–155.

^[31] BAR. E 2300/716/608.

^[32] «Аплодисменты при упоминании Сталина означают не ресталинизацию, а маленький шаг в сторону объективной историографии. Можно ли надеяться, что со временем все — включая еще не реабилитированных — займут заслуженное место в истории Советского государства, помимо Хрущева также Бухарин и многие другие невинные жертвы сталинских злодеяний?» (там же).

^[33] Там же.

^[34] Там же.

^[35] В.А. Козлов. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе (1953 — начало 1980-х гг.). Изд. третье, исправленное и дополненное. — М.: Росспэн, 2009.

^[36] РГАНИ. Ф. 4. Оп. 18. Д. 779. Л. 136.

^[37] Л.И. Брежнев. Великая победа советского народа… С. 133.

^[38] Катриона Келли, Светлана Сиротинина. «Было непонятно и смешно»: праздники последних десятилетий советской власти и восприятие их детьми // Антропологический форум. 2008. № 8. С. 258–299.

^[39] Stephen Lovell. Kontinuität und Wandel in Russlands Gesellschaft seit den 1960er-Jahren // Mittelweg 36. 2/2017. S. 74–85.

Понравился материал? Помоги сайту!