Чувства людей, которые не были описаны искусством

© Пермский академический Театр-Театр

— Как сложился замысел вашей оперы? И почему это для вас важно? Можно сказать о публицистической части, о политике, о первом впечатлении от текста.

— Мне всегда казалось, что самый интересный материал для искусства — частная жизнь простых людей. Вещи, которые меня когда-то сформировали, — фильмы Хармони Корина, фотографии Ричарда Биллингема, на которых он снимал свою семью в Бирмингеме; в русском искусстве это были верлибры Кирилла Медведева, с которым мы дружим больше 20 лет. То есть меня всегда привлекало искусство, сделанное из чистой, необработанной жизни. И вот я натолкнулся на тексты, опубликованные Ирой. И понял, что хочу из этого сделать если не оперу, то большую вокальную вещь.

Дело в том, что все мои оперы основаны на документальном материале. В «Аутланде» это тексты детей-аутистов, «Франциск» основан на достаточно жестких воспоминаниях его ученика Фомы Челанского, и главный герой там «совсем не милый друг зверей», как мне с одобрением говорили католические монахи на премьере. Еще одна опера — «Pazifik Exil» — состоит из монологов немецких художников-эмигрантов, осевших в Калифорнии во время Второй мировой. «Время секонд хэнд» по Алексиевич тоже основано на документальном материале.

Но когда я говорю «документальный материал» — я не имею в виду публицистику. Меня куда больше интересуют чувства людей, которые до сих пор не были описаны искусством. И, конечно, это касается частной жизни гомосексуалов, живущих в относительно свободной ситуации после революции и потом оказавшихся внутри диктатуры.

Меня всегда интересовала жизнь геев и лесбиянок в условиях тоталитаризма — просто потому, что мы ничего об этом не знаем. Есть какие-то обрывки вроде дневников Рюрика Ивнева, где он описывает свои романы с рабочими. Ну и, конечно, сама по себе тоталитарная эстетика того времени пропитана гомоэротикой, но о том, как эта гомоэротика реализовывалась в обычной жизни, мы имеем очень смутное представление. В основном нам приходится это домысливать, потому что всякая диктатура рано или поздно лезет к человеку в штаны и это ведет к уничтожению любой приватности — люди в то время просто сжигали свои дневники. И вот я начал работать, начал монтировать тексты, еще не представляя, что это будет.

Поговорил об этом материале с несколькими известными русскими режиссерами-гомосексуалами. Услышал ото всех одну и ту же фразу: «Ну ты понимаешь, я не хочу, чтобы меня ассоциировали с этой темой». Пришлось в результате поработать с натуралами, которые занялись, как сейчас принято говорить, апроприацией и, в общем, прекрасно справились.

Сцена из спектакля «Die Einfachen» / «Простые»© Musik der Jahrhunderte

— Что это за плачущий, задыхающийся вокал на фоне очень спокойно и открыто прочитанного текста? Как слушать эту вещь? Какие эмоциональные пути в историю она дает?

— Ну, вы описываете мой базовый вокальный стиль, который сложился у меня более 20 лет назад. Это такая попытка зафиксировать нонвербальную коммуникацию аутистов, осмысленную как музыкальный материал. Это мой тайный родной язык. Но понятно, что там это — только один из многих стилистических пластов, все в целом — многоголосная и многочастная вещь, которая работает прежде всего как контрапункт разных темпов, стилей и разных аффектов. Но, конечно, именно сочетание эмоционального вокала и достаточно сухого чтения и достигает того эффекта, который мне необходим. При этом полифонический монтаж из вокализа и чтения присутствует только в крайних частях пьесы. Средние 10 минут сделаны как отдельный пятиголосный мадригал, достаточно сложный по своей фактуре. Его можно слушать как отдельную пьесу.

— Что дает сотрудничество искусства и науки? Чего не хватает этому сотрудничеству в современном мире?

— За сотрудничеством науки и искусства, полагаю, будущее, но боюсь, что это тот поезд, куда меня не возьмут, у меня слишком уж устаревший инструментарий. Что касается исследования Иры, я отнесся к нему как к документальной прозе, для меня это не научное исследование, а авантюрный роман, а моя вещь — способ выразить свою эмпатию к его героям. Для меня было очень важно, что все герои исследования Иры — свободные, рефлексирующие люди, что они не представители какой-то субкультуры и не жертвы. В тексте Иры есть материалы допросов главного героя Ники Полякова НКВД, я их, подумав, вычеркнул. Мне важно было не создать ощущение виктимности героев, а показать их свободными, реализовавшими свою сексуальность людьми, уверенными в себе. Потому что иначе можно было бы слишком быстро оказаться на заезженной лыжне русской драматургии: наказуемости любого проявления свободы. Был бы обычный русский сюжет: как только человек начинает себя вести более-менее независимо, к нему приходит либо гопник, либо милиционер с собакой. Вы знаете, что пьеса Дмитрия Данилова «Человек из Подольска», в которой двое полицейских издеваются над случайным прохожим, а потом у него развивается стокгольмский синдром, идет в России в 35 театрах? Мне кажется это очень печальным знаком, при том что я не сомневаюсь в достоинствах этого драматического текста.

Современное русское искусство учит обывателя страху и неизбежности тоталитаризма, оно программирует его быть жертвой, постоянно внушает мысль о всесильности зла. Мне же хотелось показать свободных людей, которые жили сто лет назад и, в общем, в каком-то смысле более свободны, чем наши современники.

Поэтому диктатура и сочла их опасными.

Сцена из спектакля «Die Einfachen» / «Простые»© Musik der Jahrhunderte

— Почему вы решили сделать спектакль двуязычным?

— В какой-то момент стало ясно, что исполнять вещь будут Neue Vocalsolisten Stuttgart — наверное, лучший на сегодняшний день вокальный ансамбль, исполняющий современную музыку. Эти певцы — прекрасные характерные актеры, но большинству из них уже за 50, а все-таки письма, которые откопала Ира, описывают драмы молодых людей. И я придумал, что у каждого певца будет актер-двойник, который будет читать тексты писем на русском. В какой-то момент режиссер Илья Шагалов снял студию в Москве, и мы записали монологи наших героев с московскими актерами. Мне хочется назвать их тут поименно: это Ульяна Лукина, Гладстон Махиб, Игорь Бычков и Савва Савельев. С двумя из них, Гладом и Игорем, я уже работал.

То, как они прочитали эти тексты, создало удивительно верную, правильную интонацию, очень строгую и проникновенную. Это повлияло и на характер музыки. Потом мы с Ильей три дня расставляли эти фрагменты с чтением внутри готовой вокальной партитуры, чтобы получился убедительный контрапункт чтения и вокала. И, наконец, уже в Штутгарте смонтировали финал: там пять певцов, записанных на видео, поют по-немецки и четыре актера читают по-русски один и тот же текст.

Текст этот завершает частное письмо Ники Полякова, героя исследования Иры, к Бехтереву, и в нынешнем контексте звучит оно почти как манифест:

«НИКАКИЕ ЗАКОНЫ, НИКАКИЕ УСЛОВНОСТИ НЕ УБЕДЯТ НАС, ЧТО НАШИ ПОСТУПКИ ПРЕСТУПНЫ И НЕНОРМАЛЬНЫ. ЗАКОНЫ ПИШУТ ЛЮДИ, И ОНИ ЖЕ ИХ ИЗМЕНЯЮТ, И МЫ УВЕРЕНЫ, ЧТО НАСТАНЕТ ТАКОЕ ВРЕМЯ, КОГДА ЗА НАМИ ПРИЗНАЮТ ПРАВО, Т.Е. ГРАЖДАНСКОЕ ПРАВО НА СВОБОДНОЕ НАШЕ СОЖИТЕЛЬСТВО».

В какой-то момент там происходит морфинг, и лица певцов на экране превращаются в лица актеров, а пение в говорение — и обратно. Таким образом, оба уровня повествования — говорение и пение и оба языка — русский и немецкий в финале сливаются на одном экране.

Сцена из спектакля «Die Einfachen» / «Простые»© Musik der Jahrhunderte

— Как реагируют немецкая публика и коллеги в Германии?

— В целом, как и я, конечно, сопереживают героям исследования Иры. Была огромная, на полосу, статья Керстин Хольм в газете «Франкфуртер альгемайне», где был и достаточно подробный анализ музыкальной составляющей проекта. Но в целом пока акцент критических реакций — на использованном мною материале, что и понятно, потому что материал этот для немецкой аудитории достаточно незнакомый, он и в России-то не очень изучен. Для меня этот интерес — скорее, сюрприз, потому что я живу текстами Иры четыре года и для меня они давно перестали быть чем-то сенсационным. Ну и потом, я в принципе удивляюсь, когда оказывается, что темы или люди, которые меня трогают, интересны кому-то еще. Но пока что критика отличная, прошла премьера в Венеции, впереди еще одна — в Берлине, и я думаю, что реакций — самых разных — будет больше.

Понравился материал? Помоги сайту!