Диверсанты

Переводческая мастерская «Поэтическая диВЕРСия» / VERSSCHMUGGEL проходила в разных странах, от Финляндии и Испании до Израиля и Кореи (главное, чтобы языки были максимально далеки друг от друга). В 2015 году этот совместный проект Берлинской литературной мастерской и Гете-институтов Москвы и Санкт-Петербурга добрался и до России.

Идея, лежащая в основе проекта, — косвенный результат давнего спора внутри Берлинской литературной мастерской, развернувшегося после объединения Германии и противопоставившего два подхода к поэтическому переводу. Практика перевода в ГДР была основана на подстрочнике (Nachdichtung), его выполнял литературный работник, после чего результат нередко передавали профессиональному поэту, чтобы превратить его в стихотворение. Перевод поэзии в ФРГ, напротив, был отдан полностью в руки переводчиков. Конечно, из этих правил было немало исключений.

Тем более уникален опыт перевода поэзии в присутствии автора, как это сделано в «Поэтической диВЕРСии». Разумеется, итог такой работы ограничить словом «перевод» нельзя, это скорее продолжение стихотворения, развитие одной поэтической темы на материале другого языка.

Во время мастерской немецкие и русские поэты сталкивались лицом к лицу — и должны были перевести тексты друг друга. Они несколько дней работали в парах, используя подстрочник и помощь квалифицированного переводчика. Впрочем, в практической работе некоторые поэты вскоре перешли на английский и прибегали к чужой помощи лишь в особенно трудных случаях. Наконец, во время перформанса стихотворения и переводы читались парами поэтов в произвольном порядке, и слушателю самому следовало угадывать, где оригинал, а где перевод.

Впечатления от перформанса были разнообразными, как сами пары. Иногда различия обнаруживались прямо в мнимом сходстве. Например, Даниэла Данц и Евгений Прощин оба отсылали слушателей к жанру элегии. Но в процессе работы над параллельным переводом стала очевидна разница их подходов: «поэзии правого полушария, поэзии мысли, программной и концептуальной» (Прощин) и поэзии ощущения, дедуктивного метода.

Даниэль Фальб и Денис Ларионов оба работают в жанре философской, экзистенциальной лирики (особенный успех у публики вызвало стихотворение об Эдварде Сноудене). Штеффен Попп и Евгения Суслова, Леа Шнайдер и Иван Соколов выступали со взаимными переводами орнаментальной, абстрактной поэзии в духе Хлебникова. Асмус Трауч и Гала Узрютова подготовили, пожалуй, самый оригинальный перформанс с параллельным чтением на два голоса. Линус Вестхойзер и Лев Оборин работают в кардинально разных манерах. Вестхойзер читал свои вполне комические стихи (он помимо прочего является участником поэтической лаборатории коллективных стихов в Берлине), Оборин представил публике стихотворение-послание президенту, которое прозвучало, скорее, мрачно.

Конечно, во время и в результате перевода немецкие поэты оказываются вписанными в русскую поэтическую традицию. Точно так же во имя русской поэзии (а стихотворения для мастерской намеренно выбирались без учета их сложности / переводимости), традиционно считающейся сложной для перевода на немецкий, оказалось возможным до известной степени «раздвинуть и видоизменить пространство немецкого стихотворения, достичь той свободы синтаксического мышления, которая дорога нам в любом стихотворении» (по выражению Ивана Соколова).

Результат поэтических лабораторных опытов был записан и будет выложен на международном аудиопортале lyrikline.org, а также опубликован в издательствах Wunderhorn Verlag (Лейпциг) и ОГИ (Москва) с QR-кодом для аудиоматериалов.

Своеобразным и логичным завершением перформанса стало выступление переводчика и поэта Хендрика Джексона, сочинившего стихотворение из фрагментов стихотворений пары поэтов, которым он помогал, — Даниэля Фальба и Дениса Ларионова. Он, скорее, ставил под сомнение сами возможности поэтического перевода. Коллаж завершался фразой «Переводи это! Übersetz das!» и уверенным переводческим «No!».

Вот что рассказали о работе в лаборатории четыре русских поэта, с которыми поговорила Виктория Дядькина.

Лев Оборин

Я работал в паре с молодым немецким поэтом Линусом Вестхойзером. Мы сделали по четыре перевода друг из друга, прочитали их в Москве и в Нижнем Новгороде. Несмотря на то что наши методы работы во многом противоположны, каждый из нас смог понять, что интересно другому и как он работает. Например, мои тексты обычно короче, я работаю со сгущенными, накладывающимися друг на друга смыслами, в то время как он часто прибегает к автоматическому письму, к методу свободных ассоциаций и более рассеянному стиху. Одновременно с этим у него есть общее для модернистской поэзии внимание к символам, которые применяются к историческим реалиям. Например, в стихотворении «Желтые коровы» через экспрессионистскую картинку, связанную с детством, дается представление о трагедии Холокоста.

Безусловно, если есть возможность авторизовать перевод, обсудить с автором, какие смыслы куда он вкладывает, а какие детали можно опустить, это всегда большой плюс. Но если переводчик при этом не обладает знанием и чувством того, как работает поэзия, у него как раз поэзии не получится. Нам облегчало задачу то, что с нами, как и с другими парами поэтов, работал профессиональный русско-немецкий переводчик — в нашем случае это Ольга Асписова, которая неизменно помогала нам в любых затруднениях.

«Контрабанда» в названии проекта указывает на передачу смыслов, которую, как известно, никто не санкционирует.

Я не могу в полной мере оценить переводы моих текстов, сделанные Линусом, но они меня в целом устраивают, он хорошо поработал. Там есть свои особенности, связанные, например, с тем, что в современной европейской поэзии авторы гораздо меньше привязаны к формальной атрибутике стиха, метру и рифме, однако какие-то созвучия он сохранял и делал это довольно изобретательно. Мои переводы из Вестхойзера меня тоже устраивают — я чувствую, как они звучат. Для понимания того, удался ли текст, звучание очень важно.

Диверсионной деятельностью, конечно, никто не занимался. Название — каламбур, построенный на корне «vers», в разных европейских языках означающем «стих». Немецкое «Schmuggel» — это «контрабанда» и указывает на передачу смыслов, которую, как известно, никто не санкционирует. Мы знаем цитату из Мандельштама: «Все стихи я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые — это мразь, вторые — ворованный воздух». Примерно в таком контексте это, я полагаю, и следует понимать.

Евгений Прощин

Я работал в паре с Даниэлой Данц. Не совсем точно понял, кто формировал пары, кажется, это было коллективное решение, хотя Хендрик Джексон говорил, что он принимал в этом участие. Мне кажется, основной принцип заключался в том, чтобы подобрать пары если не по сходству, то по пересечению поэтик. Вообще все сошлись на мнении, что подбор оказался успешным. Мне удалось перевести четыре текста из пяти. Все среднего объема.

Я убежден, что именно поэты должны переводить поэтов. Мне кажется, что человек, привыкший переводить все и вся, не совсем отчетливо представляет, что такое эстетическая целостность, которая часто требует не подражательного совпадения вплоть до знака препинания, а поиска эквивалента, развивающего то, что есть в оригинале.

Немецкий я не знаю. Но это не стало большой проблемой. Во-первых, стоит отметить уровень подстрочника, который сам по себе был точен и явно помог в процессе перевода. Во-вторых, огромную помощь оказала Елизавета Соколова, которая была переводчиком в нашей паре. В-третьих, Даниэла Данц знает русский язык, учила его в школе, и это тоже сыграло свою роль. Мы начали с того, что много говорили не о конкретных текстах, а о принципах наших поэтик. После этого понимание стратегии перевода сложилось вполне отчетливо и укреплялось с каждым днем. Мы часто работали параллельно, переводя тексты друг друга одновременно, и это нисколько не мешало.

У меня получилось не все, но многое, отчасти я остался доволен. Даниэла же прекрасно чувствовала мои тексты. Многие отметили, что в нашей паре мы достигли определенной целостности. Это касается не только слов и их значений, но и самой ритмической основы, которую мы попытались уловить и передать.

Иван Соколов

Моей визави была Леа Шнайдер, коллега Линуса Вестхойзера, работавшего в паре со Львом Обориным, по литературному объединению G13. Ее тексты — это «стихотворения в прозе», что одновременно и облегчало, и усложняло мою задачу.

Я достаточно свободно читаю по-немецки, хотя куда более стеснен в устной речи. Так что я переводил не с подстрочника, а с оригинала, в некотором смысле обходя межъязыковые барьеры. Хотя мы все равно прибегали к помощи «языкового посредника» — переводчицы Владиславы Агафоновой, чья роль была не только переводческой, но отчасти еще и редакторской.

Леа, конечно, по-русски не читает, поэтому ее восприятие в полном соответствии с правилами игры «Поэтической диВЕРСии» расщеплялось между немецким подстрочником, комментариями Владиславы по-немецки, моими по-английски — и моим же чтением вслух оригинального стихотворения по-русски. Это один из ключевых моментов перевода. Слушать авторское чтение невероятно важно: вот, например, тексты Даниэля Фальба глубоко враждебны по отношению ко всему, что́ делаю я, они вызывают во мне чувство категорического несогласия с таким образом мыслей, все мои тексты яростно отрицают возможность существования такого опыта, какой представляют нам его стихи. Вместе с тем достаточно один раз услышать, как Даниэль читает их, и всякие вопросы отпадают, ты просто позвоночником понимаешь, что это поэзия крупной масти.

Мы пытались воссоздать воображаемый образ стихотворения в таком виде, в каком оно было бы написано, если бы я писал его изначально не по-русски, а по-немецки.

Ни я, ни Леа на момент начала работы в переводческой мастерской не имели практически никакого представления о современной поэзии в странах друг друга. Это было одним из самых сложнопреодолимых препятствий: представьте, что вы читаете Пушкина, не зная не то что Батюшкова и Баратынского — а даже Жуковского и Карамзина.

Мне очень симпатичен переводческий подход Леи, резко отстраняющийся от филологически буквалистского копирования, равно как и от упрощающего пересказа оригинала. Мы пытались не перевести под копирку сказанное по-русски, но воссоздать воображаемый образ стихотворения в таком виде, в каком оно было бы написано, если бы я писал его изначально не по-русски, а по-немецки. Одним из чисто эмпирических предположений было, что для достижения своей цели в немецком я бы, возможно, воспользовался, например, не разветвленной морфологической системой русских существительных, которые могут очень по-разному работать с валентностью глаголов, открывая в ней новые синтаксические позиции и игнорируя необходимые, а немецкими композитами, сложными существительными, которые позволили нам по-новому переиграть синтаксис оригинала.

Денис Ларионов

Мне посчастливилось работать в паре с Даниэлем Фальбом, интереснейшим и почти не известным у нас автором среднего поколения, аналог которому в русской поэзии подобрать почти невозможно (быть может, Алексей Парщиков, но это только приблизительно). Я знаю, что на формирование нашей «пары» повлиял поэт и переводчик русской поэзии Хендрик Джексон, с которым мы довольно давно знакомы: он и убедил Аурели Моран, куратора «диВЕРСии», в том, что я и Даниэль должны работать вместе.

Я не стал торопиться — ведь проект рассчитан на полгода — и сразу остановился на двух текстах Фальба из цикла «Fünf Texte Drei». Даниэль довольно подробно рассказал о концепции цикла, но некоторые вещи я еще должен для себя прояснить: цикл насыщен множеством литературных аллюзий, порой иронически (а то и саркастически) обработанных автором, массой фактов и научно-философской информацией. Фальб — сложнейший автор, и я благодарен Хендрику Джексону — а также Елизавете Соколовой и Ольге Асписовой — за помощь и консультации.

Действительно, можно сказать, что для меня этот опыт перевода — первый, и многие вопросы, которые для моих коллег были уже «решены» (так я думаю), передо мной встали впервые. Но — тем интереснее углубляться в незнакомый мир текста, написанного на другом языке: думаю, в этом и состоит заложенная в названии проекта «диверсионность».

Понравился материал? Помоги сайту!