«Барабаны — это очень эротический объект»

9 и 10 октября в летнем кинотеатре музея «Гараж» состоится «Экранизация» — совместная программа аудиовизуальных концертов фестиваля Fields и команды Garage Screen. Или, как говорят сами организаторы, «киноозвучка наоборот»: в течение двух дней художники, видеоартисты и сами музыканты возьмутся за адаптацию музыкальных работ под визуальный формат.

Пожалуй, самый диковинный и дикий среди шестерки выступающих — это квартет Drumazhur, в составе которого значатся только ударники. Сергей Болотин, известный по экспрессивной игре в uSSSy, а также некогда — в Jars и Silence Kit, Оксана Григорьева, вошедшая в состав ударного джаз-рок-бенда The RIG и игравшая когда-то в «Броме», Петр Отоцкий из надрывного фри-джаз-бенда Baritone Domination и авангардного хип-хоп-трио «Ленина пакет», а также Андрей Ким, известный по участию в таких экстремальных проектах, как «Злурад» и «Искромет», а также чиптюновых детищах — «АДМИ» и сольном 8hz. Вот такой вот прекрасный жанровый бардак.

Перечень заслуг выше — в крайней степени условный и поверхностный, так как музыканты постоянно принимают участие в коллаборациях и спонтанных импровизациях и в целом имеют свойство совмещать участие в двух-трех группах одновременно. Анархисты по духу, свое название Drumazhur придумали ровно в аккурат к дебютному концерту, который пару лет назад состоялся в Ажурной беседке парка Горького.

Однако в рамках «Экранизации» безумная четверка планирует попробовать себя в нетипичном амплуа: вместо бескомпромиссной импровизации они возьмутся за исполнение специальной пьесы, которую написала для них Анна Михайлова — композиторка и художница, выпускница Роттердамского университета искусств. Во время концерта партитура Михайловой оживет на глазах зрителей в предстанет как визуализация на экране.

Накануне аудиовизуального перформанса продюсер Fields Лера Рясина и издатель лейбла «Топот» (на котором вышел пока что единственный альбом квартета) Женя Галочкин поговорили с участниками коллектива и авторкой пьесы.

Женя Галочкин: Ну что же, начнем с коротенького блица. Отвечаем быстро и коротко, не задумываясь. Майлз Джексон или Майкл Дэвис?

Сергей Болотин: Майкл Джексон!

Петр Отоцкий: Джексон Френк!

Оксана Григорьева: Луи!

Галочкин: Джон Дорн или Иван Зорн?

Болотин: Иван Зорн!

Григорьева: Да, Зорн!

Отоцкий: Джон Леннон. Сегодня ему исполнилось 80!

Галочкин: Почему стул для барабанщика круглый, а не какой-то другой формы?

Отоцкий: Можно крутиться!

Болотин: Бывают и седла, они почти треугольные.

Григорьева: Круглые, чтобы барабанщик чувствовал себя свободно!

Галочкин: Что испытывает барабанщик, когда он после финальной песни бросает в толпу палочку? А что — тот, кто поймал палочку?

Григорьева: Барабанщик, кидающий палочку, чувствует свободу и удовлетворение, а ловитель — предвкушение, радость и боль от прилетающей на него палочки.

Отоцкий: Барабанщик предвкушает пьянку, и ловитель — тоже!

Вообще эта пьеса в идеале для сорока установок.

Лера Рясина: Так, ну а теперь давайте по серьезке. Чем отличались все три концерта?

Андрей Ким: Первый — спонтанный, второй — более-менее запланированный и отрепетированный. У нас была некая партитура, сюжет... ну, партитуры не  .

Болотин: Ну, какая-то, по-моему, была. Вполне условная.

Ким: Грядущий концерт у нас будет с Аниной работой.

Отоцкий: Первый мы играли в беседке парка Горького — собралась вся московская импров-сцена, плюс люди из парка подходили — было, наверное, человек 300. Это был эксперимент — мы не знали, получится или нет и вообще что получится. Позвали друзей-саксофонистов поддержать нас во второй части. Это не был чистый импров, у нас была заготовка — какие-то большие части мы определили заранее. Но мы нашу заготовленную «программу» отыграли, наверное, минут за 25, и дальше нас понесло: слишком ядерный оказался состав — не могли остановиться часа полтора-два.

Рясина: Получается, в следующие разы вы были более подготовлены?

Отоцкий: Второй концерт мы играли на Fields в «Мутаборе». Мы были ограничены во времени лайнапом фестиваля, поэтому четче подготовились — в результате получилось очень концентрированно и ударно, как мне кажется. Плюс подзвучка — громкость, саббас и удары звука в грудь — добавила гипнотического эффекта.

А третий мы играли в разгар пандемии на «Рихтерфесте» — такой типа «пир во время чумы». Все изголодались по мероприятиям и улетали по полной, и не было границы между слушателями и нами. Поэтому все ребята, которые нас окружали, вошли в импров — стали танцевать, кружиться вокруг нас. Час выступления превратился в минуту счастья и экстаза.

Рясина: Ань, а расскажи про партитуру. В чем суть пьесы и какова роль у каждого артиста? И почему именно партитура, а не импровизация?

Анна Михайлова: Существует традиционная музыкальная нотация — она довольно четкая. Состоит из тактов, повторений и прочего. Я просто подошла к этому вопросу с другой стороны. Если взять общую канву настройки, то партитура — это вход к разговору с ударной установкой. То есть кресты — это лид, железо, тарелки и стенды, а кружочки — это скин, то есть кожа, поверхность барабана, хоть голая, хоть поверхность живота. И момент расстояния от себя до инструмента — то есть между тем, как ты слышишь звук, и тем, как он звучит на самом деле. Потому что партитура — это некая секунда в твоей настройке, когда ты играешь. Вообще эта пьеса в идеале для сорока установок.

Рясина: А как вам удается расслышать друг друга, когда вы уходите в какую-то громкую коду?

Отоцкий: Я обычно не думаю, когда играю. Можно сказать, «разрешаю барабанам играть на мне». Поэтому не особо слышу даже самого себя, с одной стороны, а с другой, подсознание все чувствует — и группу, и публику, и освещение, и запахи — все это является частью танца.

Ким: Мне кажется, что слышать далеко не всегда удается в таких экспрессивных моментах.

Болотин: Когда мы репетировали с партитурой, я почувствовал разницу, просто когда мы играем. То есть ты не просто импровишь, а появляется некий стержень. Я смотрю на мою часть партитуры, и мое восприятие занято не только взаимодействием с коллегами, игрой, но еще и работой со сценарием, за которым надо следовать. То есть получается двойное или даже более многосторонне направленное действие. И это ощущается совсем иначе.

Рясина: Насколько важно видеть лица во время игры?

Ким: Мне кажется, это очень важно.

Отоцкий: Да, визуальный контакт очень важен. Не знаю, почему так, поскольку я всегда играю с закрытыми глазами. Но, видимо, иногда открываю — подглядываю. И без этого синхронизация / единый флоу может потеряться. Потом ты можешь не только подглядеть, но и рукой махнуть или палочкой кинуть, если нужно ;)).

Рясина: Скажите, пожалуйста, как бы каждый из вас визуализировал это произведение?

Болотин: Я бы, наверное, попробовал создать какую-то графику, которая бы изменялась в зависимости от звука, то есть попробовал визуализировать звук в виде графической визуализации. С какой-то генеративной графикой, которая бы реагировала на звук.

Ким: Я бы включил какие-то видосы со зверюшками, и все бы само собой попадало и совпадало.

Михайлова: С какими зверюшками?

Ким: Ну, первым на ум приходит полнометражное зырево «Микрокосмос» — знаете такое?

Михайлова: Да, отлично.

Ким: Ну, можно и по-другому — какие-нибудь катастрофы.

Григорьева: А я бы сделала что-то типа взрывов краски. Типа барабосиков!

Рясина: А расскажите: почему у вас менялось название на разных площадках, но вот последние пару раз используется неизменно Drumazhur? Вы пришли к итоговому названию?

Ким: Мне кажется, несрост был с «Флаконом», эту тему все тактично замолчали. Потому что «ДрамФлакон» звучит…

Рясина: «ДрамГараж»?

Болотин: Ну, можно было бы покреативить и попробовать…

Рясина: Есть идеи, пока еще не поздно?

Болотин: Ну, Drumazhur как-то закрепилось уже и звучит как-то, по-моему, неплохо. Необычное слово, сложнее придумать.

Рясина: Расскажите еще, где вам было бы интереснее всего сыграть. Есть ли территории мечты?

Григорьева: Я хочу в «Колизее» сыграть.

Болотин: Нормально. Было бы на высокогорье классно сыграть.

Отоцкий: Да, меня тоже тянет в горы — хотел бы донести барабаны на вершину какой-нибудь горы.

Михайлова: Все животные сбегутся.

Отоцкий: Но вообще барабаны — это очень эротический объект. Если поставить установку в любое место — она сразу изменит пространство вокруг, как и рояль: это арт-объекты. Мне в разных составах доводилось играть на подземной парковке, на скале у кромки моря под Генуей, в шаре посреди леса под Дубной.

Рясина: А кто у каждого из вас кумир-барабанщик?

Григорьева: Кемет Дрейк.

Болотин: У меня много любимых барабанщиков.

Ким: Петя Отоцкий.

Болотин: Да, Петя Отоцкий. 

Отоцкий: А я сам люблю экспериментаторов, основателей фри-джаза — Эндрю Сирилла (Andrew Cyrille) и Санни Мюррея (Sunny Murray). А из современных — Кевина Ши (Kevin Shea). Мечтаю, чтобы его привезли в Москву с Talibam или Puttin' on the Ritz!

Григорьева: Эндрю Сирилл, Макс Роуч...

Михайлова: Мирча Арделиану.

Болотин: А мне вот нравится один барабанщик из Турции, такой современный. И еще одна индианка, которая живет в Америке.

Ким: Она еще ногами по коубеллам лупит?

Болотин: Не, она чопы какие-то нереальные делает. Афробит, там. Супервеселая тогда.

Михайлова: Барабанщик Сатосима — он в Acid Mothers Temple. Но он еще надевает барабанные установки на себя и от дома к дому шатается.

Болотин: Который насиловал малый барабан.

Григорьева: О, Ян Беннинг еще.

Михайлова: Да! Конечно. Я с ним играла.

Рясина: Вау! Вот это круто.

Болотин: Еще мне нравятся эмбиентные барабанщики. Черт, почему я имена всегда не помню.

Рясина: Я люблю Илая Кеслера.

Ким: А мне нравится Тим Ров, есть такой современный деятель из Америки, и еще была группа Poets of Rhythm — там вообще такой грувчик. Не помню имени, правда.

Рясина: А сколько у вас в принципе было репетиций? Я понимаю, что вы в разных составах уже наигрались друг с другом. Но вот конкретно как Drumazhur.

Григорьева: Всего вообще? За все время?

Рясина: Да.

Григорьева: Одна?..

Понравился материал? Помоги сайту!