«Евромайдан. Черновой монтаж». Онлайн-премьера

Как говорится в таких случаях, мы с гордостью представляем сегодня мировую онлайн-премьеру украинского фильма «Евромайдан. Черновой монтаж» — фильма-альманаха, сделанного большой группой авторов. Вот их имена: Владимир Тихий, Андрей Литвиненко, Роман Бондарчук, Катерина Горностай, Юлия Гонтарук, Роман Любый, Андрей Киселев, Александр Течинский, Алексей Солодунов, Дмитрий Стойков.

Показ фильма проходит в рамках проекта «Синема верите», который существует уже год. По случаю этого скромного юбилея мы сделали электронную книгу про документальное кино в переломный 2014 год с текстами Марины Разбежкиной, Виталия Манского, Алишера Хамидходжаева, Александра Расторгуева, Сергея Дворцевого и Алены Полуниной, а также с обсуждением шести фильмов, включая фильм «Евромайдан. Черновой монтаж».

Книжку можно в цифровом виде бесплатно скачать вот здесь или заполучить в бумажном виде с автографами режиссеров вот здесь — причем на бумаге книга напечатана только в 120 экземплярах, из которых у нас осталось всего 5.

Посмотреть фильм можно с 11:00 до 23:00 по Москве.

Не пропустите, это важное кино!

Приятного просмотра!

И почитайте его обсуждение, которое состоялось во время спецпоказа фильма в Москве в рамках «Синема верите» и в партнерстве с фестивалем «Артдокфест» 14 декабря. В обсуждении фильма приняли участие один из его авторов Катерина Горностай, а также Виталий Манский, Марина Разбежкина, Елена Фанайлова, Андрей Архангельский и Глеб Морев.

Михаил Ратгауз: Сначала я хотел бы спросить у Кати Горностай: как чисто технически получилось, что такая большая компания людей собрала этот фильм-альманах, как это склеилось в историю?

Катерина Горностай: Все очень просто. Мы познакомились на Майдане. Например, с нашим главным монтажером, можно сказать, собирателем всего Ромой Бондарчуком мы познакомились именно там, причем снимали один и тот же эпизод — в метро (речь идет о сцене в киевском метро, которое перегорожено повстанцами, ожидающими выхода оттуда «Беркута». — Ред.). В фильм попало то, что снимал Рома, а не я, у него лучше вышло. Рома — один из организаторов фестиваля Docudays, и этот фильм был идеей фестиваля. Мы собирали всех, кого знаем, спрашивали, кто что успел снять на Майдане. И потом для фильма было отобрано самое удачное из всего, что было прислано.

Ратгауз: То есть конкретных заданий не было? Кто все-таки был мозгом проекта?

Горностай: Все было децентрализовано. Мы никак не координировались друг с другом. Люди снимали то, что хотели. В этом основная проблема материала, и поэтому ему подходит такая структура — альманах. Потому что это материал очень разрозненный.

Виталий Манский: Я могу сказать, что, мне кажется, этот фильм собран таким же образом, каким был собран сам Майдан. Между Майданом и фильмом есть какая-то незримая, но цепкая связь. Потому что Майдан, по большому счету, никто не собирал — ну, кроме Госдепа, понятное дело, который его заказывал и оплачивал. А так, если по-настоящему, как-то образовалось все само собой. Была и пища, и вывозили мусор. Майдан превратился в город, в некую страну, которая функционировала по своим законам. Мне кажется, что этот фильм образовался по таким же законам, и в этом, может быть, его главное достоинство. Это такие соты. Видно, что эти новеллы могли бы стать отдельными фильмами. Но, возможно, они от этого что-то бы потеряли.

Марина Разбежкина: Когда происходят важные для всех события — а события на Украине для всего мира имеют смысл, — когда к ним много вопросов, перед документалистом всегда встает выбор: что он должен выдать на выходе — фильм-концепт, где уже есть представление о том, как режиссер события осмысляет, или хронику. Вот в украинской программе Артдокфеста есть и фильмы-концепты (это «Майдан» Лозницы), и хроника. Для меня хроника ценнее, хотя я ни в коем случае не умаляю значение фильма Лозницы. Потому что эта приближенность к человеческому лицу и к человеческому поведению, мне кажется, чрезвычайно будет интересна для будущих Толстых в кинематографе, которые начнут осмысливать эти события спустя 20, 30, 40 лет. Хотя сейчас время идет быстрее, чем в XIX веке, и, наверное, это осмысление произойдет чуть раньше.

Андрей Архангельский: Вы знаете, в этом фильме есть лейтмотив. Время от времени появляется какой-нибудь человек, который спрашивает: «Какой в этом смысл? Зачем все это?» Это очень важный момент, может быть, один из самых важных. Нет никакого концепта в событиях мирового масштаба. Их смысл образуется по кусочкам, сам собой, вот именно в этих вопросах: «Что мы делаем здесь? Зачем мы здесь?» И сам фильм отвечает этой задаче. План формируется у нас на глазах. И он только в том, что вначале никто не знает, чем это закончится. В этом естественность фильма — именно в том, что у него нет плана. И у истории тоже. Это ощущение смыслов, складывающихся из бессмыслицы и хаоса, — вот это для меня очень важный момент.

Глеб Морев: Я думаю, что мы в сложном положении, потому что сразу после такого фильма довольно трудно что-либо рационально формулировать. Впечатление очень сильное, прежде всего — эмоциональное. И я думаю, что, какой бы фильм мы о Майдане ни посмотрели, кто бы этот фильм ни снял, эмоционально это будет шоком. Художнику работать с таким сильным материалом очень тяжело. Но в череде этих эпизодов, снятых, насколько я понял, разными группами, меня больше всего поразил, казалось бы, бытовой сюжет, снятый в киевской мэрии: этот мирный сон людей. Потому что мы все-таки смотрим на него из нашего времени, мы знаем все, что произойдет. И в этом мирном сне мы видим будущую рифму к последней сцене, когда на этом месте будут лежать уже трупы, с той же обувью, которая выглядывает из-под одеяла. Но вообще я думаю, что кинематография Майдана — это отдельная тема, это будет, конечно, целая глава в истории современного документального кино.

Елена Фанайлова: Еще и потому, что не было более серьезного исторического периода за последние 15 лет в постсоветском пространстве. Мы стали свидетелями такого события в современной политической истории, которое не часто в жизни человеку удается пережить, испытать. Может быть, я могу сравнить это только с тем, что происходило в 1989—1991 годах. Андрей сказал, что в этом фильме и в действиях Майдана было много непредсказуемого, а мне как раз запомнились новеллы, которые говорят о самоорганизации. Новелла о медиках, новелла о человеке, который выдвигает себя на роль руководителя «сотни» на баррикадах на Грушевского. Вот там видно, чем Украина отличается от России. А она отличается структурой гражданского общества, отличается большой заботой людей о других, частной заботой. И это, видимо, одна из причин, почему их революция удалась, а наша не удалась. Хотя люди, которые эту революцию, киевскую, начинали, говорили: «Мы завидовали Москве 2011 года». И еще одно — вот именно про это кино, про работу кинематографистов. По-моему, в предпоследней главе — а это самые трагические дни февраля и самые страшные события на Институтской — операторы показывают нам, как стреляют в людей и с одной, и с другой стороны. И это, конечно, огромный профессиональный успех этой команды — что люди смогли поработать с «Беркутом», зайти на сторону «Беркута» и увидеть, как там обстояли дела, увидеть их человеческие и нечеловеческие реакции, создать это зеркало.

Горностай: Последний отрывок в фильме, он называется «Все пылает», теперь стал большим полнометражным фильмом, он уже закончен и показан, так что это маленький фрагмент огромного материала.

Фанайлова: Да, и еще важный момент. Вы, конечно, не знали, что произойдет, когда снимали фильм, но его важнейший сюжет — это поездка на родину Януковича, когда мы видим людей с Востока Украины. Здесь, именно в этой точке, находится сейчас зона конфликта. Киев, переживший то, что мы видели, до конца не мог понять трагедию Восточной Украины ровно потому, что Восточная Украина, не пережившая трагедию Киева и переживающая свою только сейчас, не была способна понять то, происходило в Киеве зимой. Я работаю журналистом «Радио Свобода», и в течение полугода я довольно регулярно езжу в Киев и разговариваю там с людьми. Так вот, только сейчас или месяца два назад киевская интеллигенция начала всерьез думать о проблемах людей Востока. И гуманитарных, и общественных, и языковых.

Первый зритель: Вы знаете, я «Майдан» Лозницы не смотрел, но некоторые упрекают его в том, что он снят слишком сверху, как бы с высоты птичьего полета. Примерно с такой высоты, с которой мы смотрели каждую ночь прямые стримы, начиная с декабря, кончая страшной ночью с 18 на 19 февраля, когда «Беркут» был в150 метрах от сцены. А вот в этом фильме другая крайность — мы все время в толпе людей. Спины, головы, люди, люди, люди, люди… И мне лично не хватило, может быть, посмотреть немного сверху на это. Мы знаем, что центр Майдана всегда — это работающая сцена. Кто помнит эти стримы на Майдане, центр там. А ее здесь нет. И еще: я, кстати, даже не обратил внимания — были съемки на Институтской, да?

Горностай: Конечно!

Первый зритель: В YouTube «Громадське ТВ» выложило совершенно потрясающие съемки, когда люди пытаются защититься от пуль щитами, в них стреляют, щиты пробиваются, люди падают и их оттаскивают. Я в YouTube видел более сильные кадры, снятые киевскими журналистами, чем здесь. Так что мне еще не хватило, может быть, этой самой ночи с 18-го на 19-е. Там же все уже разбежались, остались три-четыре тысячи человек. И все понимали, что если они до 6 утра продержатся — все, революция победила, Янукович убежит. И они выстояли. Вот центр, эмоциональная точка того, что было на Майдане, — ночь с 18-го на 19-е. 20-го была просто мясорубка, убийства, а 22-го уже хоронили.

Манский: Вы знаете, в сознании зрителя картина Лозницы и «Евромайдан» уже являются одним кинематографическим произведением. Потому что они друг друга дополняют, наполняют. Вы впитываете и YouTube, который вы смотрели, и даже канал «Россия», который вас возбуждал, все это создавало энергетическое поле Майдана. Но здесь я хочу, может быть, не поспорить, а коротко выразить свое сомнение … Вот Глеб сказал, что Майдан — столь мощное событие, что что ни сними, это уже кино. Я как отборщик фестиваля, естественно, посмотрел, может быть, фильмов двадцать о Майдане, и это неправда. Есть фильмы, создающие эту эмоцию, и Лозница, конечно, в их числе. Есть фильмы, проходящие по касательной и не захватывающие эмоциональную составляющую, которая и есть суть кинематографа. При этом в своей первой реплике я намекнул, что, может быть, отдельные фрагменты, из которых соткан «Черновой монтаж», и были бы такими фильмами, то есть не факт, что они явились бы эмоциональным и кинематографическим событием. А вместе они срабатывают таким образом, каким они, я полагаю, сработали на этот зал. Другой вопрос. Мне в каком-то смысле не то чтобы завидно… Но вот Лена вспоминала про 1991 год, когда у нас тоже прошла высвобождающая нас революция и, по сути, ни одной картины не оставила. Настоящей — ни одной. А Майдан остался в истории благодаря мощной, слаженной и очень проникновенной работе документалистов, украинских и не только. И это правда вызывает зависть.

Разбежкина: Да, хочу поддержать Виталия. Я тоже видела несколько фильмов, совершенно холодных, которые пытаются объяснить ситуацию на Майдане, и к ним не только не подключаешься, а им сопротивляешься. А здесь поразительно, что ты подключаешься даже к тем микроисториям, которым ты как реальный человек не сочувствуешь. Вот я, допустим, до сих пор помню этого деда, плачущего у разбитого памятника Ленину, и я понимаю, что я подключаюсь к его индивидуальной судьбе вне зависимости от того, нравится мне или не нравится, что уничтожили памятник Ленину. Но он такой живой и он так страдает по-настоящему, это нельзя изобразить, что мы, конечно, подключаемся. И это очень важно, что мы начинаем сочувствовать просто людям, а не политическим амбициям. Это всегда в документальном кино очень ценно. Сейчас все разделились на группы, кто-то на стороне Украины, кто-то на стороне этой Донецкой образовавшейся республики, но когда ты видишь конкретных людей, ты понимаешь, что ты не на чьей-то стороне, а ты на стороне этого человека. Каждый раз по-новому — каждый раз нового человека. Потому что он человек страдающий. И в этом высота и этого фильма, и вообще такого кинематографа. (Аплодисменты.)

Горностай (обращаясь к зрителю): Я пыталась понять, что вы имели в виду по поводу сцены. Я не знаю, лично я, например, никогда не чувствовала сцену центром Майдана. У меня она вызывала даже больше негативных эмоций, чем позитивных, только в последние дни она играла важную роль, когда с нее предупреждали о событиях, которые происходили рядом. Для меня другие кадры, снятые в последних новеллах, намного сильнее. Например, женщина, которая носит мандаринки на передовой. Вот такие вещи… они никогда не уйдут из памяти. А про то, что вам не хватило боя… Такого рода материала, действительно, не было у ребят, которые монтировали эту новеллу. Потому что все брали только то, что лично снимали. И такой материал действительно важен для расследования, чтобы выяснить, кто стрелял. Но, мне кажется, он настолько силен по эмоциональному воздействию, что это, может быть, даже мешало бы к нему подключаться. Потому что я вижу очень много такого материала и его преднамеренное манипуляционное использование.

Фанайлова: Я думаю, что, действительно, уже есть фильмов двадцать, существует уже некоторый кинотекст о Майдане, и каждый фильм добавляет к нему что-то. Кстати, я совершенно не согласна, что у Лозницы прохладный, отстраненный фильм. Это фреска. Это как раз единственный фильм среди тех, что я смотрела, который претендует на хронологическое изложение действительности крупными блоками. Он практически весь снят на среднем плане, поэтому правильно его смотреть на большом экране. И если ты хочешь получить хронологическое представление о Майдане, то, наверное, лучше начинать с Лозницы. Если ты хочешь деталей, то тогда вот этот фильм, мне кажется, чрезвычайно хорош с его крупными планами, с его приближением к людям, с этими мелкими вещами, которые ты про них понимаешь. Ну и еще раз я могу только с огромным уважением сказать ребятам «спасибо», особенно за боевые съемки. Потому что в голове не укладывается, как это происходило, как операторы подвергали себя опасности. Ты понимаешь, что люди идут на смерть за идею, и почти не можешь себе представить эту психологию. И только то, что ты видишь работу этих лиц, работу этой психики, возвращает тебя в это время, заставляет ему сопереживать, думать, что все было не зря. Кстати, один из авторов второй новеллы — это сын моих друзей, который работал там практически всю эту зиму.

Второй зритель: Я не согласен с нашими документалистами, которые говорили сейчас о 1989—1991 годах. У меня этот фильм вызвал параллели с другим событием нашей истории. По степени участия народа и по трагизму все-таки 1993 год был ближе к тому, что происходило на Майдане. И, кстати, 1993 год тоже не отражен в хронике. По крайней мере, я не знаю таких фильмов. И то, что это по-настоящему никак не отражено, что мы не осознали трагизма 1993 года, приводит к тому, что мы сейчас имеем, — равнодушию в обществе, его расколу и пассивности.

Фанайлова: Не могу с этим не согласиться. Между прочим, многие психологи говорили о том, что городская пассивность Москвы связана с травмой 1993 года и с последующими травмами, связанными с терактами. Это к вопросу об антропологии человека в городском пространстве.

Разбежкина: И на минуточку: почему события 1993 года или 1989—1991 годов практически не имели осмысления в кино. Если вы помните, это был технологический переход с пленки на тяжелый бетакам, очень несовершенный, с маленьким количеством кассет. И очень многие события снятые были стерты для того, чтобы потом использовать эти же кассеты для другого. И это ужас, что мы из-за технологической революции потеряли практически где-то десять лет хроники. Потому что кино практически уже не снималось на пленку, а видео было несовершенным, и все стиралось, потому что надо было записать очередную посевную или еще что-нибудь на той же кассете. Вот такие бывают технологические драмы. Не только падение самолетов, но и то, как и когда мы лишаемся хроники.

Третий зритель: Катя упомянула уже о фильме «Все пылает». Буквально только что в Лейпциге он получил сразу три приза, и особо отмечена политическая неангажированность авторов. Так ли это?

Горностай: На самом деле его еще никто не видел. Он был в Лейпциге и, наверное, будет на открытии нового Docudays в марте. Мы ждем его с нетерпением.

Понравился материал? Помоги сайту!