Письмо в иные края

Подписан в печать очередной номер журнала «Театр.», посвященный памяти Михаила Угарова. COLTA.RU публикует предпосланную ему колонку главного редактора.

Дорогая Лена!

Этот журнал мы делали для всех, кому дорог «Театр.doc», но в первую очередь, конечно же, для вас. Потрясенные смертью Миши, мы собирали его спешно, с колес, переверстав все редакционные планы.

Я много раз представляла себе, как вы берете в руки наш новый номер, как листаете его, разглядываете фотографии, читаете тексты: там столько нежных, умных, важных слов об Угарове — они словно бы компенсируют все то, что было недодано ему при жизни. Недооценено. Недосказано.

Когда номер уже был на верстке, я узнала, что вас больше нет. Вы ушли вслед за Мишей. Это был удар под дых.

Я никогда не входила в ближний круг «Театра.doc», никогда не решилась бы назвать вас своим другом, но меня, как нас всех, вдруг настигло чувство сиротства. Оно буквально витало над храмом Святой Троицы в Хохлах, где вас отпевали.

Год осиротевшего театра — вот что нам всем, в сущности, предложили отпраздновать в 2019 году.

В ваш с Мишей адрес раздалось теперь много высоких, пронзительных и пафосных слов: праведники, подвижники, Петр и Феврония русской сцены.

Это очень правильные слова. Но я хочу сказать и о другом.

О праведниках, об истовых служителях сцены, о вашей удивительной любви друг к другу можно было бы сочинить увлекательный лонгрид, снять художественный фильм или написать книгу в серии ЖЗЛ. Но для того, чтобы посвятить одному человеку целый номер профильного журнала (кажется, подобного прецедента не было с самого момента его возникновения), нужны иные основания. Мы с момента перезагрузки «Театра.» в 2010 году пережили утрату многих выдающихся артистов, постановщиков, строителей театра, но отдельный номер никому не посвящали. А тут решили сделать исключение.

И оно не случайно.

Угаров ведь был не просто драматургом, режиссером, педагогом. Сейчас, собрав все то, что он говорил, думал, рассказывал студентам, записывал в Фейсбуке и ронял в кулуарах, я понимаю, что он был еще и настоящим философом и теоретиком театра. Его разбросанные там и сям мысли при внимательном рассмотрении складываются в очень стройную и цельную систему. Она не изложена в отдельном труде (Угаров был в этом смысле эдаким Сократом, философия которого сформулирована в его беседах с учениками и соратниками), но она есть! И она, в конечном счете, решительно изменила театральную оптику целого поколения наших драматургов, режиссеров, артистов.

По глубине и радикальности ее можно было бы сопоставить с самыми важными театральными системами, в том числе со знаменитой системой основоположника МХТ. Да-да. Я не оговорилась.

В статьях, которые опубликованы в этом номере, многажды поминаются и Ролан Барт, и Ги Дебор, и, конечно же, деятели английского Royal Court, чью занесенную в российские края идею документального театра Угаров поднял на недосягаемую прежде высоту. Но ни разу не упоминается Станиславский. А именно о нем я чаще всего думала, когда изучила весь массив текстов Угарова и об Угарове.

С К.С. героя нашего номера роднит не только абсолютная фанатичность в отстаивании своих идей (без нее вообще ничего невозможно сдвинуть ни в жизни, ни в искусстве), но и страстное желание пересмотреть базовые принципы театра. Не скорректировать все по мелочам, а именно поставить на новый фундамент.

В сущности, угаровская «ноль-позиция» — это, помимо прочего, еще и попытка опустошить весь котел наших традиционных представлений о театре, чтобы заполнить опустевшее место новыми конвенциями.

«Классическая школа как учит? Произошло событие, и я, актер, на него должен реагировать. <…> А психика нормального человека этого не допускает категорически. И закон действует совершенно другой, закон сохранения: я не реагирую на это событие, потому что, если я буду вот так реагировать, без кожи, одними нервами, я до вечера не дотяну. Поэтому современный человек — очень интересное существо: происходит какое-то чудовищное событие — ноль реакции. То есть реакция есть, но она где-то. “Об этом я подумаю завтра” (“Унесенные ветром”). Вот эта фраза — классическое отложенное событие. Героиня говорит: я сейчас не буду реагировать, а по школе она обязана сейчас отреагировать, иначе актриса двойку по мастерству получит. И пьесы пишутся по этому закону. В классической школе очень много показывается: я вижу, я слышу, я реагирую. В жизни ничего не показывается, и в современной драме ничего не показывается. И мы с актерами новой драмы выработали такое понятие, как “нулевое состояние”, в котором современный человек пребывает все время».

Так через театр Угаров объяснял нам современность, а через современность — театр.

«Вот я, актер, играю Гамлета. У меня никаких этических обязательств перед этим парнем нет. Хочу — играю гомосексуала, хочу — хромого. Но когда это реальный человек, с которым я провел 20 часов в труднейших разговорах, у меня возникают этические обязательства. Я уже не могу делать из него Петрушку, кривляться, иронизировать — я буду другой метод искать. Менять природу актерской игры».

Так, подобно самому К.С., Угаров сопрягал эстетическое измерение с этическим.

Как и К.С., главной своей задачей поставил борьбу в театре с театральностью.

Отсюда странноватые, на первый взгляд, принципы угаровской аскезы: артисту не нужны ни декорации, ни грим, ни иная «группа поддержки». Нужен он сам. Он из себя должен все извлечь и в себе все найти. И эта зацикленность на личности артиста тоже в чем-то восходит к театральной антропологии К.С.

Как и К.С., Угаров двигался к своей теории на ощупь. Через практику. Через опыт собственного (не очень удачного) актерства. Он на заре «Театра.doc» сквозь магический кристалл ее неясно различал. Потом все яснее и яснее.

Его энергия отрицания принимала порой комический оттенок:

«Какая музыка, какие костюмы, вы ******, Денисова, вы в “Театре.doc”!!!» — это он Саше Денисовой о репетициях спектакля «Зажги мой огонь».

Но из этой энергии отрицания родились в результате новый способ сочинения текстов, новый способ взаимоотношений с ними, новый способ существования артиста на сцене, новый способ коммуникации людей в театральном коллективе, новые принципы педагогики (отнюдь не только театральной), новые конвенции, которые театр заключает с публикой.

Через театр Угаров объяснял нам современность, а через современность — театр.

«Надо ставить так спектакль, чтобы давать зрителю право на свой. Тогда получается грандиозная картина: выходит из театра 300 человек, а значит, с ними еще 300 спектаклей».

Я, по правде говоря, не знаю, кто из нынешних деятелей театра оказал бы такое иногда прямое, а иногда подспудное влияние на десятки людей (некоторые из них потом, оттолкнувшись от теоретических выкладок Угарова, ушли в свободное плавание). Как отозвалась его «ноль-позиция» в самых разных, порой категорически непохожих, явлениях — от пьес Павла Пряжко до театральных опытов Константина Богомолова. Я не про заимствования, а именно про далекое эхо его постулатов.

Сомневаюсь, что многие за пределами «Дока» понимали, сколь масштабная фигура перед ними.

Думали иначе: ну да, этот Жак-меланхолик литературно одарен. И честен. И смел. Но при чем тут теория и философия. А они-то как раз были при чем.

Угаров всех вокруг этой новой театральной философией инфицировал. В том числе и вас, Лена.

Он был душой «Театра.doc», а вы — его сердцем и мотором. Вы не только сочиняли, придумывали, искрились идеями; вы везли его на себе как хозяйственную единицу и управляли им как административно-организационным механизмом. Если бы не вы, все идеи Миши так, боюсь, и витали бы в каких-то искусствоведческих эмпиреях. Благодаря вам теория обрела практическое воплощение. Это было почти чудом.

Негосударственному театру сложно выживать везде, в России с ее жесткой централизацией всего и вся особенно сложно, а в Москве с ее непомерными ценами на аренду практически невозможно. Благодаря вам театр выживал.

С самого момента своего возникновения он столкнулся с активным сопротивлением самой театральной среды. И оно было ничуть не менее травматичным, чем прибавившееся к нему потом деятельное недовольство власти.

«...Моя старая приятельница, критикесса моего возраста, забежав в “Театр.doc”, говорит: “Ну ладно, побывала у вас, теперь в театр пойду”. “В какой театр, Любочка (Ниночка)?” — спрашиваю. “В Театр Гоголя”, — отвечает. Я начинаю смеяться. “А почему ты смеешься?” — настораживается она». Это из записей Угарова.

Это был театр, постоянно живущий вопреки — не важно, политическому режиму или магистральной линии сценического искусства. Важно, что вопреки.

И ваш с Мишей внезапный уход от нас — конечно же, жутковатый итог героической жизни вопреки. В этой трагической случайности проступает трагическая закономерность.

А нам остается лишь одно утешение.

Смерть ужасна. Ее не должно быть. Рано или поздно мы победим ее. Но смерть выстраивает дистанцию по отношению к ушедшему человеку, позволяет оценить масштаб его личности.

Мне кажется, каждый, кто прочитает номер журнала «Театр.», поразится этому масштабу.

Я надеюсь, что там, далеко, где в подлинности голой лежат деянья наши без прикрас, вы вместе с Мишей тоже его прочитаете.

Понравился материал? Помоги сайту!