Музеи катастроф между библиотекой и блокбастером

Что добавляет современная экспозиция Музея истории ГУЛАГа

текст: Валерия Коклина, Юлия Корнеенко, Анна Силантьева
Detailed_picture 

10 декабря 2018 года, в день 70-летия Всеобщей декларации прав человека, для посетителей вновь открылся московский Музей истории ГУЛАГа, где на протяжении нескольких месяцев шла реконструкция. Обновленная экспозиция может показаться непривычной для тех, кто уже бывал в этом месте. Возможно ли сочетание серьезного разговора о терроре и завораживающего интерактива? Сравнить два варианта экспозиции и поразмышлять о трансформации современного музея травмы взялись Юлия Корнеенко, Валерия Коклина и Анна Силантьева.

Как трансформировалась экспозиция?

Любое заточение начинается с двери или решетки — границы, отделяющей пространство лагеря или тюрьмы от пространства свободы, внешний мир — от мира заключенного. Символично, что новая экспозиция музея, как и старая, открывается залом, в котором представлены реальные двери камер, тюрем, лагерных бараков. Впрочем, первый зал, как и интенция кураторов провести посетителей по пути узников репрессивной системы, показать им повседневность советского лагеря, — это все, что осталось от старой экспозиции музея. В остальном — сплошные различия.

Первоначально постоянная выставка представляла собой, по сути, последовательный рассказ о ГУЛАГе, который предлагал посетителю информацию. Именно информация становилась связующим звеном между прошлым и будущим: в залах выставлялись многочисленные предметы быта заключенного, официальные документы сталинского времени, карты и схемы расположения лагерей.

Новая выставка в большей степени апеллирует к эмоциям посетителя. Зритель попадает в темное и тесное, по-настоящему жуткое пространство с запутанными проходами, тусклым светом и редкими окнами с плотными деревянными ставнями. Это пространство дезориентирует, заставляет почувствовать потерянность, практически хайдеггеровскую «заброшенность», вызывает почти животное желание спрятаться, скрыться, убежать. Однако выставка не предлагает альтернативных маршрутов: зрителю остается лишь следовать вперед по длинным «тюремным» коридорам с расходящимися по разным сторонам залами-камерами.

Изображения сменяют друг друга по щелчку, в котором слышится звук взведенного курка.

Тревога нарастает по ходу движения от начала экспозиции к концу и поддерживается постепенным подключением все большего количества визуальных и звуковых эффектов. Осматривая зал показательных судебных процессов, посетитель может сам ощутить себя «в шкуре» подсудимого: гостя окружают и захватывают в свой плен решетки. Появляются решетки на потолке — они пропускают свет таким образом, что на полу образуются характерные тени. Из залов доносятся голоса политиков — на стены при помощи проекторов транслируются кадры исторической хроники. В других видео свидетели и пострадавшие — люди, чья судьба оказалась связана с ГУЛАГом, — эмоционально рассказывают о своем опыте. Сильное впечатление производят гигантские (и по размеру, и по значению) числа, нанесенные на черные стены и сообщающие о миллионах жертв.

По-настоящему шокирующая зрителя кульминация выставки — тускло освещенный зал, пол в котором усыпан старыми гильзами, а на одной из стен демонстрируют фотографии приговоренных к смертной казни. Изображения сменяют друг друга по щелчку, в котором слышится звук взведенного курка. Темп переключения снимков постепенно ускоряется, иллюстрируя ужасающую механистичность происходящего — расстрелы организовывались как поставленное на конвейер производство, ставшее «изнанкой» ускоренной советской индустриализации.

Разница между новой и старой выставками напоминает отношения между документальным романом и богатой спецэффектами киноэкранизацией. Версия до реконструкции предлагала гостю занять позицию дистанцированного наблюдателя, практически ученого, который готов изучать и скрупулезно сравнивать между собой документы и свидетельства. Новая экспозиция подразумевает «полное погружение» в атмосферу обреченности, абсолютного и всеобъемлющего страха, где существует лишь система — и человек рядом с ней ничтожно мал и беззащитен. Особенно отчетливо это ощущается в зале, на стенах которого нарисована разветвленная схема советских внесудебных органов. Интересно ее расположение: она помещена в пространство музея таким образом, что посетитель оказывается в самом низу по отношению ко всем организациям и подразделениям, нависающим над ним и давящим своей сложностью. Опоясывает стены зала плотный ряд советских аббревиатур — еще один объект, вызывающий у посетителя клаустрофобические переживания.

В сравнении со старой экспозицией в новой кураторы гораздо чаще используют технику, которую можно сравнить с театральным вербатимом: повествование о ГУЛАГе ведется со слов репрессированных или их родственников. Так, в музее представлен рассказ о лагерном опыте, основанный на дневнике Александры Толстой, дочери Льва Толстого. Повествование о страшном времени в заточении проникнуто духом исповедальности, трепетом перед сокровенным, практически интимным. Информация о репрессиях воспринимается очень личностно, в прочной связи с конкретной фигурой пострадавшего.

Физическое свидетельство — двухмерный объект — превратилось в многомерную звуковую инсталляцию, практически насильно вовлекающую зрителя в пространство бесконечного нарратива.

Как и до обновления, одна из важнейших идей в нарративе экспозиции — не допустить забвения, сохранить память об огромном множестве жертв террора и о каждой из них в отдельности. «Хотелось бы всех поименно назвать…» — вторят с черной таблички строки ахматовского «Реквиема», полного скорби о судьбе убитых и их близких. Ахматова не могла прочесть все имена («…да отняли список, и негде узнать»). Музей ГУЛАГа дает посетителям такую возможность, словно закрывая коллективный гештальт: в одном зале звучит непрерывная аудиозапись — голос зачитывает имена заключенных, сообщает сведения об их возрасте, роде занятий, приговоре и дальнейшей судьбе, продолжая традицию «Возвращения имен» — ежегодной акции у Соловецкого камня. Пространство, в котором звучит эта запись, оформлено минималистично: только черные стены, тусклый свет и сиденья по обеим сторонам от прохода. Комната предстает как место бесконечной скорби, обступающей посетителя со всех сторон.

Прообраз этого зала можно увидеть в экспонате старой выставки — списке с именами заключенных, который был вывешен в завершающей части экспозиции. В процессе реконструкции физическое свидетельство — двухмерный объект — превратилось в многомерную звуковую инсталляцию, практически насильно вовлекающую зрителя в пространство бесконечного нарратива. Инсталляцию сложно миновать, не приостановившись, и совершенно невозможно не заметить. Этот яркий пример демонстрирует не только отдельные приемы и кураторские решения, но и масштаб трансформации, которую пережил Музей истории ГУЛАГа в целом.

Кажется, где-то мы это уже видели

Хотя трансформация в Музее истории ГУЛАГа может, на первый взгляд, показаться удивительной, в этом стремлении к образу аттракциона его создатели вовсе не одиноки. В последние годы все больше музеев стремится изменить формат, в котором информация преподносится посетителю. Эти новшества идут вразрез с привычным, традиционным представлением о музее: нам предлагают забыть грозное правило «Экспонаты руками не трогать». Трогать, щупать, самостоятельно изучать объекты в музее теперь не только можно, но и нужно.

Интерактивная выставка в московском Политехническом музее уже не вызывает удивления. Красочная, запоминающаяся экспозиция, где гости могут прикоснуться ко всему своими руками, делает научный материал интереснее и доступнее — на этот счет как будто бы уже есть консенсус. Посетитель познает эмпирически, как устроены окружающие его объекты, а вместо «сухих фактов» получает информацию в живом, «нескучном» формате. Установка на развлечение и одновременно на взаимодействие со зрителем постепенно становится стандартом современного музея.

Эта трансформация не обошла стороной и так называемые музеи травм, музеи катастроф. Тачскрины, звуковое сопровождение, стенды с переворачивающимися табличками, голографические инсталляции, интерактивные крутящиеся круги с небольшими экранами заполняют выставки московского Еврейского музея, ливерпульского Международного музея рабства, будапештского Дома террора, ереванского Музея геноцида. Современный музей катастрофы все больше напоминает захватывающий аттракцион, задача которого — удержать внимание посетителя, подарить ему не только пищу для размышлений, но и новый чувственный опыт, сделать знакомство с темными страницами прошлого ярким и насыщенным.

В новом музее травмы зритель словно сидит в зале кинотеатра в 3D-очках, наблюдая за увлекательными сюжетными поворотами и не прикладывая для этого практически никаких усилий. Его цель — это переживание, а не рациональное осмысление происходящего. В таком пространстве происходит трансформация и самого гостя: от него больше не требуют экспертности — необходимы только интерес к истории и готовность получать впечатления.

Все это позволяет открыть музеи катастроф для более широкой аудитории — снять ограничения по возрасту, уровню образования и профессии. Новый идеальный посетитель музея, рассказывающего о травматическом опыте, — это ребенок из работ философа Одо Маркварда или писателя Нейла Постмана. Он готов учиться и узнавать новое о мире, в котором живет, — именно для этого он приходит в современный музей. Однако ему недостаточно традиционных «сухих цифр и фактов», чтобы преодолеть барьер понимания, — он требует визуальных, звуковых, тактильных ощущений, он рассеян и подвижен, как образцовый массовый зритель в текстах Вальтера Беньямина. Новый посетитель музея отказывается читать неиллюстрированную монографию о Большом терроре — он предпочитает просмотр снятого по ее мотивам яркого и запоминающегося блокбастера, в который неизбежно превращается Музей истории ГУЛАГа.

Оценивать такие изменения негативно или позитивно — не столь простой вопрос, как может сперва показаться. Сам Беньямин видел в новом типе восприятия, «клиповом мышлении», как мы назвали бы его сегодня, потенциал для появления новых идей и представлений, для движения прогресса, которое неизменно связывал с политизацией масс, развитием их самосознания — не уточняя при этом, как именно первое превращается во второе.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Марш микробовИскусство
Марш микробов 

Графика Екатерины Рейтлингер между кругом Цветаевой и чешским сюрреализмом: неизвестные страницы эмиграции 1930-х

3 февраля 20223880