Я — крымская татарка

Мы продолжаем наш проект «Синема верите» — и расширяем его географию: ближайшие два показа с обсуждениями пройдут в Екатеринбурге. 13 апреля в 17:30 мы будем показывать замечательный немецкий документальный фильм «Предатели Родины» — про писателя Пауля Грацика, который работал на Штази. А 14 апреля в 19:00 — материал к будущему фильму об украинских событиях от Майдана до Крыма под условным названием «Украина. Реальность».

В обсуждении фильмов примут участие один из авторов украинского документального проекта Беата Бубенец, режиссер Олег Лоевский, драматург Ярослава Пулинович и директор Центра современной драматургии Наталья Санникова, политологи Федор Крашенинников и Константин Киселев. Модератор дискуссий — заместитель главного редактора COLTA.RU Михаил Ратгауз. Оба показа пройдут в Доме кино. Дорогие екатеринбуржцы! Приходите смотреть кино, обсуждать его и знакомиться!

Хлеб

Я детство плохо помню. Помню, как мой дядя женился в Судаке, моя сестра Инджифей танцевала на свадьбе с нашим отцом, а мне и брату бабушка дала вкусную пахлаву. Еще помню, как мы собирали миндаль. У нас были большие сады с ореховыми деревьями.

У моего отца было пять братьев. Двоих вместе с ним забрали на войну, а двоих расстреляли немцы. Старшего брата звали Ибрагим. Он был первый секретарь исполкома. Второго брата звали Ришид. Он был председателем колхоза.

Жена Ибрагима, Айшет, каждый день дома пекла хлеб, а потом его отправляли телегой партизанам. Один раз с телегой отправили другого моего дядю — Исмаила. Он должен был сказать им, что Судак будет в окружении, что надо отступать.

Исмаил приехал к партизанам, но с ними уйти почему-то не смог и сам попал в окружение. Он навыдирал травы и спрятался в каком-то водоеме под этой травой. Ночами спал на деревьях, а днями прятался в воде. Ел одну кору. И сколько мы потом с ним ни виделись — а он войну прошел, в Узбекистане жил — все время был очень худой.

А Ибрагима и Ришида расстреляли. Кто-то их предал и сказал, что они были коммунистами. Так что в шесть утра собрали село, устроили суд, а потом казнили. Всем селянам сказали, что расстреляли русских коммунистов.

Они же не разбирались, кто там крымский татарин, а кто нет.

Мне было 4 года, когда нас депортировали. За 15 минут велели собраться. Что мать успела в узлы положить — то и увезли. Ни матрасов, ни подушек у нас не было. Погрузили нас в маленький бортовой ЗИЛ и повезли на станцию. Когда машина тронулась, к ней прибежала наша корова. Красивая, черно-белая. Мне 74 года, а я до сих пор помню, как эта корова мычала, пока бежала следом за машиной.

Как везли нас в Узбекистан, я не помню. Поселили в бараке в Беговатском районе, недалеко от Ташкента. Это называлось ДВЗ — дальняя выселочная зона. Барак такой длинный был. В четырех углах жили четыре семьи.

А потом еще жена Ибрагима, ее звали, как и меня, Айшет, умерла. Когда она умирала, винограда попросила. Крымские татары перед смертью чего-то хотят. И вот моя мама с моим братом Меметом пошли в какую-то даль, 18 километров, чтобы исполнить ее желание.

А отец мой после войны в Туле работал. Когда узнал, что семья в Узбекистане мучается, — прислал нам посылку. Две кастрюли и сито. Я до сих пор их помню. А потом он с Тулы сбежал и уехал к нам. Только устроился работать на стройку — приезжают за ним два милиционера и посадили на год в тюрьму.

А мой брат Мемет работать пошел. Ему было 11 лет, когда он устроился мастером на заводе — моторы для тракторов чинить. Постоянно же ломались трактора. Он очень хорошо ремонтировал моторы. Ему специальную скамейку сделали — роста не хватало для такой работы.

Хлопок

С третьего класса мы собирали хлопок. В день по норме надо было 40 килограммов. Старшие мои брат и сестра собирали по 60. С сентября до ноября школа не работала. А потом, когда хлопок кончался, собирали «курагу». Это хлопок, который не открылся. На «курагу» норма была 120 килограммов. Эти «коробочки» нам привозили домой. Каждой семье по 5—10 мешков. Мы ночами сидели и выковыривали этот хлопок.

Потом и дети наши собирали хлопок тоже. Правда, моя дочка Эльвирка вообще не могла, ее постоянно вешали в школе на доску позора.

С четвертого класса в Узбекистане я дралась постоянно. Потому что нас, татар, называли предателями. Обижали в основном русские. Узбеки нас никогда не обижали, они же тоже мусульмане.

Мне 74 года, а я до сих пор помню, как эта корова мычала, пока бежала следом за машиной.

Один раз драку разнимал наш учитель истории Юрий Данилович.

— Айшет! Ты не дерись! Ты никогда это не докажешь. Это не вы виноваты, просто нужно было Крым другим отдать, — так он говорил. Я потом где-то читала, что Сталин хотел в Крым всех евреев переселить, но не смог и поэтому селил их в Биробиджан, не знаю, так ли это.

А драки у нас там были — ужас. Ой, как наши татары дрались, когда мужики начали с войны возвращаться. Попробовал бы кто предателем назвать — рта раскрыть не давали. В городе Беговате мужик жил, татарин. Работал водителем грузовика, и все его дети умели этот грузовик водить. Так вот там какая-то драка была, семилетний пацан сел на грузовую машину отца, угнал ее и приехал татарам помогать.

Вот такой у нас дружный народ был.

Редька

Еды, пока я маленькая была, постоянно не хватало, поэтому мать моя с Меметом ходила по ночам на поле за редькой. Они подбирали ту, которая оставалась уже после того, как трактор проедет. Мы эту редьку ели вместо хлеба.

Один раз мать моя проспала и опоздала на работу. Через несколько дней ее вызвали в суд. Грозились, что два года дадут. Мать дома рыдала — что дети делать будут?

Когда мама на суд пришла, то сразу тоже разрыдалась. В президиуме сидела женщина одна, успокаивать ее начала. Расспрашивала все — почему мать на работу опоздала. Она начала рассказывать, что живет в бараке, что у детей нет одеял и подушек — все на соломе спят, что есть детям нечего. Сказала, что редьку ходила собирать. Женщина ей эта сказала, что сейчас всем судом проверят ее слова, и повезла ее к бараку. Мы, как увидели столько людей и милиционеров, почему-то сразу подумали, что маму расстреливать будут.

Тетка та ужаснулась, ведь мама всю правду сказала. Она и другие люди из суда уехали и вернулись через час или два. Принесли нам всем матрасы, подушки, одеяла.

Мы разбогатели.

Исмаил

Я хорошо помню, что всем вокруг давали путевки в санатории как участникам войны, но только нашим, крымским татарам, ничего такого не давали. Потому что мы, даже если за Советский Союз воевали, все равно предателями были. Даже детям, хотя они вообще ни при чем были, не давали путевки в пионерские лагеря. Только дяде Исмаилу, который партизанам помогал, дали путевку на 30-летие Победы. В Крым. На воспоминания.

Он же после того, как от немцев прятался, успел и на фронте побыть. На войну поехал в Крым, а вернулся уже в Самарканд. Там жену свою встретил, родилось у них четверо детей.

Он от радости приехал в Крым. Но когда посмотрел — понял, что не может так просто взять и уехать. Тогда Исмаил перевез в Крым всю свою семью. Купил домик, разбили огород, стали как-то жить.

На работу Исмаила не брали, жену не брали, даже детей в школу не брали. Соседи его, русские и украинцы, ходили даже возмущались к чиновникам — чего детей-то в школу не берете? Но кто-то из них взял и донес на него, что вот живет такой у них крымский татарин, который домик купил, а на участке посадил овощи всякие. Приехал трактор, снес дом и перепахал огород.

Исмаил с семьей пошли в другое село, купили второй дом. Ну и второй дом ему точно так же снесли. Третий дом тогда купил. И опять все снесли. После третьего дома у жены его случился разрыв сердца. Она умерла. Когда у него жена умерла, Исмаил родственников каких-то своих встретил в Крыму, они позвали рядом с ними селиться.

Они жили в Ленине, там вообще одна степь.

Завод

После школы я поехала учиться в Наманган на бухгалтера. Там меня познакомили с будущим мужем. Он как раз только вернулся с армии, тогда три года служили, и жил в Майли-Сае (город в Киргизии на границе с Узбекистаном. — Ред.). Свадьба была у нас скромная, водки почти не было. У меня было белое поплиновое платье, и я так танцевала в нем! От мужа я родила трех детей — Эльвиру, Гулю и Сервера.

С мужем мы переехали в Ташкент. Помню, как-то раз пришла вся в слезах Эльвирка домой и говорит, что ее в школу не возьмут из-за того, что она крымская татарка. Так дети на улице ей сказали. Это значит, что родители детям что-то такое наговаривали про нас. Все хорошо в итоге было с Эльвирой. Она пошла в школу рядом с домом, в третьем классе ее директор велела перевести в физико-математическую школу. Она и медаль потом получила, лучше всех сочинение написала, несмотря на то что не русская была.

Уже после того, как я детей родила, я устроилась на завод, который делал КТП (комплектные трансформаторные подстанции. — Ред.), такие штуки для электростанций. Завод этот очень славился, там 800 человек работало, а муж мой на нем же работал конструктором. И вот начальник завода Гизерский, еврей, взял меня туда без документов. У меня тогда документы на прошлой работе оставались, потому что они еще за декрет со мной не рассчитались. Гизерский знал, что я крымская татарка, что нас плохо на работу берут, поэтому решил помочь. Устроилась я туда старшим бухгалтером расчетного отдела. И, бывало, до двух или до трех часов ночи засиживалась с расчетами. Калькуляторов тогда не было, и я работала на арифмометре.

Татары вообще рано умирают, столько они пережили всего.

Со мной в одном кабинете был еще старший бухгалтер материального отдела. Худой такой, злой. Вот он взъелся на меня с первого дня. «Как это ты — крымская татарка — в расчетном отделе можешь работать?» Постоянно ко мне придирался. А со мной работала девочка Люба, я ее из цеха к себе в помощницы взяла. Она и умная была, и красивая, только хромала: одна нога короче другой. И вот Люба как-то раз, когда этот худой начал меня оскорблять, взяла в руки со стола тяжелый стакан для карандашей и на этого мужика замахнулась.

Он испугался и написал заявление. Только не на Любу, а на меня. Милиция на завод приехала. Но милиция перед тем, как пойти ко мне в отдел, сначала расспросила мужиков в цеху. Все рассказали, какая я мать, какой работник. Заступились за меня. И милиционеры сказали мне: «Успокойся, мы все поняли».

Потом этот худой не мог в цех войти и уволился.

Марлен

В 80-е каждый месяц татары собирали деньги и посылали в Москву делегации от национального движения. Помню, постоянно ездил от нас Марлен Небиев (известный деятель национального движения крымских татар. — Ред.). Его отец Осан был первым секретарем исполкома в Симферополе. Родственники Осана говорили ему во время войны: «Ты переименуй своего Марлена, а то его могут расстрелять». Нельзя предателю было в честь Маркса и Ленина называться.

Марлен закончил 10 классов с медалью, был членом КПСС, работал учителем в Ташкенте. За ним постоянно три-четыре кагэбэшника следили. Даже когда на поминки придет к татарам — за ним все равно слежку устраивали. Марлен ничего так в Москве и не решил. Потом его за то, что он в столицу ездил, уволили из школы, где он работал. Из партии выгнали. В Крыму Марлен тоже все чего-то добивался. Митинги организовывал. И вот на нервной почве, видимо, раком пищевода заболел и умер.

Татары вообще рано умирают, столько они пережили всего.

Самозахват

Мы решили возвращаться с мужем в Крым в 1988 году. Муж продал дом, квартиру, положил все деньги на книжку. Поехали поездом, загрузили контейнер 20-тонный. Мы три мешка сахара везли, два мешка муки. Знали, что в Крым едем, что там гладко не будет. За нами Эльвира с семьей переехала. Построились как-то. Баранов купили, корову купили, огород посадили.

Как приехали — нас тут же соседи ограбили. Украли у нас газовую печку. Потом и деньги на книжке сгорели. Вот мы и приехали: денег нет, на работу никого не берут. Льгот тоже никаких нет. Даже в поликлинику пойти — и то трудно. Эльвира как-то своих детей повела в поликлинику в Крыму. Пока в очереди сидела — они бегать по коридору начали. И русская женщина говорит: «Вот, понаприехали эти черномазые татары! Теперь и к врачу сидеть дольше надо будет!» Эльвира схватила ее за волосы, начала драться. Врачи повыскакивали из кабинетов разнимать.

Жить было тяжело в этом доме, да и до станции приходилось идти три километра. А дети растут, всем нужно жилье! Вот тогда я пошла на самозахват (распространенная среди крымских татар практика занятия пустующих земельных участков. — Ред.). Сначала мы митинги устраивали в Симферополе. Помню, как-то месяц стояли на площади Ленина, стояли и требовали решения нашего вопроса: где жить, как работать. Я уже стоять не могла — стульчик с собой брала. Через месяц наши отправили нас на Каменку (село Каменка, позднее вошедшее в состав Симферополя. — Ред.). Мы там в палатках первое время жили.

Сейчас в Украине все дерутся, сажают друг друга, делят что-то, флаги-млаги меняют.

На самозахвате за нами присматривал Айдер, мы его Пиночетом называли, такой он был строгий. Он нас учил коктейли Молотова делать, чтобы мы ими поджигали пшеничные снопы. В Каменке пшеница была по пояс, ее мы собирали, а снопы без злаков оставляли, чтобы их можно было поджечь. Айдер говорил, что, если дым будет, нас не смогут сфотографировать и посадить.

У нас было 13 женщин на самозахвате — мы еду готовили, а мальчики «ракушки» — самосвалы разгружали. По несколько машин в день. Молодые ребята в Крым переехали вообще с пакетами: две рубашки, две пары трусов — и все. Их постоянно воспитывали Синавер Кадыров (один из лидеров крымских татар, член меджлиса. — Ред.) и Мустафа Джемилев (один из лидеров крымских татар, народный депутат Верховной рады. — Ред.). Говорили им, как себя вести, чтобы не матерились. Смотрели, чтобы не было пьянок и драк. Я хорошо запомнила, какой тогда был Джемилев — маленький и худой, как смерть! Потому что он рос в голоде и в холоде.

Потом был самозахват в Софиевке. Там уже драки были! Наши парни поехали туда, а там уже трактора — сносить дома приехали. Русские или украинцы их пригнали, не знаю, кто точно. Когда дома снесли, начали забирать посуду у женщин, те драться пошли. Тогда ведь ни у кого ничего не было — мы на все скидывались вместе. И вот наши мужики ругали женщин, что те в драку полезли. Говорили: не деритесь за посуду, не надо! Завтра еще сбросимся.

Своя земля

Потом мы заселились, и муж мой пить начал. Я ушла от него. Просто села в электричку, куда-то поехала. Вышла на конечной и зарыдала. Куда идти — не знаю. Что делать — не знаю. Меня на ночь приютила одна девочка. Говорит — не плачьте, женщина. Пойдете со мной, я рядом живу. Переночуете у меня, а завтра разберетесь. Утром я поехала на автобусе на Арабатскую стрелку, в село Геническая Горка. Нашла там себе жилье и работу — домработницей устроилась. Потом еще работала сторожем в каком-то пансионате. А времена-то были лихие. Помню, мне хозяин пансионата говорил: вы, если кто-то ночью в пансионат залезет, не высовывайтесь. Пусть хоть весь пансионат вынесут, лишь бы вас не убили.

В то время политика какая-то пошла. Татары стали приезжать. Власти начали распределять земельные участки. И вот все участки распределили. Четверо детей? На всех четверых оформят. Маленькие дети, большие, не важно! Но мне, несмотря на то что я татарка, тоже участок достался. Хозяева пансионата переписали на меня землю своего зятя. Я начала там строиться. А денег не было все равно — начала свои вещи продавать, потом в Джанкой начала ездить — куплю там пять кило лука и продаю поштучно. В Одессе чего куплю на тысячу гривен. Как какие-то деньги появлялись, бегала за стройматериалами. Домик себе подняла маленький, завела коз. За счет козьего молока и жила. Потом я вернулась в Каменку, а туда дети переехали. Так мы поменялись.

У меня на Арабатской стрелке история была. Подходит к моему лотку девочка и спрашивает по-украински: «Скiльки коштує?»

— Девочка, я не понимаю по-украински, — говорю ей.

— Ну раз живете в Украине, должны понимать, — отвечает она мне.

Я тогда ей все про татар рассказала, про села татарские, про депортацию. Рассказала ей, почему место это называется Арабатская стрелка. Что тут все кровью татар полито. Ей очень стыдно было.

Хотя я свой язык наполовину только знаю. Вот «Мейдан» идет (крымско-татарское радио. — Ред.) или ATR (крымско-татарский телеканал. — Ред.) показывает — если они по-татарски говорят, я не понимаю. «Заман» (итоговая новостная программа на ATR. — Ред.) я не смотрю. А дети мои по-татарски не понимают вообще. Зато переводят мне инструкции лекарств.

Украинский я так и не выучила.

Дома

Вчера свет отключали, так сосед-татарин пошел и купил дизель-генератор, чтобы телевизор можно было смотреть. А кто отключает — не знаю. Я телевизор последние месяцы не могу без слез смотреть. То из-за погибших ста человек на Майдане рыдаю. То татарина у нас русские убили (тело крымского татарина Решата Аметова нашли 15 марта со следами пыток. — Ред.), трое детей у него осталось. То офицера в топографической части убили (18 марта от снайперской пули погибли украинский прапорщик и ветеран второй чеченской войны, воевавший на стороне сил самообороны Крыма. — Ред.). Жена беременная его плачет. Жили ведь все нормально до этого! Что случилось? Какое право имели их убить?

Я вот «Мейдан» слушаю и переживаю все. Вот этого недавно убили, как его, Музычко. Ужасно же. Он же чей-то сын! Как можно так? Сейчас в Украине все дерутся, сажают друг друга, делят что-то, флаги-млаги меняют. Стыд и позор! Во время войны тоже флаги меняли, а мне все равно, какой флаг. Лишь бы нас уважали, начали замечать.

Вот, говорят, заметят нас теперь из-за этой истории с присоединением. Но я что-то не верю. Ни от прошлой власти никакого внимания к нам не было, ни от нынешней не будет. Мы на референдум не ходили. Нас, татар, во-первых, никто не звал. Во-вторых, мы бы все равно не пошли. Первый раз нас обманывают, что ли? Вот не верю я, что кто-то к нам постучится, что-нибудь доброе скажет и будет за людей считать.

Вы думаете, татарам нашим что-то будет с этого? Вы думаете, земли нам дадут? Ничего не дадут. Мы никому не верим. Мы ошпаренные уже. Теперь вот сидим и ждем у моря погоды. Что с самозахватом будет моим — не ясно. У меня дочка в Украине прописана. Как мы ездить будем друг к другу — непонятно. Тревожно все это, и что с детьми будет?

Наши мальчики тоже очень пострадали от этой истории. Они со всего Крыма приехали на митинг в Симферополе 26 февраля (митинги крымских татар и пророссийского населения проходили у стен Верховного совета Крыма параллельно и закончились столкновениями. — Ред.). Их там так избили! Там такая давка была. Они потом отлеживались неделями дома. Родителям ничего не говорят, а встать не могут: все болит.

Может, русские снова выселить нас захотят. Грозят же все друг другу. Вот недавно ехала в троллейбусе, а там женщины русские про нас говорили. Что нас в Турции несколько миллионов живет. «Не дай бог понаедут все», — говорит. Куда понаедут? К себе домой понаедут?!

Когда татар реабилитировали — радости у нас не было. До того мы были измотаны всем. Вот как русские ликовали: в Россию, в Россию! Домой вернулись! А мы куда вернулись?

Мы тоже здесь дома и побольше русских тут живем.

Понравился материал? Помоги сайту!