Димитрий

Фотограф Юлия Бориссова обращается к мифологическому образу убитого царевича

 

В этом году COLTA.RU решила пойти на эксперимент и пригласила к временному кураторству над разделом «Фотопроекты» молодых и талантливых представителей ведущих российских фотоинституций. Мы разделили календарный год между шестью кураторами и попросили их отобрать для публикации наиболее интересные образцы современной российской фотографии.

Приглашенные кураторы

  • Катерина Зуева, Центр фотографии им. братьев Люмьер

  • Надежда Шереметова, «ФотоДепартамент»

  • Сергей Потеряев, «Дом Метенкова»

  • Дарья Туминас, фриланс-куратор, Амстердам

  • Анастасия Богомолова, блог This is a photobook

  • Светлана Тэйлор, Британская высшая школа дизайна

Второй резидент: Надежда Шереметова. Куратор, исследователь фотографии, фотокритик, директор фонда «ФотоДепартамент» — организации, занимающейся развитием современной фотографии в России. Главный редактор онлайн-журнала о современной фотографии «Ф.».

Выступала куратором групповых и персональных выставок российских фотографов, которые проводились в составе фестивалей Backlight 2011 (Тампере, Финляндия), «Мода и стиль в фотографии 2015» (Москва), «Фотопарад 2015» (Углич), в Центре фотографии им. братьев Люмьер (Москва), музее фотографии «Дом Метенкова» (Екатеринбург), Красноярском художественном музее и на других площадках.

Куратор Надежда Шереметова о фотографе Юлии Бориссовой

Книга является естественной «упаковкой» для фотографии, и даже многие эксперименты с трансформацией фотоизображения появились именно в этом формате презентации проектов. Фотограф Юлия Бориссова, задействуя свой бэкграунд дизайнера, около трех лет назад стала активным участником международного процесса self-publishing, сразу попав с фотокнигами, издаваемыми ею самостоятельно («Дальний берег», «Бегство на край», «Д.О.М» и др.), в шорт-листы книжных конкурсов и премий, включая одну из самых известных — Photobook Dummy Award в Касселе. Ее изображения балансируют между прямой фотографией и определением ее в понятии «так и было» — и коллажем, который предъявляет то, чего не было. Работая на этой границе, Юлия Бориссова поднимает пласты памяти как индивидуальной, так и разделяемой коллективно, мифологизированной в своем основании, спутанной и никогда не ясной, вовлекая зрителей в еще более запутываемое путешествие, обращающее к вопросу «какими мы стали сейчас и что к этому привело?»

Диалог Надежды Шереметовой с Юлией Бориссовой

— Юля, назови мне тэги, с которыми ты работаешь.

— Основные тэги — это память, книга, и так или иначе я обращаюсь к архиву. Я могу даже не использовать в своей работе архивный материал, но как источник вдохновения, отправная точка — это может быть архив. И это могут быть не только фотографии как материальные носители, но и какая-то тема.

— Тогда что такое архив?

— Архив — это память. Это борьба с забвением.

— А только ли архив — это то, что мы запомнили, усвоили и определили? Структурировали, например. Или, наоборот, архив — это то, что вырывается из памяти?

— Архив — это то, что могло быть, а могло и не быть.

— А как он бывает и не бывает?

— В зависимости от твоего отношения, как определишь. Ты можешь относиться к тому, что найдено в архиве, как к закономерности, данности и использовать как факт, имевший место в прошлом. А можешь поставить это под сомнение и работать уже через него довольно критически, выискивая свою точку зрения, свой взгляд на историю и свою интерпретацию. И следуешь только своему воображению, получается. Что для меня важно — домыслить историю, дополнить ее каким-то своим отношением, своим видением. То есть то, что существует в действительности, и то, что существует в моей голове (моя фантазия), — это живет параллельно.

— Параллельно? Или ты находишь стык между этими режимами определения памяти?

— Да, есть грань какая-то. Острие. И на этом острие происходит все, что я делаю. Как вершина.

— Давай вернемся к архиву. Ты все же говоришь про архив как место, в котором зафиксирована история — фотографически, текстово, воспоминаниями, документами.

— Я бы не хотела конкретизировать. Это какое-то поле, объем, источник, из которого я могу почерпнуть что-то и пропустить через себя.

— Но источник, кем-то сформированный? Или ты формируешь поле как архив, придаешь ему форму?

— Можно сказать, что это происходит потом. Из источника я могу что-то почерпнуть, просеять и из того, что останется на поверхности, могу собрать свой собственный архив, чем я и занимаюсь — в процессе всей жизни коплю какие-то воспоминания, детали, изображения. И это уже будет мой архив.

— Всегда ли архив будет иметь для тебя материальную основу?

— Нет, воспоминания же нематериальны. Если они не зафиксированы на бумаге, они живут в моей голове.

— Я понимаю, как материальные артефакты архива перемещаются к тебе в проекты — как это было в книге «Дальний берег»: как объекты. Это то, к чему ты обращаешься, заимствуешь. А что такое нематериальный архив? Помимо воспоминаний.

— Это то, как я с ним работаю. Смотри: я беру фотографию, я на нее смотрю — она является материалом. Но тут включается воображение, и я уже представляю какое-то поле ассоциаций, начинаю с ними взаимодействовать, и из этого рождается что-то новое. И это уже нематериальный архив. То есть я не могу взять и потрогать то, что было раньше, — я могу это только себе вообразить. И со своей фантазией я могу уже что-то делать.

— Но смотри: то, что было раньше, — некие очаги памяти, очаги событий, с которыми нужно установить контакт. Это какой-то поток, который существует, копится, но он никем не классифицирован. Однако он из чего-то состоит. В поле прошлого есть память страны, социальной или культурной группы, а также есть память личная.

— Ты не можешь не быть встроенным в поле общей памяти, ты всегда в ней состоишь. Для меня история и вообще время — не линейны, а цикличны. Почему я работаю так легко, перемещаясь в разные временные отрезки? Потому что мне кажется, что они находятся не где-то там далеко, а вокруг меня. Я не ощущаю дистанции, отделяющей меня от какого-то XVI века, — мне кажется, что он рядом и я только должна проткнуть слои, которые меня окружают как кольца.

— Память копится в разных пластах, расширяясь от личного к коллективному. Но она копится какими-то способами, не только в материальных носителях. Как определить память нематериально?

— Как твое сознание. Осознание себя самого. Что это ты прожил, а не кто-то другой.

— Я сейчас свою теорию буду транслировать, о которой я размышляю исходя из прочитанных текстов. Мне кажется, «я» формируется на основе потоков, и эта потоковость может состоять из того, что со мной случалось, из того, что я сам делал, — телесного опыта, из того, что я ходил, перемещался в физическом пространстве (родился в одном месте, потом переехал) — то есть прорисовал в физическом пространстве некий маршрут. Я нахожусь в виртуальном параллельно с реальным, и это тоже некий архив, нематериальный, формирующийся благодаря данным и цифровым кодам, и он является моей памятью, но той, что я от себя отбрасываю, а не только приближаю. Поток того, что я забыла, или того, что я не знала, — мной неосознанное, мое бессознательное, мои желания — еще один поток, который связан с отрезком в прошлом. И он, конечно, связан не только с моей личной историей, но и с общим прошлым.

— Получается, что память — это ты. Сама себя память не определяет. Какая бы она ни была — реальная, воображаемая, — ты заключаешь ее в самом себе.

— Ты можешь чего-то не знать или физически не можешь быть частью общей памяти, имея в виду отрезок XVI века, к событию в котором ты обращаешься в проекте «Димитрий».

— Можешь, потому что ты на этой земле, ты уже имеешь с этим связь.

— Но это не личный опыт. Это опыт потока истории, к которому ты можешь обратиться, и в этом твой линк, в этом новая сборка себя и обдумывание вопроса «каков ты есть?» И тут я соглашусь: память — это ты сам.

— Да, это вопрос обращения, в котором ты делаешь выбор — что-то взять или оставить белым пятном, исключить.

— Тогда твоя задача в чем? Вернуть память?

— Наоборот, в этой работе я думала не о создании, собирании или созидании памяти, а о ее разрушении. Пытаясь себе что-то представить из далекого прошлого, я только разрушаю, потому что вспомнить ничего не могу. Могу только вообразить. И, определяя визуальный отклик на историю, я понимаю, что еще больше уничтожаю то, что могло бы быть. Восстановить невозможно, невозможно обратиться к материальным источникам событий или найти какие-то улики — их нет, они все тоже воображаемые. И найти визуальные отсылки к Димитрию можно только на иконах, на фресках, которые также являются воображаемыми произведениями — представлением художника или той силы, которая хотела историю определенным образом представить. Сохранившиеся фрески покрыты слоем советской штукатурки, и когда их пытаются очистить, этот процесс иллюстрирует то, что происходит с памятью, — что-то откололось и унесло с собой больше, чем осталось.

— И стало недостоверным.

— Абсолютно недостоверным. Или пришел реставратор и пробует подправить какие-то фрагменты.

— И ты действуешь как этот реставратор?

— Нисколько. Я показываю, как бывают тщетны попытки что-либо восстановить. Я смотрю на окружающий мир, на актуальную действительность, пытаюсь ее как-то наблюдать и создать что-то на том пересечении, когда под настоящим проступает прошлое. Но это прошлое — действительное ли прошлое? Можно ему верить? Это же тоже чье-то изображение или его кусок, и эти куски никогда не сложить в правду. Здесь нет никакой задачи показать то, что было, — я могу показать только то, чего не было.

— Ты обращаешься в прошлое, чтобы понять сегодняшний день; что именно?

— Я оттолкнулась от картинки — герба города, на котором изображена фигура с ножом в руке. И дальше мной двигало любопытство. Эта история почти детективная, она заинтересовала меня своим сюжетом — как в XVI веке происходило расследование убийства (предполагаемого). Это могло перерасти в детективный роман или фикцию. Но я никогда изначально не знаю, куда меня заведет моя собственная дорога, и детективной истории не получилось. Анекдота, который мог бы сложиться, тоже не вышло, да я бы и не хотела. И постепенно, через наброски и распечатки, записанные впечатления, развивалось расследование. В моей записной книжке эта история записана как «трагедия». А за ней уже последовали и смута, и печаль, и беда. К этому сюжету обращались Пушкин, Мусоргский, сложились сказки. Отойдя от детектива и улик вроде найденных ножичков, я осознала, как это событие развивалось в страшное для государства состояние — в смуту, уничтожение города (Углича), который был разорен, сожжен дотла и осталось всего 500 человек населения. Но связано это с трагедией царевича Димитрия или с другой причиной — возможно лишь предположить. И дальше ком истории становится все больше и запутаннее, и мне все труднее представить главное действующее лицо трагедии, царевича Димитрия. Современники даже не могли описать его толком — как он выглядел, и даже черты его характера все время разнятся. Все до такой степени неправдоподобно. И получается, что само отсутствие этого человека вызвало все дальнейшие события. Тогда я поняла, что работаю с изъятием. Я могу показать его портрет, но заместив его лицо чем-то, или в сегодняшнюю действительность поместить то, чего не было, — то есть создать какое-то пересечение.

И это не граница действительного и воображаемого, а все окружающее кажется нереальным. Какой-то хаос вокруг, из которого я пытаюсь собрать этот мир воедино. Я задаю вопросы, но ответ может быть любой в зависимости от обстоятельств.

— Какие это вопросы? И ты задаешь их сегодняшнему дню, близкой зоне того, что происходит?

— Кому я могу верить? Способна ли я вообще верить? Могу ли я верить изображению?

— Глазам своим?

— Глаза ведь видят то, что хотят видеть, что опыт подсказывает. Если я раньше с чем-то не сталкивалась, если ничего подобного не видела, то я могу этого и не заметить и, следовательно, не поверить, я могу просто пройти мимо.

— И ты можешь быть внутри рамок...

— Да, рамок своего опыта, чужого опыта, того, что я впитала или в себя впустила. Если я на все смотрю замыленным глазом, какой может быть выход? Стараться абстрагироваться. В том числе в художественной работе — всегда есть задача абстрагироваться и найти свое решение, создать то, что именно мне присуще. Я работаю с формами, а форма невозможна без осознания полученной информации.

— Или, пробуя стыковать разный материал — историю и действительность, ты в процессе понимаешь, что конструируешь изображение из изображений, но создается хаос. Это емкое слово, важная точка этой истории, как и твоего процесса. Через это слово ты зрителя ведешь к сегодняшнему дню? И тебе не кажется, что ты сделала политический проект?

— Объяснить сложно весь процесс. Я могу обозначить тэги, от которых я не уходила в процессе, — красный цвет, ощущение трагедии, излома, также внутреннего, предчувствие, что что-то произойдет, но что это будет — бунт или казнь — неизвестно. Но это предчувствие — то, что наш сегодняшний день связывает с тем моментом: это тревога, это ощущение беды и желание защититься.

— Предотвратить?

— Нет, предотвратить я не могу, я могу только попробовать создать для себя возможность существования в сегодняшней ситуации. И я не могу объяснить логику процесса своей работы, потому что это все равно, что объяснить свой сон.

— Мне кажется, в проекте «Димитрий» есть место вопросам о том, кто властвует, кто управляет процессом, кто обладает средствами предъявлять доказательства, влиять через СМИ или другие каналы трансляции. Или маленькая человеческая жизнь тоже важна?

— Мне важно не то, кто властвует, почему и какими способами, а то, как мы к этому относимся. Вот что больше всего меня беспокоит. То, как мы сами себе позволяем ко всему относиться — верить, понимать, отвергать, привыкать. Важно из этого хаоса пытаться создавать свою картину мира, а не ту, что тебе навязывают. В коллажах я работаю с теми элементами, которые могу себе позволить, которые только и доступны в реальности. Но из них я создаю свою точку зрения.

Сайт фотографа


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20245025
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20246581
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202413150
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202419626
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202423698
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202428999
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202429651