Муниципальный панк-рок

Этот текст является первым в серии текстов, посвященных перформативным группам, близким к московскому акционизму, и описывает, как это ни парадоксально прозвучит, деятельность одной муниципальной галереи.

Кураторская группа галереи «Пересветов переулок» сформировалась в 2018 году по инициативе акционистки Дарьи Серенко. После того как ее пригласили возглавить галерею, Серенко позвала в команду поэтессу и активистку Оксану Васякину, художницу Александру Киселеву и активистку Соню Сно. Группу отличает не только заметная независимость от художественной системы, но и интенсивный институциональный эксперимент, и поэтому мне хотелось показать выставочные события галереи — безусловно, интересные и заслуживающие более пристального анализа, чем я здесь предлагаю, — со стороны институционального процесса, который обрамляет и питает их своей интенсивностью. Мне представляется, что именно благодаря вниманию к организационному процессу группе удается так оригинально и глубоко интерпретировать парадигму эстетики отношений. Они переосмысляют роль художника (в трехдневном перформансе Ольги Машинец «Объем работ»); предлагают посетителям самим стать художниками (на выставке-лаборатории для подростков «P.S. 18–»); наконец, вовлекают в свой выставочный процесс жителей дома, в котором находится галерея. Все это они оказались способны организовать, находясь на службе в муниципальном зале.

Основная часть интервью была взята в марте, но его публикация была отложена. За эти несколько месяцев в работе коллектива произошли изменения. В марте девушки были настроены, скорее, оптимистично и с воодушевлением смотрели на возможности создания в галерее инклюзивной и свободной среды. Им казалось, что они хорошо понимают пределы дозволенного в государственном учреждении.

Ольга Машинец. Объем работ (2019). В перформансе «Объем работ» художница Ольга Машинец на протяжении трех дней самостоятельно проводила монтаж в выставочном пространстве и на этапе каждого действия ставила вопрос о его статусе
© Александра Киселева

— Что изменилось для вас с момента нашего предыдущего интервью?

Соня Сно: В прошлый раз мы говорили об опыте работы в госучреждениях, который помогает понять, что можно делать, что нельзя, а что, может быть, не совсем можно делать. А сейчас эта оптика утрачена, мы не знаем.

Дарья Серенко: Теперь мы не понимаем, о чем нам стоит и можно говорить, а о чем не стоит и нельзя, у меня нет уверенности в том, что мы вообще можем говорить о внутренней кухне.

Александра Киселева: Это похоже на ситуацию, когда человек садится на мешок с сеном, а там еще гвозди. При удачном стечении обстоятельств ты их не заметишь, а при неудачном… И никто не может угадать, как этот мешок бросить, чтобы сесть на него удачно.

Серенко: Попытки быть классным, целостным, честным работником культуры сочетаются с тем, что у тебя крайне обострена мнительность, которая даже какая-то посторонняя, не твоя: она появляется автоматически, потому что ты идешь немного вслепую и не ощущаешь пространства.

Оксана Васякина: Чувствую себя в фукианском паноптикуме.

— Расскажите о вашем институциональном эксперименте: что самое важное происходит здесь для каждой из вас?

Киселева: Обычно в галерее есть распределение функций куратора, директора, есть человек, занимающийся соцсетями, документами, хозяйственными вопросами... А мы позиционируем себя как кураторскую группу. У нас тоже есть распределение функций, но каждая при этом курирует свои проекты.

Серенко: Каждая из нас и курирует свои проекты, и отвечает за административную работу. Это размывание границ конструирует и наше внутреннее устройство как ячейки, и наше взаимодействие с окружением.

Киселева: Все наши проекты объединены общим направлением искусства взаимодействия. Но у каждой из нас есть в нем свои мотивы.

Выставка-лаборатория для подростков «P.S. 18–» (2019). Участни_цы проекта экспонировали свои реди-мейды и провели экскурсию для посетителей, а затем вместе с художницей Соней Ванеян обустроили свое рабочее/выставочное пространство на ближайший месяц
© Диана Лисичкова, участница лаборатории

Серенко: Для меня искусство взаимодействия — это попытка реализовать пространство равенства на территории галереи. Например, в феврале мы делали выставку вместе с подростками «P.S. 18–». Многие проекты, которые я видела в Москве, задействуют самих подростков как объект исследования, лишая субъектности и авторства. В рамках нашего проекта мы превращались в медиаторов, создающих условия, в которых подростки сами являются кураторами и художниками. Это искусство взаимодействия, но только не между посетителями и художниками, а с потенциальными посетителями как с художниками.

Киселева: Наша стратегия продолжает формироваться. Нас не оставляет мысль о том, что галереи и музеи показывают искусство с просветительской точки зрения, транслируя образцы новизны и качества. Мы бы хотели выполнять другую функцию: давать возможность происходить событиям, важным для отдельных людей или групп; событиям, для которых, может быть, больше нигде нет места.

Эта мысль появилась, когда мы Дашей обсуждали выставку художника, которого нельзя назвать в полном смысле современным. Этот художник замкнут в себе, ему много лет, и, скорее всего, он уже не сможет нигде выставиться. Люди погружаются в социальную изоляцию, из которой им самим не выбраться, потому что чем дальше ты в нее погружаешься, тем менее интересным ты становишься для галеристов. Выставляя этого художника, мы затрагиваем проблему изоляции людей внутри большого города, что, конечно, случается не только с художниками. Речь здесь идет о социальном одиночестве.

Мы с Дашей определили это как кураторский акционизм: когда фокус несколько смещается с того, что ты показываешь, на то, как ты используешь ресурс внимания, которым обладает твоя площадка.

Выставка-лаборатория для подростков «P.S. 18–» (2019)
© Диана Лисичкова, участница лаборатории

Серенко: Другим примером является прошедший в наших стенах фестиваль «Женщины. Инвалидность. Феминизм», и мне кажется, что ни в одном учреждении культуры за последнее время не было столько говорящих о себе и за себя людей с инвалидностью. Мы сразу проверили наше пространство на всяческую его доступность: хорошо, что мы располагаемся на первом этаже, например. Это был очень важный пространственный опыт: мы смотрели, как живут в нем люди, у которых другая физическая реальность (люди в колясках, люди с белыми палочками, люди как с невидимой, так и с видимой инвалидностью), это требовало постоянной организаторской чуткости. Это была попытка прожить хотя бы один день максимально инклюзивно.

Васякина: Это первый фестиваль в России про женщин с инвалидностью, его делала команда кураторок с инвалидностью, среди них — Алена Лёвина и Ксюша Щенина. Он вывел в медиа тему женщин с инвалидностью...

Меня всегда бесили музеи и галереи тем, что в них должна быть тишина. А мне хочется, чтобы была жизнь, тогда мне будет в кайф здесь работать. Мне нравится галерейное пространство, в котором можно тусить, и я больше всего радуюсь, когда у нас происходит тусовка. Поэтому у нас открылся ряд перформативных вечеринок-караоке, и первый наш опыт был потрясающим: люди совершенно разных возрастных и социальных категорий пели песню «Иванушек International» «А тучи как люди...» Этот процесс был отчасти психотерапевтическим, потому что перед тем, как петь, люди рассказывали истории, связанные с этой песней, как правило, драматические. Например: «Я была в лагере, и меня не приглашал пацан, и я услышала “А тучи как люди…”, подошла к нему и потанцевала, и у меня был такой эмпауэрмент, с другой стороны, мне было грустно» (это выдуманная история). Мне нравится проект с подростками, потому что они могут приходить сюда вместо тусовки. Мне нравится сама ткань существования, которая здесь плетется... Сама по себе галерея пуста, но я наблюдаю, как в ней зарождается жизнь.

Сно: Меня просто радует, что вместо того, чтобы ругаться на все, что не нравится, теперь можно все, что нравится, тащить к себе в нору, ха-ха. Раньше у нас просто не было места, где нам бы все нравилось, а теперь оно появилось.

Серенко: Это немного и наш дом, потому что мы здесь проводим бóльшую часть своей жизни (все смеются).

Фестиваль «Женщины. Инвалидность. Феминизм» (2019). На дискуссиях первого феминистского фестиваля, полностью посвященного проблемам женщин с инвалидностью, обсуждались доступная среда и феминистская урбанистика, связь киберфеминизма и высокотехнологичного протезирования, проблемы субъектности и сегрегации в феминистском движении
© Юлия Барская

— Интересно, что вы устраиваете здесь институциональный эксперимент, но не артикулируете в качестве искусства саму вашу институцию. Есть ли у вас планы выставить самих себя?

Серенко: Мы так и делаем, поскольку являемся частью пространства, медиаторами. Мы постоянно тут сидим, и посетители часто оказываются внутри нашей работы — например, внутри событий для подростков. Тогда мы им объясняем, что мы — кураторы. Мы неотделимы от выставочного процесса.

Киселева: Если же ты клонишь к институциональной критике, то мне представляется, что в нашем случае это замкнет искусство на самом себе. Мы будем говорить об аппарате, но что это будет значить для людей, которые к нам приходят?

— Что касается институциональной критики, она важна, поскольку направлена на власть в самом ее непосредственном и конкретном выражении: в трудовых отношениях интеллектуала и художника и в том, как они проявляют себя в этих отношениях. Однако ясны и ограничения борьбы с институциями на их собственной территории: в этом смысле нынешний проект отличается от галереи в Доме на ножках, которую делали Саша и Даша. В чем заключается ваш подход к институции, в которой вы работаете?

Серенко: Мне кажется, что ситуация институциональной критики подразумевает бинарность противопоставления «нас» и «их», а здесь я не чувствую, что действую против системы. Я против каких-то аспектов, но за другие. Оксана Васякина, например, кайфует от программы XL. Говорит ли это о ее взаимоотношениях с институцией? С другой стороны, я поняла, что здесь не мыслю себя персонально, а мыслю как структуру, которая повязана с другими частями структуры. И речь идет не про распределение ответственности, а про то, что тяжелее может быть тем, кто внизу, как в акробатическом этюде, потому что мы меньше знаем о том, что происходит выше, на самом деле.

Киселева: Западная институциональная критика в основном направлена на коммерческие структуры, которые зарабатывают на искусстве. Если же продумывать институциональную критику в приложении к ОВЗ, которое является госструктурой, то для меня тут речь будет идти даже не о цензуре, потому что цензура существует и вне институций — и в Фейсбуке, и на улице. Для меня интереснее сфокусироваться на том, как институция относится к людям, которые в ней работают.

Государственные структуры действительно четкие и разработанные, но слишком автоматичные. Мозг начинает считать все по десятичной системе. Например, если нужно измерить расстояние, то я задам себе вопрос: а почему 32, а не 30 сантиметров? Так же институция мыслит и людей, их время. На мой взгляд, когда человек занимается творчеством, четкий контроль рабочего времени — это странно. Потому что сегодня тебе удобнее сделать что-то из дома, а завтра нужно провести в два раза больше времени в галерее. И в этом случае институциональная критика — это критика, которая способствует выведению людей из автоматизма.

Хотелось бы, чтобы это место самим своим устройством — тем, как мы общаемся друг с другом и как мы делаем это видимым, — являло собой иную версию учреждения. Чтобы оно воспринималось как открытое место. Например, подростки, которые с нами работают, могут ходить везде и слушать наши рабочие разговоры. И все же в нас все равно проникает структура официальных обязанностей. Например, Даша волнуется о том, насколько она является хорошим руководителем, хотя вне институций наша группа не имела бы руководителя вовсе.

Фестиваль «Женщины. Инвалидность. Феминизм» (2019)
© Юлия Барская

Серенко: В отличие от Дома на ножках, здесь мы — официальное комьюнити, мы все имеем должности. Посетители приходят и уходят, а постоянными остаемся только мы. Там же в качестве утопического комьюнити воспринимался целый дом. Внутри дома все желающие имели одинаковый доступ к этому дому и больше времени, которое можно внутри этого пространства провести. Но и здесь перед нами поставлена задача взаимодействия с людьми, живущими над нами и рядом с нами, и мы постепенно это делаем. У нас прошло уже три собрания жильцов, они пьют здесь чай.

Изначально жильцы сами к нам пришли. Точнее, один активист из дома пришел сюда с посылом, что галерея создана для людей и они хотят быть в этом пространстве, потому что галерея существует и для них.

Сно: Когда мы сказали: «Да, мы согласны с вами», — он очень удивился.

Киселева: Жильцы притащили нам печенья и чая, мы месяц ели.

— Вы хотите выставить у себя собрание жильцов? Я бы пришел посмотреть на это!

Васякина: Было очень похоже по напору на рязановский «Гараж» — обсуждалась как раз установка шлагбаума. Пришли люди, которые никогда не оказались бы в этот день у нас в галерее сами по себе, живущие своей жизнью, независимо от искусства.

Серенко: Сейчас у нас идет выставка одного жителя нашего дома. Он сам проявил инициативу, пришел. Это геолог Михаил Гарасько, который рисует жутковатые плюшевые игрушки своего внука, связанные системой отношений и сюжетами — политическими и остросоциальными.

— То есть ваша версия институциональной критики заключается в институциональном утверждении, непосредственном изменении работы институций изнутри. Получается, что занятие руководящих постов иногда может привести к освобождению.

Серенко: Это действительно единственная работа, которая мне по-настоящему нравится. Дополнительная свобода появляется, скорее, потому, что здесь мы образуем выделенную структуру. Когда я работала, например, в одной большой библиотеке, мы все равно были встроены как отдел в это здание со всеми его этажами, иерархиями, людьми, которых мы встречали в коридорах, — встроены пространственно и психологически. Здесь мы встроены в жилой дом, а встречаем в основном друг друга, охранников и посетителей.

Сно: И тетенька одна и та же с собакой ходит туда-обратно.

— То есть ваша тактика заключается в занятии целиком отдельной маленькой институции?

Сно: Предполагаю, что наша команда — это не только наш эксперимент, но и эксперимент вышестоящей организации. И мы находимся в рамках ее ожиданий. Мы вовсе не чувствуем себя во враждебном окружении. Мы больше боимся не того, что нам дадут по шапке, а того, что нас наняли, на нас положились, а кто-то из посетителей пойдет и, например, нажалуется — и до нас, скорее всего, ничего не дойдет, а ответственность понесут другие люди, которые ничего плохого нам не сделали, а только наоборот.

Киселева: Так цензура и работает (смеются).

— Вы затронули вопрос самоцензуры, о которой в нулевых начали говорить как о проблеме трусливости или сервильности того или иного начальника. После 2014 года ситуация изменилась: сегодня, в атмосфере легитимации страха, самоцензура предстает уже важным социальным навыком. Возможно, стоит избавиться от стыдливости в обсуждении самоцензуры и наконец разобраться в том, как она устроена?

Серенко: <…>

(Спустя четыре месяца Дарья при правке интервью удалила свою ответную реплику, исходя из изменившейся ситуации цензуры и самоцензуры, но попросила оставить эту пометку.)

— Но вы знаете, что точно можно, а что нельзя?

Серенко: Нельзя, например, при определенном возрастном маркере демонстрировать на выставке физиологию — допустим, изображение вагины, но чисто теоретически, конечно, внутри галереи мы можем ее упаковать в отдельном боксе, написать на нем «18+». Такие ограничения везде. То же самое — обсценная лексика, сцены насилия, так называемая пропаганда гомосексуализма и многое другое. Есть и специальные положения о возрастных маркерах.

Васякина: И нужно присматривать за такими зонами 18+, чтобы туда не прошел кто-то 18–. Нельзя также затрагивать, например, тему терроризма.

Серенко: Есть законодательные ограничения, которые странно преломляются в выставочной работе. Например, запрещено оскорбление государственных символов — в частности, флага, но никто не знает, что это точно значит. Я помню, что даже шить самостоятельно флаги нельзя.

Киселева: Флажки раздают на Красной площади, а если около сортира на вокзале...

Фестиваль «Женщины. Инвалидность. Феминизм» (2019)
© Юлия Барская

Серенко: В 2015-м Надежда Толокно и Катрин Ненашева шили российский флаг на Болотной площади в форме заключенных и были арестованы.

Киселева: Но ведь гражданин может шить флаг из любви к нему...

Серенко: Вообще нервная пересмешка на тему запретов — это постоянный фон нашей работы.

— А если подойти к теме политики не со стороны запретов, а со стороны ваших интенций? У вас есть стратегия, во что бы вы хотели превратить это место? Какая утопия движет вами?

Серенко: Наверное, есть какой-то образ, хотя у каждой он свой. Я вижу эту галерею как суперинклюзивное, интерсекциональное место, где угнетенные были бы не так угнетены. Как пространство полноправного диалога, включенности, в том числе и для мигрантов, людей с инвалидностью...

Киселева: Я согласна со всеми, но мне еще интересно, чтобы мы работали в рамках инклюзии не только с темами, которые уже закреплены, но и с более неявными вещами. Для меня как художницы и куратора важна тема социального одиночества. Также мне интересно, чтобы работа с иклюзивностью не выглядела как предоставление пакета услуг для определенных категорий граждан, а сама была искусством.

Сно: Для подростков мы хотели разработать все аспекты, чтобы здесь можно было просто жить. Чтобы мы были местом, где дают не какие-то знания, а инструментарий, помогают формировать критический аппарат, помогают людям самим прощупывать, чего они хотят, и четко воспринимать реальность, а не плавать в ней, как в супчике.

Серенко: Я мыслю эту работу как развернутый в пространстве и времени акционизм, который не призывает СМИ, не рвет на себе рубашку, но и не обслуживает, а, скорее, действует во вспомогательном режиме для людей, у которых меньше привилегий. Этот режим, когда ты одновременно являешься менеджером, медиатором, куратором или художником, — новый (или заново артикулированный в нашем пространстве) вид искусства.

Выставка «Журнальный зал» (2018). Приуроченная к закрытию проекта «Журнальный зал», выставка выстроилась вокруг декорации, напоминающей «Догвилль» Ларса фон Триера. Реплики, оставленные зрителями в ее стенах, сложились в коллективную пьесу о проблемах литературного сообщества
© Григорий Матвеев

— Если посмотреть на вашу деятельность со стороны акционизма — такого, каким он нам уже хорошо известен, то есть верного призыву Ги Дебора «никогда не работайте», — то хочется задать вопрос: вы здесь живете или работаете? Оксана сказала, что самое важное в галерее — это зарождение жизни и даже тусовка. Но в то же время вы получаете зарплату, выполняете соответствующие обязанности. Это еще жизнь или уже работа?

Васякина: Это уже всё.

Серенко: Тусовки современных художников я сейчас не выношу. На открытии выставки «Журнальный зал» я сказала, что запрещаю всем пить вино, потому что не хотела, чтобы это превращалось в литературную тусовку. Здесь не тусовка, а нечто другое. Например, когда идут занятия разных секций, мы не обязаны здесь находиться, но иногда приходим по собственному желанию, как на лекцию Бори Клюшникова. В Некрасовке я постоянно была занята менеджментом и даже если сама организовывала классную лекцию, то никогда не могла на ней сосредоточиться, а здесь мы на подхвате друг у друга.

Киселева: К тому же мы почти и не устраиваем здесь лекций. Скорее, мы создаем интересные ситуации для встречи и поводы что-то делать вместе. Как говорилось в Некрасовке, «нужно, чтобы были звезды». А здесь на Ночи искусства, например, мы решили сделать настоящий хеппенинг в чисто нью-йоркских традициях и веселились больше всех. А потом сами все убирали.

Васякина: Там был влажный октябрьский черноземчик, который мы здесь навалили.

Киселева: Я снесла доской вентилятор, который принесла из дома.

Выставка «Журнальный зал» (2018)
© Григорий Матвеев

Васякина: Я не умею не работать. Даже тусить я не люблю, но мне приятно создавать пространство тусовки, делать его возможным. Я — призрак-хранитель тусовки.

Серенко: Я тусуюсь исключительно на работе и больше никуда не хожу, у меня даже потребности такой нет. Раньше была, но теперь я могу все делать тут, зову сюда друзей на мероприятия, если мы хотим встретиться.

Сно: До того как я сюда пришла, все мое свободное время было занято собакой, которую я вынуждена была отдать. И оказалось, что у меня тонны свободного времени, которое мне вообще не нужно. И я прихожу домой и просто лежу. Или у Даши дома лежу и ничего не делаю. А здесь диваны завалены хламом, и надо все-таки делать что-то.

Киселева: На самом деле мы — панк-группа.

Сно: Да, мы — панк-группа, потому что нет ни на что денег.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!