Shortparis: «Это опасный вопрос»

В марте нынешние звезды петербургского андеграунда Shortparis выпустили второй альбом «Пасха», состоящий из девяти песен с пульсирующими мелодиями и театральным вокалом, не дающими вниманию ослабнуть ни на минуту. Shortparis известны своей любовью к перформансам. Например, они играли концерт в продуктовом магазине, протестуя против превращения искусства в товар. Случайным образом интервью с участниками группы происходило на Пасху, 16 апреля. И в данном случае Shortparis остались верны себе: интервью превратилось в сеанс групповой пасхальной арт-терапии с раскрашиванием яиц и последующим поеданием кулича. Кроме вокалиста Николая Комягина в состав Shortparis входят Александр Гальянов (гитара, синтезатор), Павел Лесников (барабаны, сэмплирование), Александр Ионин (гитара, бас, баян) и Данила Холодков (барабаны, перкуссия).

— Начнем с последнего альбома «Пасха». Кто такая Людмила, которой он посвящен?

Николай Комягин: Это моя мама. Это связано с определенными личными событиями.

Павел Лесников: Обычно выходит какой-нибудь фильм или книга, там написано «Посвящается…», и никто не знает почему. Загадка посвящения, наверное, должна остаться загадкой посвящения.

— Почему на «Пасхе» вы запели на русском языке?

Комягин: Возникла определенная внутренняя потребность высказаться иначе. Само обращение к английскому и французскому языкам тогда скорее было связано с некоторой личной и музыкальной незрелостью.

— Образы из песен — у них есть какой-то источник? Может быть, из литературы или из жизненного опыта?

Комягин: Если говорить о музыкальной составляющей, то она часто инспирирована какими-то артефактами культуры — музыкальными, живописными, архитектурными и так далее. А с текстом у меня так не получилось. Он никак не связан с другими поэтическими произведениями. Он коррелирует только с каким-то внутренним мирком. Хотелось бы подобрать непошлую метафору, чтобы вычеркнуть слово «мирок».

Shortparis — «Туту»

Николай Комягин: «Икона, которая фигурирует в видео к песне “Туту”, — это Одигитрия. А должна была быть Елеуса. Отличие в том, что в Одигитрии Христос смотрит на зрителя — он как бы реагирует на публику, здесь акцент на проповеди. А в Елеусе он смотрит на мать, он больше ребенок. Это семейная история, к которой я постоянно возвращаюсь. Обращаясь к иконе, я из личной истории перевожу ее в общую, масштабную».

— А из музыки вас что вдохновляло, когда вы работали над «Пасхой»?

Александр Гальянов: Это опасный вопрос. Недавно ко мне в гости приходил друг, который сочиняет музыку для компьютерных игр. Я задал ему тот же самый вопрос. И он мне в ответ назвал какие-то слова. Я его спросил, что это, и он сказал, что это компьютерные герои. И вот он открывает картинку, а там герой — киберковбой. Это скриншот из игры, он просто смотрит на него и сочиняет музыку. Так что пути перевода каких-то восприятий в музыку, в творчество — они совершенно неисповедимы. Мне кажется, объяснять их — гиблое дело.

Данила Холодков: Так как мы в Shortparis выходим за пределы понятия музыки как просто способа звукопередачи, мы берем более широкий набор инструментов и приемов. Поэтому я лично вдохновлялся не конкретными музыкальными группами или целыми направлениями, а скорее таким понятием, как подход к музыке. Есть экспериментальный подход, есть академический подход, есть какой-то еще. Лоу-фай, например, последние лет десять-пятнадцать — популярный подход к музыке. И для меня вот этот альбом — некая проекция как раз того самого экспериментального подхода. Соответственно практически любая экспериментальная музыка, которую я слышал за последние два-три года, — она и вдохновляла, но не конкретным набором приемов, с помощью которых она создается, а своим существованием вообще. И тут уже чувствуешь связь не с конечной точкой выхода идей, а с источником.

— В одном интервью вы говорили, что проблема многих современных музыкантов в России в том, что при создании музыки они останавливаются на стадии копирования, но не переходят к исследованию. Расскажите, как проходит процесс исследования у вас.

Комягин: Это такой химический процесс лабораторный. Мне кажется, мы работаем с музыкальными знаками и подбираем их к нашим внутренним означаемым. Создание семиотических пар.

Выступление-перформанс Shortparis в супермаркете «Продукты 24»

— Этот подход работает везде? И в создании музыки, и в подготовке концертов и перформансов?

Комягин: Нет, мне кажется, он разнится. Создание музыкального творчества — специфический процесс, и он не переносится на создание визуалки.

Холодков: Мне кажется, это потому, что ты больше к визуальному склонен. Там ты можешь применять сознательный подход. Когда ты не на ритуальном уровне из каких-то своих ощущений действуешь, а когда анализируешь, подходишь с точки зрения рационального мышления.

Я действительно ощущаю себя довольно бездарным музыкантом.

Комягин: Любопытно. То есть ты имеешь в виду, что я более компетентен с точки зрения визуальной культуры…

Холодков: Да!

Комягин: И я действительно ощущаю себя довольно бездарным музыкантом. Это не кокетство, поэтому процесс музыкального творчества сопряжен с мучениями, связанными со сложностью этого пути. Сохраняется потребность не снижать планку, которая, кажется, есть. Сохраняется потребность быть искренним. Но подбор внешней формы, чтобы она соответствовала вот этой внутренней искренности, более сложный и тяжелый, возникает погрешность, и она, кажется, приобретает собственное значение. Вот это страдание от подбора, от невозможности соотнести внутренний талант с внешней музыкальной формой и рождает какое-то напряжение между ними.

Shortparis — «Новокузнецк»

Холодков: Я пытаюсь это в каждом интервью рассказать, и это все время как-то криво выходит, и эти интервью тоже потом не выходят. Когда мы создаем какое-то музыкальное произведение, я говорю именно о моменте зарождения: есть какой-то образ в голове, или идея, или ощущение, и ты ищешь просто музыкальные средства, чтобы это выразить. Ты пропускаешь это через себя, и на основе своего жизненного опыта со своим фоном при помощи инструментов ты что-то выдаешь. А жизненный опыт у нас разный, и мы все разные, и должно происходить взаимодействие пяти разных единиц, поэтому иногда бывает, что у всех все складывается и трек быстро появляется, а бывают долгие мучения, потому что твое ощущение может не сочетаться с чужим и это все нужно сто раз просеять через сито.

— Какое было у вас максимальное время работы над песней из тех, что уже вышли?

Холодков: У нас есть песня, которая до сих пор не вышла. Над ней мы уже года три или четыре работаем. Вопрос с рекордом мы еще не закрыли.

Коля не понимает, что такое Сибирь.

— Какие условия были при работе над «Пасхой»?

Холодков: Тяжелые. У Shortparis всегда так: если мы встречаем какие-то сложности, то это суровые сложности. Мне кажется, это потому, что ребята из Сибири, а там если мороз, то п****ц суровый. Так же и у группы. У нас менялись люди, с которыми мы работали, по совершенно странным причинам, начиная с банальных вещей и заканчивая какими-то магическими. Например, человек говорил: «Я сам не понимаю, почему у меня не получается сесть за сведение ваших треков. Извините, простите».

— Как думаете, сложилась бы ваша музыкальная карьера, если бы вы были не в Петербурге, не близко от Москвы, а в Сибири? Смогла бы группа Shortparis там существовать?

Комягин: Недавно мы с Александром Гальяновым говорили о том, что такие сложные структуры, как Сибирь, познаются дистанционно. И мы даже сделали отсылку к Вальтеру Беньямину, который написал «Московские дневники». Он видел сквозь Москву, когда гулял по ней, Берлин. На контрасте он чувствовал инаковость, в каждой московской улочке для него проявлялся какой-то берлинский уголок. Я перестал однозначно негативно относиться к Сибири после переезда в Петербург. В каком-то смысле я даже стал культивировать в себе мой родной город (Новокузнецк. — Ред.). Раньше мое отношение было чуть более подростковым, более однозначным, сейчас я более диалектично воспринимаю.

Александр Ионин: Коля при этом не понимает, что такое Сибирь. В Сибири очень неравномерно распределяется население. То есть это узкая такая прослоечка на юге. А остальная Сибирь — это обширные края с лесами, с полями, с животными. Он говорит «Сибирь» и подразумевает такой маленький-маленький участочек.

Комягин: Кстати, это правда.

Shortparis — «Амстердам»

— Почему вы обращаетесь к православной символике в своих клипах?

Комягин: Здесь тоже очень много слоев интереса. Во-первых, в нашей музыке есть духовный вектор, что уже корреспондирует с любой религиозной тематикой. Во-вторых, сам образ Богоматери, который доминирует на альбоме «Пасха», имеет некоторые личные биографические нотки. Сам образ женщины с младенцем. Я очень личностно и эмоционально его глубоко переживаю. В каком-то смысле это разговор с этим вот визуальным образом. Обращение к этой конфессии, когда оно только началось, было связано с запуском процесса самоидентификации себя как человека, как представителя определенной земли, страны, общности. Но сейчас это для меня уже исчерпано. Этот образ для меня трансформировался. С другой стороны, нравится столкновение профанного и сакрального. Это происходит в альбоме, в музыке, в текстах песен. Иногда это помогает избавиться от пафоса, иногда добрать там, где это необходимо.

— Вы когда-нибудь думали объединить ваши клипы, документации ваших перформансов, концертов-перформансов в выставочный проект?

Холодков: В более крупную форму?

— Да.

Комягин: Круто. Это хорошая идея.

Холодков: Просто пока мы с огромным трудом преодолеваем однозадачные вещи типа выступления. Пускай оно состоит из разных элементов, больше, чем у обычной группы, но пока что даже это дается с трудом в хорошем смысле — с рабочим трудом.

Николай — это мать, а мы — отец.

— Как вы придумываете перформансы? Все вместе?

Холодков: Мне кажется, что Николай — это мать, а мы — отец. То есть весь процесс происходит в Николае, но очень важны поддержка и участие второй половины.

— А что вас больше всего раздражает в современной русской музыке?

Холодков: Меня раздражает огромная пропасть между состоявшимися артистами, неважно, в какой сфере, и андеграундными артистами, еще не достигшими определенного уровня, по которому исчисляется успешность. У интересных людей, которым есть что сказать, часто просто нет такой возможности. Нет рупора. Раньше у нас как-то связывались верх с низом. Были какие-то люди, какие-то комьюнити, MTV, A1, который обл*дел и сначала стал альтернативным, а потом вдвойне испортился и стал рэп-каналом. Я сейчас даже скорее про всяких Артемиев Троицких; я не обсуждаю, плохой он журналист или хороший, нравится кому-то он или нет, но этот человек всегда связывал некую элиту со спонсорскими и прочими делами и неких творческих людей, которые ничего не понимают в финансовой истории. А люди там, наверху, ничего не понимают в искусстве. И он их так связывал, что происходили хорошие движения снизу вверх. А сейчас такого нет.

Понравился материал? Помоги сайту!