«Эдi» и легенды Крыма

Запертая между враждующими политическими режимами, музыкальная жизнь Крыма едва дает о себе знать. На всю республику есть буквально пара-тройка достойных клубов, но по большей части она существует в вакууме: большинство российских артистов избегает крымских гастролей, опасаясь попасть в черный список украинских пограничников; украинцы тоже избегают, но по другим соображениям — либо идейно-патриотическим, либо имиджевым. Как следствие, крымская сцена вдохновляется сама собой, а ее немногочисленные герои попросту не понимают, на какой части материка им строить карьеру, чтобы не оказаться под давлением общества или власти.

Но кое-где все-таки есть убежище для тех, кто не хочет играть в лицемерную геополитику и участвовать в надуманных войнах. Это метафизическое место — мифы и фольклор, которые хранят в себе как память земли, еще не очерненной междоусобными войнами братских народов, так и первозданную мораль, которая в эпоху постправды и фейковых новостей стремительно истощает себя. Именно в этом убежище нашел свое место крымский дуэт «Эдi», вдохновленный легендами крымских татар и смелостью современного музыкального авангарда.

В прошлые выходные Эдие и Саша Чуксины сыграли концерт в московском техно-бастионе Mutabor, буквально за десять минут собрав на своем выступлении полный зал. Гипнотичная бас-бочка и мерные клэпы, ориентальная гитара и густой бас, крымско-татарские тексты про сына хана Менгли-Гирея и навечно уснувший черный вулкан и, наконец, заразительные ритуальные движения Эди на сцене — в своей совокупности все это сработало как триггер, погрузив танцпол в самозабвенное состояние транса. Трудно поверить, но выступление в Mutabor оказалось не только первым московским концертом дуэта, но и первым рейвом, на котором им довелось оказаться.

Упиваясь природой Крыма и неспешным образом жизни, супружеский дуэт находит особое очарование в деревенской жизни. Музыканты обосновались в небольшом горном селе Бахчисарайского района, где они спокойно посвящают себя творчеству, зарабатывая деньги сторонними занятиями. Эдие преподает биологию в школе, а Саша занимается продажей канцелярских товаров. Казалось бы, в этой уездной действительности не может быть места для людей, которые слушают Shortparis и Altın Gün, читают COLTA.RU и Meduza.io, а выглядят так, словно сами являются мифологическими персонажами. Но нет — мифы цивилизации, в отличие от их древних прародителей, легко можно опровергнуть.

Прямо накануне московского концерта дуэта мы взяли у них большое интервью. Находясь в предвкушении первой поездки в Москву, Эдие и Саша рассказали о том, как они представляют себе рейв и что у него общего с фольклором, поведали об исторической памяти крымско-татарской диаспоры и примерили мифологию на музыкальные субкультуры.

— При разговоре о вашей музыке неизбежно возникает тема фольклора. Если лет десять назад на этническую музыку смотрели с некоторой опаской и предубеждением, то сегодня она явно превратилась в тренд. Причем как в адаптированно-глобалистских вариациях, так и в своем первозданном виде. Как вы думаете, откуда взялся этот интерес? Что ему поспособствовало?

Саша: Все люди возвращаются к корням, когда находятся в поиске. Фольклор передается из уст в уста, как испорченный телефон из древности, и в какой-то момент он превращается в мистику, какую-то тайну, мифологию. А именно это очень нравится людям.

Эдие: Я бы дополнила слова Саши тем, что люди сегодня находятся в поиске странных ощущений. Очень много сейчас нависает бытовых проблем — проблем с организацией какого-то досуга и существования в целом. Тяжело найти для человека что-то такое, что могло бы искренне его растормошить. А вот эти странные ощущения как раз срабатывают как толчок.

При этом лично мне кажется, что раньше информационное поле было очень узким и люди узнавали о каких-то явлениях и проблемах посредством общения, а затем вкладывали свои знания и ощущения в творчество. Поэтому все творческие проявления — музыка, картины, любые сказания — они все наполнены каким-то ярким впечатлением общественного мнения без каких-либо информационных помех.

Сейчас же у нас возникает большой поток этой информации, и некоторым людям очень сложно в нем ориентироваться. То есть вот этой информации сейчас очень много, а, кажется, хорошего такого, точного мнения, взгляда — нет. Но мораль, которая существует в фольклоре, остается актуальной до наших дней. И во многом она выглядит глубже, чем то, что нам сейчас могут продиктовать извне.

— Но при этом можно сказать, что фольклор стал более доступным еще и потому, что появились эти самые информационные потоки. Например, вряд ли люди, живущие в условной Москве, могли бы себе представить без интернета, как звучит крымский фольклор или традиционная музыка Ближнего Востока.

Эдие: Это можно считать одним из плюсов интернета на данный момент. При этом раньше, когда у меня не было доступа в интернет, я чувствовала гораздо больше мотивации познавать информацию, чтобы слагать какое-то особенное, свое мнение. Я шла в библиотеку и читала книги. И мне кажется, что если бы не было интернета и нужно было прикладывать больше личных усилий, то, вероятно, люди даже больше бы интересовались этим.

— Исходя из этого, возникает такой вопрос по поводу глубины познания. Вот вы поете на трех языках и обращаетесь к мифологии, к фольклору крымскому — закладываете в это определенное значение. При этом очевидно, что люди, которые в конечном итоге слушают вашу музыку, гораздо больше ощущают ее форму и эстетику, чем глубинный смысл, который вы вкладываете. Не вызывает ли у вас это какой-то обиды?

Саша: Наверное, было бы нечестно разжевывать детально смысл, который мы несем. Ведь в этом и есть загадка творчества. Как в кино — есть саспенс, есть напряжение, есть интерес, и мы его стараемся до последнего сохранять. Кто-то под нашу музыку любит просто потанцевать или поваляться, покайфовать. А кто-то, допустим, глубоко внедряется в смысл. Мы как-то делали опрос, и многие, как выяснилось, понимают, что мы пытаемся донести. Поэтому — кто ищет, тот найдет.

— Слушайте, а ваш собственный интерес к фольклору откуда возник? Из чего? Вы к нему пришли целенаправленно через историю, через художественную литературу или через что-то еще?

Саша: На самом деле мы к фольклору пришли в основном на альбоме «Присказка». До этого были предпосылки в некоторых песнях, в музыке, в текстах, но именно осознанно, четко, с концептуальным повествованием — это только в «Присказке» произошло. Как это было? Ну, был сложный переезд в горный Крым, вот, и мы решили все свои эмоции, впечатления, мысли в тот момент внедрить посредством мифологии. Все-таки мы с Эди с детства увлекались мифами...

— Да, вот это в первую очередь и интересно: как вы к мифам пришли. Вы учились в школе и еще тогда обнаружили в них какой-то особый интерес? Все же будем честны: у большинства детей интересы обычно куда прозаичнее, чем изучение мифов.

Саша: В детстве ведь все читали мифы и легенды Древней Греции. Когда-то это была настольная книга едва ли не в каждой семье; по крайней мере, так было у нас и у многих моих друзей. Конечно, не думаю, что прям все внедрялись туда с головой, но лично я точно... У меня на полке были книжки с легендами и мифами крымских татар и легендами Древней Греции — все это было каким-то экскурсом одновременно в историю и в сказку. В мифах всегда была какая-то мораль — там воспевались герои, боги, то, чего в повседневной жизни особенно не сыщешь. И сквозь мифы транслировалась определенная мораль, так сказать, вывод, к которому ты приходишь после прочтения.

Эдие: Ты скажи лучше, откуда у тебя книжки появились на полке, это интереснее гораздо.

Саша: Советские люди коллекционировали книги. На полках у бабушки, у родителей всегда находилась какая-то интересная старая книга, которую взахлеб можно было прочитать.

Эдие: Да! За неимением такого разнообразия игрушек, каких-то увлекательных мероприятий книга была как дивный мир. А если там еще и было что-то умное, чем потом можно было поделиться с друзьями и вызвать их восторг... Ведь в основном были глупые детские разговоры, но именно эти интеллектуальные вкрапления мотивировали тебя развиваться и искать что-то. Сейчас я работаю учителем и замечаю, что у детей нет такого — их ничто не интересует, и это главная проблема. То есть, чтобы заработать у них авторитет, нужно быть каким-то абсолютным волшебником, который целую кучу загадок имеет, и заинтересовать их тем, о чем им никто больше не рассказывал. И то они еще полезут и перепроверят в интернете!

В детстве родители любили нам рассказывать об истории Крыма, о каких-то природных и культурных местах с точки зрения легенд — например, у нас есть Медведь-гора. Нет ни одного человека, я думаю, в Крыму, который не знал бы легенду про Медведь-гору. Потому что родители представляли нам Крым как нечто невероятное, которое как-то по-своему выделяется на планете Земля. Как особое место со своей необычной природой, где столько всего соседствует: и степи, и горы, и моря и так далее. И, чтобы вызвать больший интерес, родители рассказывали эти легенды. Плюс ко всему это всегда заставляло тебя как-то рассуждать. То есть не только рассказывали, а ты такой в ответ: «Да, спасибо», — но всегда было рассуждение, мы общались с родителями.

А еще мой папа с семнадцати лет был гитаристом. Точнее, даже мультиинструменталистом — он играл в народных ансамблях старинную крымско-татарскую музыку…

— Вы показывали какое-то семейное видео недавно — там не он ли был?

Эдие: Нет, папа давно умер. Это мы были на празднике у нашей тети. Это был мой родственник — муж двоюродной сестры. Он вот играл на барабане (нагара) под хайтарму. В тот же вечер у нас пели не только крымско-татарскую музыку, но и песни «Ой, кто-то с горочки спустился», всякие русские народные... Это все у меня идет из детства, потому что родители этим увлекались, им было интересно и им правда хотелось играть. Единственное, что меня от них отличает, — это то, что для них музыка стала более рабочей схемой, чем для меня…

— В смысле, что для них она была более функциональной? Звучала на застольях или каких-то мероприятиях, да?

Эдие: Ну... Папа работал у меня на свадьбах, и поэтому музыка в какой-то момент стала для него бизнесом. Однажды родители сказали мне: «Мы не хотим, чтобы ты занималась музыкой лишь для того, чтобы это стало работой». То есть они всегда хотели, чтобы у меня была основная профессия, а музыка шла где-то рядом, сохраняя в себе творческую составляющую.

— А как ваши родители относятся к музыке, которую вы делаете?

Эдие: Я жалею, что о многих вещах не успела поговорить с папой. Потому что он знал очень много различных направлений крымско-татарской музыки, которые сейчас вообще не так преподносятся. Сегодня они исполняются сугубо на свадьбах, а он рос еще в те времена, когда такую музыку играли просто для себя. У меня есть фотки, где он играет прямо на дискотеках, которые они с друзьями сами устраивали. Тогда они одевались в различные рок-н-ролльные костюмы и исполняли джаз с рок-н-роллом на каких-то аутентичных инструментах.

Огромный пласт крымско-татарской культуры посвящен очень тяжелым событиям.

— То есть это прямо был микс в плане музыки — условный рок вперемешку с народными песнями?

Эдие: Да-да-да, все это было смешано. Если еще и сказать, что это все звучало и происходило в Узбекистане... Казалось бы, люди не такие продвинутые были на дискотеках в то время, но тем не менее они прививали это и находили себе единомышленников. Поэтому было бы очень круто узнать мнение папы по поводу всей нашей самодеятельности…

А вот мама настороженно относится. Она и поддерживает, и переживает одновременно. Она понимает, насколько эта индустрия развивается. И знает, что в некоторых случаях индустрия проходится по людям как трактор. И, конечно, ее волнение мне абсолютно понятно.

Для нее неожиданными могут быть некоторые вещи. Вот, например, мы сказали, что поедем в Москву, и она сразу так запереживала и сказала: «Ой, как вы там будете, никогда туда не ездили! Как вы там сможете, как вы там справитесь?!» Но при этом она поддерживает и комментирует: какой костюм надеть, какие песни надо поставить и т.д. Мне кажется, в свое время у нее тоже был такой момент, когда ей не дали творчески развиваться, а сделали ее музыкальную направляющую профессией, которая должна приносить деньги, доход. То есть ее вот выучили в музыкалке и сказали: «Теперь ты должна зарабатывать деньги — и все».

Но в целом я не могу сказать, что испытываю какое-то давление и дискомфорт в этом плане. Скорее, я испытываю дискомфорт с той точки зрения, что крымско-татарская культура немного категорична и людям, например, могут показаться вызывающими поведение на сцене и сама музыка, которую мы играем.

— Не могу не вспомнить тут слова Булата из Ored Recordings. Он не раз упоминал о том, что традиционные черкесские музыканты со скепсисом относятся к адаптациям своей музыки. Кроме того, даже был фильм о том, как Булат с Moa Pillar отправлялись в экспедицию на Кавказ, где они хотели поработать с традиционными музыкантами и по итогу создать какой-то микс из электроники и аутентичной музыки... но в результате ничего не вышло, потому что все поняли, что это им не нужно.

Эдие: Да! Им, наверное, скорее, кажется, что, если они будут так адаптироваться, понятие крымско-татарской культуры исчезнет. То есть им это старое поколение проецировало настолько сильно, что сейчас не все они имеют смелость заигрывать как-то с современной музыкой. Тем более что огромный пласт крымско-татарской культуры посвящен очень плачевным, тяжелым событиям. И любое заигрывание с этими песнями — это определенного рода ответственность.

— Плачевным — это про массовые переселения крымских татар, да?

Эдие: Да-да. То есть депортация, вот эти ощущения после депортации — они все очень тяжелые. И у нас так или иначе большинство фольклорной музыки все-таки связано с теми событиями, поэтому либо ты делаешь что-то в этом времени — здесь и сейчас, либо ты просто поешь то, что было тогда. Что-то между этим очень сложно привнести. И очень редко я встречаю таких смелых людей, кто способен это так или иначе увидеть. Те люди, с которыми мы сейчас общаемся, — представители молодежной крымско-татарской музыки — хоть и пытаются смешивать, но все равно обращаются к отвлеченным темам.

Саша: Если говорить о влиянии родителей, то я могу только сказать, что мой дедушка Виктор — художник и поэт, самоучка. Я всегда любил к нему в Джанкой приехать в гости, и он меня учил рисовать, играл на баяне, на гитаре. Родители у меня не сильно с музыкой связаны. Хотя мама окончила музыкальную школу — играет на фортепиано очень хорошо.

Но больше к музыке меня влекло что-то таинственное... вот, понимаешь, я в детстве всегда увлекался чем-то таким потусторонним, что ли. Мне нравились палеонтология, мифы, мистика. И музыка, мне кажется, отчасти тоже может войти в этот список.

— Потому что она менее осязаемая, чем любое визуальное искусство?

Саша: Да-да. Ну и плюс она подчеркивает визуальное, так сказать. Когда я увидел пластинку Pink Floyd у отца... Там был еще мужик весь в лампочках, помнится. Так вот, я увидел эти все картинки с описанием и тут же подумал: «Господи, что это такое?» Мне было тогда, наверное, семь лет.

Эдие: Ну, в семь лет, конечно, такое увидеть… (Смеются.)

Саша: Плюс это было каким-то, не знаю, запрещенным. Тогда еще было понятие субкультурности более отчетливое. То бишь я мог у себя в поселке увидеть парня, который шел в порванных джинсах с гитарой куда-то, и я думал: «О, кто это?» Такие люди в детстве казались мне какими-то сказочными эльфами, к которым мне отчасти хотелось примкнуть.

— Теперь понятно, почему у вас так органично сплелись фольклорность и андеграундная музыка (смеется).

Саша: Возможно. Ну и родители меня всегда поддерживали в этом. Например, если мне нужна была гитара, они с удовольствием мне с этим помогали.

— Ваша история — она такая прочувствованная, потому что вы реально увлекались мифами, знаете, что такое фольклор, как бы не понаслышке, это все для вас — какая-то естественная вещь. При этом различные культурные смешения сегодня не всегда происходят так: ведь в эпоху метамодерна ты можешь лепить все что угодно из чего угодно. Условно говоря, ты можешь взять EDM и смешать его с барокко — но не потому, что ты все детство слушал музыку XVII века и с ума сходишь от EDM, а потому, что тебе просто приглянулась такая безумная концепция. Примерно так же происходит и с этникой — мода на ориентальность захватывает часто музыкантов, которые к ней никакого отношения не имеют вовсе. Как вы к этому относитесь?

Саша: Я очень положительно отношусь к спонтанным идеям. В какой-то степени, я считаю, они приходят из инфопотока. Потому что если человек никогда не занимался выделкой камня, например, и вдруг он решил выйти на улицу, вдохнул воздуха свежего, взял в руку молоточек, какой-то кусок каменной глыбы и начал из него ваять, то почему бы и нет. А он сам бухгалтер и никогда с этим не сталкивался. Но у него где-то глубоко внутри из детства, может быть, из сна или вообще откуда ни возьмись появилась такая идея, и вполне вероятно, что в дальнейшем он с этим свяжет свою жизнь. В какой-то момент начнет вникать, внедряться, изучать эту тему более глубоко. Из этого выйдет что-то совершенно новое, необычное и, возможно, полезное.

— Мне кажется, что в каком-то смысле по такому принципу появилась и вся электронная музыка. Люди, которые никогда не умели играть на инструментах и даже примерно не знали сольфеджио, открыли для себя синтезаторы и семплеры и просто пустились в чистый эксперимент.

Эдие: Я согласна. И, кстати, если говорить вообще о механизме, как работает человеческий организм, то у нас есть многие вещи, которые формируют наш внутренний зажим. Если человек, допустим, способен раскрыть что-то такое, чем он ранее не занимался, и это помогает ему избавиться от каких-то негативных мыслей, то это замечательно. Это дарит ощущение гармонии, полноценного кайфа от жизни. А если этот кайф потом еще и повторяется, то можно сказать, что человек проходит своего рода терапию, реабилитацию своего же организма.

Кроме прочего, потом этим вдохновляются другие люди. Они даже, возможно, не будут знать об этих проблемах: почему человек взял молоток и пошел бить им по камню. Никто не задумается, почему человек это сделал, но в конечном итоге тот результат, который они увидят или услышат, впечатлит их на уровне других ощущений.

На ярмарке происходит такой движ, как будто там настоящий рейв.

— Раз уж зашел разговор про терапию, кайф и электронную музыку, давайте поговорим немного про рейв. Ваше первое московское выступление состоится на вечеринке Rituals в «Мутаборе», которая вполне себе рейв. С одной стороны, между рейвом и фольклором лежит гигантская пропасть, а с другой — они оба в каком-то смысле про состояние транса и обращаются к чему-то первородному. Что вы думаете об этом?

Саша: Мы никогда не были на рейвах, но как бы есть понимание, что это такое. Мне кажется, что не стоит рейв загонять в определенные рамки. Это, насколько я знаю, культура раскрепощения — люди ходят на рейвы, чтобы уйти от повседневности, войти в какое-то пограничное состояние, пообщаться, познакомиться — уйти от реальной жизни. И поэтому я считаю, что в рейвы очень круто внедрять что-то такое неформальное, нестандартное, непривычное. Не привязывать эту тусовку к определенному стилю музыки, а следить за тенденциями — рейв должен развиваться.

Эдие: Я тоже никогда не была на рейвах, но, как мне кажется, это нечто такое стихийное, где важно общественное состояние. Для меня это определенно танец. То есть как я себе представляю рейв: когда все танцуют, когда всем круто, когда все двигаются — вот эта вот какая-то материя. Когда нас 10 человек на обычном концерте, мы все стоим по углам, потому что нам кажется, что, возможно, нас воспримут странно, если мы будем как-то двигаться. А у меня такое понимание, что когда человек, оказываясь в толпе единомышленников, раскрепощается, он начинает двигаться как он хочет — и это своего рода терапия. Потому что это танцы без определенных стилей: мы чувствуем, что тут нужно качать руками, и мы это делаем, потому что наш организм этого требует.

Я наблюдала, как здесь проходит ярмарка, в селе Соколином. Представь, там на поле люди берут различные инструменты — хоть барабаны, хоть что угодно — и просто сидят и джемят. Происходит такой движ, как будто там настоящий рейв. Они играют несвязную музыку: она никакая — не народная и не техно. Они под этими лучами солнца там крутятся, у них прикольное настроение, а дети повторяют за взрослыми — люди просто сбрасывают все свои проблемы. Они так вдохновляются! Один день поездки заряжает на 10 рабочих дней вперед, они ждут этого выходного. И для меня это тоже своего рода рейв — такой вот акт расслабления.

— Я с тобой полностью согласен. Есть ощущение, что у нас в целом не хватает какой-то музыкальной открытости, непосредственности. Искренняя импровизация возможна только в джазе или в какой-то электронной музыке — то есть обязательно должна быть какая-то субкультура за ней. А хотелось бы, чтобы люди просто умели получать удовольствие от музыки и звука.

Эдие: Да, хочется, чтобы понятие «рейв» не прививало страх. Потому что многие знакомые, когда говоришь слово «рейв», воспринимают это как нечто пугающее. Им кажется, что там происходят какие-то непонятные вещи, люди поддаются влиянию веществ и без этого никак невозможно. Блин, мне кажется, это настолько субъективное понимание, настолько уже оно устаревшее…

Мы хотим ощутить этот опыт на себе. Это очень важно и ценно для нас как для людей и музыкантов, это будет очень познавательный опыт. Да и грядущую поездку мы рассматриваем как нечто, знаешь, из области таких вот путешествий. То есть это не как работа и не как музыка. Да, есть ответственность перед выступлениями, есть ответственность показать все, что мы можем. Есть и некоторого рода страх принять на себя эту энергию. Нужно быть готовым в ответ дать энергию, которая есть у тебя.

Да и в каком-то более простом смысле это тоже путешествие — потому что мы Москву только на картинках видели. И хочется увидеть воочию, как работает вся эта система, механизм, когда все люди куда-то там бегут и их очень много, они постоянно заняты работой и стоят в пробках. Нам это незнакомо…

— Как вы себя вообще ощущаете в контексте деревни? Ведь в традиционном смысле слова вас трудно назвать деревенскими жителями. Вы следите за тем, что происходит в мире, в музыке, в культуре, и в целом пребываете в курсе происходящих событий. Как вам удается органично сочетать это?

Саша: Ну, есть такое понятие «человек мира». Мне кажется, что не нужно привязываться к понятиям «город» и «деревня». Очень сильно сейчас расплываются эти понятия, потому что как минимум есть транспорт — при желании ты можешь поехать куда угодно в любой момент. В деревне хорошо — здесь чистый воздух и спокойно. Мы можем погрузиться в творческие и семейные переживания. Отчасти мы сами по себе отшельники. Не могу сказать, что мы сильно тянемся к каким-то постоянным движухам. Нам нравятся такие нечастые, но яркие события, поэтому мы любим выжидать.

И вообще сейчас наоборот — многие переезжают в деревню.

— Были ли у вас периоды, когда вы жили в городе?

Саша: Да, конечно. Ну, мы успели пожить в разных городах. Я даже в Украине жил какое-то время — в Запорожье.

Эдие: Я всегда в селе жила. То есть я родилась тут и жила. Вот мы сейчас переезжали на некоторое время в местность Александра, а потом приехали обратно в те места, где я родилась. То есть это дом, в котором я реально выросла, и сейчас мы здесь.

Не должно быть, знаешь, такого яркого акцента, чтобы человек пришел в общество и по нему было видно, городской он или какой-то еще. Сейчас это вообще размытое понятие. Мне кажется, что теперь гораздо важнее понятие стиля — то есть твоей личности и какого-то собственного позиционирования, интонаций, жестов. И вот сверху этого не должны клеиться такие ярлыки, как «городской» или «деревенский».

— Да, я согласен с этим.

Саша: И вообще сейчас наоборот — многие переезжают в деревню.

Эдие: Да, люди переезжают, важно на себе все это прочувствовать. Хочется сродниться с землей в прямом смысле.

Ну вот, в общем, заканчивая тему про город. Человек вот там, где он родился, все равно впитывает атмосферу и состояние. Если он родился в городе, то по-любому он какой-то энтузиаст, у него вечно срабатывает так: куда-то бежать, куда-то идти. Потому что этот механизм постоянно вращается. В селе он тоже вращается, но очень медленно, да.

Саша: Да, можно с механизма спрыгнуть, отбежать, а потом запрыгнуть обратно

Эдие: Ты не находишься в обязательном, знаешь, колесе, когда ты если его не крутишь, то все — жизнь закончилась. То есть в селе можно остановиться, подумать и позволить себе принять решение размеренно. Осуществить свои задачи, цели — в этом кайф.

Мне удобнее жить в отстраненных таких реалиях, и я ощущаю, как это влияет на наше восприятие. Например, когда мы с Сашей возвращаемся домой после какого-то мероприятия, мы еще месяц можем его потом обсуждать... Мы едем такие все, знаешь: «Вау, круто, какие впечатления, какие ощущения». Потому что мы здесь и в каком-то вакууме находимся, и нет этой нужды каждодневной — в кафе поболтать, затем на репетицию сорваться, а после еще успеть на какой-нибудь мастер-класс. У нас это все зависит только от нас.

Саша: Насчет выезда, кстати: я знаю, что в Москве некоторые люди два часа на работу добираются. А у нас за два часа можно пол-Крыма проехать.

— Саш, а я вот хотел задать тебе такой каверзный вопрос, до слова докопаться. Ты упомянул, что какое-то время «жил в Украине». Это у тебя так перестроился менталитет за последние семь лет или вы всегда так в Крыму говорили?

Саша: Слушай, ну мы как бы тут все говорим и «съездил в Россию». Это типа такая привычка у крымчан. Здесь вот говорят вообще «на материк», имея в виду поездку в Россию или Украину.

— То есть из Крыма можно съездить и в Украину, и в Россию, получается.

Саша: Да, это все как бы материк. Это нормально для крымчан так говорить.

Эдие: Когда я училась в школе в 10-м классе, я выехала в Кировоград и тоже говорила там: «Вау, круто, ни фига себе! Мы из Крыма уехали куда-то?!» Ну, это у нас такие разговоры просто.

— Деликатно минуя тему политики, задам такой вопрос. Когда вы начинали заниматься музыкой, у вас было какое-то представление о том, на какой музыкальный рынок вы ориентируетесь — российский или украинский?

Эдие: Это вообще был болезненный вопрос, потому что мы все это создавали, как Саша любит говорить, по приколу. Короче, ну как было изначально? Мы с ним уже были женаты на тот момент, и я писала стихи, а Саша функционировал в другой музыкальной группе. В какой-то момент ему стало обидно: почему мы не можем творчески как-то взаимодействовать, хотя я пою, пишу стихи, а он играет, сочиняет и записывает музыку. Почему ему нужно идти в другой коллектив и там что-то пытаться решать, когда мы можем дома все это вместе создать? Он, короче, так настоятельно, знаешь, устроил мне прокачку: «Давай, друг, доставай свои стихи, берем вот это!»

Саша: Это была целая дискуссия!

Эдие: Да, дискуссия! Баталия! Я вообще была убеждена полностью, что я абсолютно бездарный человек, потому что на инструментах не играю. Ну то есть на фортепиано я уже умею играть, но это я как самоучка освоила. А на тот момент времени мне казалось, что музыкой должен заниматься музыкант, который умеет играть, умеет писать, который что-то там собой представляет...

Саша: Ну почему? Ведь голос — это тоже инструмент.

Эдие: Но я пела в кавер-бэнде, а авторским ничем не занималась.

Но Саша был настойчив: «Мы сможем, мы все сделаем». В общем, он меня убедил. И только благодаря его вот этим убеждениям, благодаря его влиянию появился проект «Эдi». Появился он, мы пошли и записали, в общем, первую песню. И Саша такой сел и думает: «Ага, круто! У людей вызвало эмоции!» И я так вдохновилась, потому что до этого у меня были убеждения такие: «Ну, Саша, нет, сейчас нас там начнут обязывать выступать в каких-то костюмах, писать музыку, которая нам не подходит, — нет»! В общем, он меня послушал и сделал все по-своему. Начал всем рассылать демо. Были лейблы и российские, и украинские. Каких только не было…

Саша: Ну, один как бы известный украинский лейбл нам вроде как бы не отказал, но сказал сделать поправки в песне...

— Поправки?

Саша: Ну, как бы. На что мы решили просто даже не отвечать. Если вам нужны поправки к песне, ну извините: вы работаете как машина, которая перерабатывает или вырабатывает что-то, а мы...

— Уберите мужской вокал, сделайте динамичный припев, уберите то, уберите это.

— Поправки стилистические или какие?

Саша: Внутри музыки как бы.

Эдие: По структуре.

Саша: И даже рекомендовали убрать мужской вокал из песни.

Эдие: Да, уберите мужской вокал, сделайте динамичный припев, уберите то, уберите это, а мы просто на ощущениях создали музыку. И нам в первую очередь была важна искренняя поддержка нашей музыки в том формате, в котором она есть. И вот единственным человеком, который реально оценил наш первый альбом, оказался Ваня Жбанов…

Саша: Да, первый альбом... Не знаю, в какой-то степени я называю это сборником демок (смеются). Тем не менее Ваня Жбанов с лейбла UP!UP!UP! взял нас к себе, и мы ему за это до сих пор очень благодарны. Потому что для нас это послужило мотивацией что-то делать, мы осознали, что мы для чего-то нужны, раз кому-то из людей и индустрии это понравилось.

Эдие: Получается, он нам ответил не сразу, а спустя месяца три-четыре.

Саша: Месяца через два...

Эдие: Ну неважно. В какой-то момент мы отчаялись и просто подумали: «Ладно, никто никуда не берет, будем во “ВКонтакте” выпускать». И выпускали во «ВКонтакте» с самодельными обложками. Это такой был период, что я его вспоминаю до сих пор и думаю: «Блин, как вот нас хватало на это на все и откуда мы брали смелость?»

Ну, мы просто получали кайф от этого. Просто кто-то поставил «класс» или сердечко, и мы радовались: «Ура-а-а! Мне пять человек поставили лайк!» И мы по сей день так относимся. То есть я вообще когда вижу, как кто-то пишет, я начинаю реагировать так: «Ну ничего себе, это нам написали?! Саша, смотри, что нам написали!»

— То есть, если вернуться к моему изначальному вопросу, выбор в пользу российского рынка оказался чистой случайностью?

Саша: Да, можно и так сказать.

Понравился материал? Помоги сайту!