Митя Главанаков: «“Немосква” с первого шага и молча ощущалась как прямая интервенция»

Вокруг «Немосквы» клубится черный пиар. На ресурсе Aroundart все новыми абзацами и именами исходит дискуссия об этике «больших проектов», отношении к кураторам, художникам, деньгам. Впрочем, это дела прослойки сообщества, к которой я не принадлежу, поэтому не считаю себя вправе высказываться о таких глубоко внутренних вещах. Мне хочется осмыслить само явление «Немосквы», содержание проекта, не путая его с заявленным смыслом и дискуссией причастных.

В более общем смысле «Немосква» могла стать крутым внутриполитическим проектом — про взаимный интерес, интеграцию, работу на местах. Поэтому меня задел рассказ художника и куратора Олега Устинова — автора проекта, посвященного мозаичному панно в подземном переходе в Ростове-на-Дону. Устинов пишет, как настаивал на реализации собственно в Ростове, а его попытались отправить в колоннаду Манежа, где инсталляция была бы оторвана от контекста почти до обессмысливания. Впечатление привязки к «международной» повестке и курс на «витринность» уж очень диссонируют с заявкой на «оживление регионов»: какое дело регионам до выставки в Брюсселе? До кураторского поезда, проехавшего по Транссибу, — мало ли какие иностранцы тут катаются в поисках экзотики? Наконец, почему нельзя сделать проект в Ростове-на-Дону, раз уж заявлен курс на регионы?

Делая оперативный материал для «Фонтанки» ночью после пресс-показа, я несколько раз переслушала запись своего разговора с томским художником Митей Главанаковым. Его соображения про «Немоскву» во многом совпали с моими: людям в Томске выставка в Петербурге ничего не дает, а местные художники часто не считают искусством то, что делают, да и вообще арт для них — нечто токсичное и зашкварное, поэтому проект Манежа хорошо бы «припанковать». В общем, мы решили сделать интервью, но разминулись на пространствах Родины и пообщались в формате телеграм-чата, отчего, по-моему, материал только выиграл.

Митя — автор инсталляции «Болото» в петербургском Манеже — срежиссировал и две интервенции в экспозицию «Немосквы». Во-первых, вместе с Полиной Колозариди он вручную внес в тридцать шесть буклетов-гидов к выставке имя Анны Прохоровой, которая занималась художническими закупками и не попала в публичные списки команды проекта. Во-вторых, восстановил работу Сани Закирова «Операция “Мишки”», которая изначально должна была состоять из картины и фантастического рассказа, а по факту рассказа ни в каком виде не было. Подробнее об интервенциях можно почитать в материале Aroundart: никакой реакции от организаторов, по словам Мити, не последовало.

Беседу мы начали сразу со скепсиса в адрес этого крупного «колониального» проекта, но все же воздали ему должное.

Митя Главанаков. Болото. Средовая инсталляция для проекта «Немосква». 2020

— Начать можно вот с чего: масштабные инициативы всегда бесчеловечны, как и все монументализируемое. Как считаешь, какими средствами «Немосква» добивалась условности, отстраненности «большого крутого проекта»? Можно на примере нутрянки, которую я не знаю.

— Я не думаю, что кто бы то ни было специально добивался «условности» или «отстраненности». Да и так прямо обобщать про бесчеловечность всех крупных «крутых!» проектов я бы тоже, наверное, все же не стал, хотя сам, конечно, топлю за меньшие локальные движи. По моим ощущениям, в числе целей проекта не было чего-то противоположного отстраненности, например, удержания режимов включения, партиципации, ситуативного со-чувствия и разделенного опыта. Тут стиль говорит за себя. Агитпоезд, будоражащий аффекты локальностей, скупых на «крутые!» новости. Портфолио-ревью, структурированное как спид-дейтинг в напоминающем улей общем зале. Так же построена публичная речь вокруг нашей выставки — все пресс-релизы начинаются с числа 80 и прочих мегаатрибутов.

Если обратиться, как ты говоришь, к нутрянке — в моей памяти остаются возникновение фигуры куратора над кураторами («что это — наверное, майор?»), многоэтапно-сложные переписывания proposal'а («что они хотят из нас выжать?»), реплики в стиле «сможет ли художник в качественный продакшен?», «в проекте нет хедлайнеров», «Манеж — это ведь мегапиар, может, не будем платить гонорары художникам?». Несмотря на то что в итоге эти вопросы, слава богу, отпали, на раннем этапе согласований было ясно, что любви много не будет.

Можно видеть в этом и других раскладах расхождение «новой» и «старой» (?) этик. Но, на мой взгляд, вопрос о том, насколько любовь или забота может декларироваться как стратегическая ценность крупного или некрупного проекта, — это открытый вопрос для всех нас, и критикой в одни ворота тут не обойдешься.

— Выставка «Дейнека/Самохвалов» в том же Манеже была, на мой взгляд, именно бесчеловечной, но было впечатление, что там так и надо (под бесчеловечностью я имею в виду зрительское впечатление: в плане отношения к художникам любви и заботы, по-моему, нет нигде). Но «Немосква» декларирует некую ламповость и региональный движ, которые с монументальными масштабами не женятся.

— Да, про Дейнеку соглашусь полностью. Когда я вышел оттуда в этом каком-то опиоидном тумане, я сел перед экранами на трибуны. Смотрю на них так отупевше и тут понимаю, что, как и со всем остальным, что-то не так. Смотрю еще немного и вижу, что они замедлили видосы нейросетями. Отсюда такое дикое ощущение подвешенности вне времени, в каком-то сне наркозном. Там видно на быстрых движениях: когда фреймы сильно друг от друга отличаются, алгоритм не сращивает, как их друг с другом плавно свести, и быстрое движение рвется. Там были гимнастки с ленточками, тела движутся медленно, как во сне, а руки то тут, то там. Меня очень поразило, что они даже хронику замедлили для создания этого своего стазиса. Хроника как бы фоновая, еще эмбиентец такой неоклассический там посвистывает, а зомбирует не хуже всего остального.

— Но давай вернемся к «Немоскве». Снаружи выглядит так, что «Немосква» могла стать крутым внутриполитическим проектом про горизонтальные связи, а получилась тусовка с check-in'ом из статусных иностранцев и «международности». Как это ощущалось изнутри?

— Я помню, как за полгода до запуска поезда мне из Новосибирска позвонил Антон Карманов, кратко изложил замысел проекта и мы сразу перешли к планированию превентивных мер — без обсуждения тонкостей или сонастройки своего отношения. Проект с первого шага и молча ощущался сообществом как прямая, на грани с грубостью, интервенция. Эта разделенная самоочевидность, на мой взгляд, привела к тому, что на том этапе не прозвучало резонансной артикулированной критики.

— О, а про интервенцию можно подробнее? Какие превентивные меры? Из чего сложилось такое ощущение? Мне показалось, что идея с поездом — по большей части туристическая бирюлька: посмотреть на «аборигенов». Как на него реагировали? Или я слишком категорична и поезд что-то дал людям на местах?

— Под интервенцией я имел в виду такой резкий чужеродный заход, на который следует достойно ответить, чтобы оказаться не аборигенами, а норм. ребятами. Я плохо помню: кажется, мы хотели сделать обсуждение и подготовить майндсет / пачку текстов. В итоге ничего не сделали. На панельной дискуссии в Новосибирске Антон высказал тезис в духе «ваш поезд — как слон в посудной лавке, у нас все локальные инициативы утонули в инфовсплеске и дисперсии внимания».

На местах поезд дал наведение шороха — что на тот момент, в общем, тоже казалось лучше, чем ничего. Не знаю, как передать ощущение голода, возникающее в силу неумения работать со своим контекстом как с полноценным. Часто на горизонте маячат зарницы метрополий (или, прости господи, арт-мира), и такой протуберанец типа поезда может ощутимо волновать местность. Конечно, лучше бы поднимать упорную работу культурного самосознания, но это, наверное, уже наше дело.

— Отдельно хочу спросить: кому принадлежит фраза «сможет ли художник в продакшен»? И что за «куратор над кураторами»?

— Это была реплика Антонио Джеузы, которую мне передал Герман Преображенский, — «Сможет ли художник обеспечить качественный продакшен?» Антонио изначально был заявлен в проекте как «метакуратор»: «Семь кураторов под предводительством Антонио Джеузы». Сейчас уже эти перлы звучат как ситком от совриска.

— Вообще эти метакураторы и супермеждународные крутаны — они нужны тебе и художникам в Томске? Мне показалось, что «статус» и мишура большинству проектов «Немосквы» не идут вообще.

— Давай тут вместе вообразим, чем может быть полезен звездный куратор в контексте типа томского, где есть университет, локальные муниципальные и частные музеи, самоорганизованный арт, околоарт- и неарт-движ и другие микрокультурные сообщества типа поэтических кружков и студенческих выставочных залов. Звучит как перспектива крайне интересного и непредсказуемого сотрудничества. Но сколько звезд должно сойтись, чтобы нашелся общий язык? Какие за этими поисками с разных сторон могут стоять мотивации? И кто будет делать всю работу по переводу друг в друга гетерономии языков, которыми мыслят участники, при том что они и между собой договориться никогда не могут? Короче, мне кажется, что тут я в силу художнических привычек мыслю в жанре фантастики.

Я учусь не вестись на экс- или имплицитные обещания халявных золотых гор, дивного нового будущего и прочих бесплатных трансгрессий. Никакой куратор или культурный актор не может, как мистер Пропер, прилететь по свистку, своим лысым всемогуществом оттереть все говно и чтобы дальше все жили долго и счастливо: это смешно. Всегда нужно формировать свой контекст и не надеяться на помощь свыше. Нам нужно много любить и много работать.

— Да, из всех красивых слов, которые есть в описании проекта, мне самыми полезными показались «горизонтальные связи» — некое обещание наведения мостов руками условных мистеров проперов, но с заделом на будущее, в котором диалог будет идти напрямую, а не через Москву. Что-то из этого получилось? Мне всегда кажется, что сплотить не-Москву может только ненависть к Москве, но это наверняка опять категоричность. Может быть, появились межрегиональные проекты? Авторы/кураторы нашли друг друга?

— Я срастился с людьми и пространством студии 4413, пока жил там все это время, отказавшись от централизованного расселения. На студии мы много внимания посвящали раскапыванию критического аппарата относительно мега- и колониальных проектов — так что смешно, но да, в моем случае твое предположение о негативной горизонтальной консолидации работает :)). И я рад был познакомиться с другими ребятами из нашей команды.

В любом проекте ты так или иначе знакомишься с соучастниками, и в развитии наших связей очевидна заслуга «Немосквы». Могли бы без нее вообще друг о друге только заочно знать. Но для меня неочевидно, какие специфические действия или решения были приняты именно по этому пункту. Думаю, мы бы все равно познакомились. Так работают очные проекты: много людей набивается примерно в одно место, тусуется и так далее. За это огромное спасибо «Немоскве» и любому другому проекту, в котором людей куда-либо везут :). Эти тонкие магнитные нити между людьми со временем оказываются очень важны: выставки забываются, но одна из таких связей рождает еще десять проектов.

— Магнитные нити :)) очаровательно. Еще про самоорганизацию: мне кажется, у «Немосквы» сильный перекос в репрезентацию. Например, Алиса Прудникова мне говорила, что была идея сделать выставку с павильонами для каждого региона. Я понимаю, что это была первая наметка вилами по воде и в итоге все не так, но ход мысли очень балаганный. Показывает, что все как раз делается для Москвы, с большим перекосом в ее сторону. Как думаешь, реально ли в том же Томске или Новосибирске организовать вау-проект местными силами?

— У нас есть свой вау-проект в Томске про уличные искусства — Street Vision, он должен хорошо гуглиться: насколько я понимаю, ребята фандрайзят его более-менее сами. В Новосибирске недавно прошел фест «48 часов Новосибирск» (тоже вау-вау), организованный тремя институциями — Гете-институтом в Новосибирске, Центром культуры ЦК19 и кураторами фестиваля 48 Stunden Neukölln («48 часов Нойкёльн», Берлин), но там для меня все было очень человечно: спасибо «Гете» и команде локальной институции ЦК19.

— Мне кажется, интереснее было бы организовать в Петербурге и на местах параллельные процессы, не создавая перекос в сторону мегапроекта. Хотя понимаю, что этого могут требовать инвесторы.

— Конечно, локальности всегда интереснее, их неперевариваемо много, и они все очень разные :). Но на месте понимаешь, что борьба за локальность — это во многом внутренняя борьба. Когда нет «Немосквы», мы успешно практикуем все жанры самоколонизации — начиная с нытья (опять ничего не происходит), продолжая попытками следить за более или менее «глобальными» трендами и заканчивая идентификацией с колониальными мифами или мемами вроде «сибирского андеграунда». Поэтому без специальной подготовки иногда сложнее всего самому развидеть свой «регион», чтобы увидеть его уже как локус: взглядом влюбленного путешественника, которому при этом шкурно знакомы все боли и проблемы.

— А какие моменты вызвали реакцию «что еще из нас хотят выжать»?

— Ну, много раз звучали термины «хедлайнеры», «качественный продакшен», «неизвестные художники». Если кураторы знали, кого и зачем зовут, то откуда тема про недостаток хедлайнеров? Тебя принимают на работу печь вкусные булочки, а потом просят яйца Фаберже. Мы умеем делать нормальные инсталляции, но лоск, который стоит за словом «качественный», — вообще из другой оперы, в которой у автора есть опыт, время, деньги, но нет открытых конфликтов с совестью и тяги к рискам.

— Понимаю, о чем ты: когда в Петербург привезли AES+F, многие говорили, что «наконец показывают КАЧЕСТВО — не то что “Север-7” из говна и палок». Вопрос, скорее, в степени «качества», до которой искусство хотят заламинировать.

— Ну это вроде понятно: я сам не сторонник того, чтобы пугать зрителя (или наскучивать ему) пиписьками из монтажной пены на каждом шагу, да и подчеркнуто эксклюзивные вещи не очень люблю. Но это возвращает нас к вопросу о том, при чем тут локальные искусства. Я посмотрел еще раз последний пресс-релиз: там написано, что «Немосква» — про развитие современной культуры в регионах. Через участие в «качественном продакшене» я могу это понять только таким образом: мне предлагают мотать на ус, как надо делать искусство, чтобы вылезти из подвала.

У меня был опыт участия в поддержании работы галереи, которая жила в ряду бутиков в главном томском ТРЦ. Выставки, перфы, лабы — таким мы занимались. На мой взгляд, тяга к заливанию всего глянцем и ровным дизайн-кодом сродни желанию найти шорткат к легитимации своей практики, исходящему из универсальной вегетативной любви к спокойствию, бесконфликтности, чтобы солнышко всегда светило, внутри и снаружи не было проблем.

Когда ты соглашаешься на ламинирование как базовый принцип подачи — ты как бы говоришь: «Да, моя жизнь тупо прекрасна, как и ваша! Пошли есть конфеты!» Это сразу снимает все лишние вопросы, и уже не нужно никому ничего доказывать, вообще говорить не надо. Мало того что нерефлексивное использование этих эффектов — практика довольно безответственная. Так это еще и стоит кучу бабок, за которыми приходится идти к Потанину, а ему, чтобы отмыться, нужно все больше хлорки и глянца.

И мне как бы подспудно говорят, что вот так и надо все делать в местах, остро нуждающихся в трезвом политическом и культурном самосознании. Ну мрак же полный. Я думаю, что здесь все как в истории со «звездным куратором»: честная и открытая работа часто не обладает ореолом таинственной сексуальности. Это нормально, нужно учиться не вестись на фантики.

— Еще подумала, что в мегапроектах много думают об упаковке из-за ЦА: судя по историям с AES+F и «Севером-7», локально с этим не так заморачиваются. Как мне кажется, большой проект означает деньги, обязательства, требует выхода на большую аудиторию — вот и ламинируют.

— В одном критическом обсуждении проекта собеседница задала мне вопрос о том, почему я ругаю проект, в котором сам участвую. Я думаю, что, когда есть такая настойчивая история — колониальный по духу проект, объявляющий себя главным по «искусству регионов» или чему бы то ни было, — обязательно надо не отмораживаться, консолидируя тухлые оппозиции типа «центр — регионы» или «художник — институция», а, наоборот, собственным телом-участием стараться максимально их размыть. То есть обязательно участвовать, узнавать ситуацию изнутри, стараться, насколько это возможно, топить за свои темы, останавливать самоцензуру. Так мягко или жестко ворочаться в тылу, заражать его и самим мутировать / наращивать сложность, чтобы не быть легко проглатываемыми.

Это, конечно, сложная игра, которая может быть опасной в смысле удержания своих позиций и совести. Но другие варианты — строить жесткие границы/идентичности и начинать войну оппозиций или просто игнорировать, делать вид, что ничего не происходит, — намного хуже или просто неприемлемы. Поэтому свою художническую работу я постарался максимально разложить, чтобы она паразитировала на других авторах, зрителях, водорослях и, кроме подключений, не вносила своих содержаний.

С другой стороны, сейчас я постепенно превращаю ее в лабораторию. Смотрю на зрителей, шумлю и включаю сирену в ручном режиме, документирую, ищу какой-то гибридный жанр между дневником и критикой. То есть выключаю проектную логику сданного продакшена и отправляю все в более свободный дрейф — насколько получится. Но точно нужно найти форму телеприсутствия с «регионами», провести как бы микротерапию выключенности этой выставки из локальных контекстов — но диалектично, через включение их в нее :))).

Короче, важно сказать, что все эти критические переливы должны приводить к преумножению сущностей и вариантов, а не наоборот. И само преумножение можно превратить в лабораторию, то есть партиципативный формат с открытым финалом.

Понравился материал? Помоги сайту!