Минус-прием Игоря Чацкина

Игорь Чацкин. Кадры из документации перформанса «Русская идилия» (авторы Игорь Чацкин и Юрий Лейдерман). Одесса. 1982

Алиса Ложкина — куратор, искусствовед, критик.

Одесса, где все начиналось

В искусство Игорь Чацкин пришел в начале 1980-х вместе со своим одноклассником и соседом Юрием Лейдерманом. Добропорядочные юноши из хороших одесских семей, оба они после школы выбрали далеко не творческие специальности. Лейдерман уехал в Московский химико-технологический институт, а Чацкин поступил в одесский Политех. Однако гораздо более значимым событием этого периода стало знакомство с Сергеем Ануфриевым. Сын патриарха одесской неофициальной сцены Александра Ануфриева — яркий, общительный, не по-советски свободный, Сергей с младых ногтей был вхож в сектантски-герметичное сообщество московских неофициальных художников и, пользуясь этим, регулярно курсировал между Одессой и Москвой, привозя домой вести о наиболее прогрессивных явлениях в столичном искусстве. Не меньшую роль в развитии Чацкина сыграли мать Ануфриева Маргарита Жаркова и ее домашний салон ^[1]. Здесь еще с 1960-х собирались одесские нонконформисты, а в начале 1980-х хорошо известная в узких кругах квартира на улице Солнечной и ее хозяйка оказали влияние на формирование одесского пула художников концептуального направления.

Сергей Ануфриев, Юрий Лейдерман, Игорь Чацкин, Леонид Войцехов, Владимир Федоров (Федот), «Перцы» (Людмила Скрипкина и Олег Петренко) и «Мартынчики» (Светлана Мартынчик и Игорь Степин), Лариса Резун — этот круг приятелей-единомышленников определил лицо молодого одесского андеграунда начала 1980-х, а уже через несколько лет громко заявил о себе на московской художественной сцене. В одном из текстов 1990 года Никита Алексеев назвал этих художников представителями «жесткого одесского кула» — молодой хулиганской волны, оживившей в конце 1980-х уже изрядно подуставший к этому моменту «романтический концептуализм» старшего поколения ^[2].

Первый совместный поэтический сборник группы «ИЮ» (Игорь Чацкин и Юрий Лейдерман). Одесса. 1983© Из архива Юрия Лейдермана

Зимой 1982–1983 годов, одолжив печатную машинку, Чацкин и Лейдерман создали первый «взрослый» поэтический сборник, оформленный в лучших концептуалистских традициях в простую советскую канцелярскую папку с надписью «Дело №». В этот же период уже в качестве участников поэтически-перформативной группы «ИЮ» Лейдерман с Чацкиным провели в Одессе перформанс «Русская идиллия». Прибив к деревьям на улицах родного города созданные Лейдерманом полуабстрактные рисунки, напоминающие гримасничающие рожи, художники протанцевали рядом с ними вприсядку, искренне радуясь парадоксальному сочетанию элементов традиционной русской пляски и выраженно еврейских черт своих физиономий. Все происходящее было заснято на старый любительский фотоаппарат отца Чацкина.

В этот же период юные одесские художники, заскучав от невостребованности, вдруг решили провести пацифистскую демонстрацию. Заявка на проведение мероприятия была отослана в соответствующие органы. Так получилось, что имя Чацкина там фигурировало в первых рядах — создавалось ощущение, что инициатором события выступал именно он. Такой неожиданный демарш новоиспеченных политических активистов вызвал мало энтузиазма у городских властей и КГБ. Художников вызывали на беседы, а у Чацкина, как он вспоминал, при обыске конфисковали произведения, отчего в его архиве сохранилось относительно мало ранних работ. Полуосмысленная безумная идея пацифистской демонстрации, по словам художника ^[3], была дерзкой мечтой о зрителе — на тот момент, увы, неосуществимой.

Юрий Лейдерман и Игорь Чацкин. Способы убийства флагом. Документация перформанса в квартире Леонида Войцехова. 1984© Из коллекции Музея современного искусства Одессы

1984-й был продуктивным годом. Именно тогда Чацкин начал заочно участвовать в московских выставках апт-арта, а также совместно с Юрием Лейдерманом реализовал перформанс «Способы убийства флагом» — не теряющее своей актуальности высказывание о чрезмерности и пустотности политического действия. Документация перформанса, где молодые художники в духе Чарли Чаплина разыгрывают лаконичные остроумные сценки убийства белым флагом, обладает всеми качествами идеального художественного жеста. Она получилась визуально выразительной, поэтичной, политически заряженной и по сей день подталкивает зрителя к размышлениям о смыслах, не обязательно закладываемых в работу ее авторами.

Игорь Чацкин. Я рубль Игорь Чацкин. 1984. Авторское повторение 2003 года© Из коллекции Одесского художественного музея

В том же 1984-м в Одессе Чацкин написал концептуальную картину «Я рубль Игорь Чацкин» — абсурдную небрежную надпись зеленой краской, ставшую легендой. На эту работу моментально откликнулись «Перцы», создав вместе с Леонидом Войцеховым не менее парадоксальную ответную работу. «…В каком-то угаре заночевали у Войцехова. Вдруг выключили свет, и Войцехов в темноте говорит: “А вообще странная работа — "Я рубль Игорь Чацкин"”. Я говорю: “Почему рубль, вот если б на букву "ч" начиналось”. И тут пошел проект, смехуечки одесские, все предметы на “ч” — “Я чашка Игорь Чацкин”. <…> В конце концов получилась большая совместная работа — “Я Чкалов Игорь Чацкин”», — вспоминал впоследствии Олег («Перец») Петренко ^[4].

Игорь Чацкин. Орлы летают. 1990. Смешанная техника на бумаге

Побег из клетки языка

Склонность к словесным играм вроде той, которую описывает Петренко, — характерная особенность одесского художественного сообщества этого периода. Дурацкий на первый взгляд вербальный пинг-понг, порой граничащий с компульсивной эхолалией, самозабвенная мастерская игра в слова, подыскивание смешных рифм, общение с помощью понятных только «своим» словесных паролей, бесконечные повторения, доведение собеседника до полуобморочного состояния попытками все глубже вгрызться в тело языка, деконструировать привычные значения слов, получить удовольствие от самого процесса разрушения призрачных стен смысла — все эти характерные особенности речевой культуры своего круга Чацкин мастерски трансформирует в оригинальную поэтическую форму. Ни на минуту не переставая играть, он создает парадоксально пронзительные зáмки из слов, стихи-заклинания, в которых звучит бесконечное эхо понятных узкому кругу и повторенных тысячи раз словечек, случайно всплывающих в памяти вербальных ассоциаций и обрывков когда-то услышанных шуток и фраз. Это существование на самом обрыве языка, но без пафоса и надрыва, а с ироничной ухмылкой на устах.

Балансирование на границе и периоды выпадения — характерная особенность Чацкина. Примкнув к богеме, он вскоре бросил институт. Пользуясь связями своей мамы, преподавательницы престижной 119-й школы, учившей детей одесского начальства, Чацкин, дабы избежать проблем с милицией и обвинений в тунеядстве, подвизался на странных, но необременительных работах — подрабатывал рабочим сцены в детском театре, числился хлоратором бассейна, потом вдруг оказался на городском стадионе в качестве лица, ответственного за выдачу спортивного инвентаря, и тренера команды культуристов. Чехарда веселого безумия так затянула Чацкина, что он не сразу присоединился к своим друзьям-художникам, когда те взялись реализовывать свою давнюю мечту — массированный поход одесситов на столицу СССР.

До Москвы Чацкин наконец добрался в конце 1987-го, застав самый излет сквота в Фурманном. В 1988-м на Чистых прудах, куда переселилась часть художников, включая одесскую группу, Чацкин стал одним из ключевых действующих лиц. С тех пор и до середины 1990-х он оставался неотъемлемой частью московского художественного сообщества. Чацкин принимал участие в важных выставках времен распада Союза ^[5], постоянно мелькал в видеохронике главных арт-событий, ездил с проектами за границу, даже жил в каком-то шикарном поместье мецената-коллекционера, но особо плодовитым художником не был. Его творчество всегда существовало на грани между идеей и ее воплощением, словом и образом. Излишняя акцентуация на материальном объекте ему свойственна не была, соответственно, и отношения с художественным рынком особо не складывались.

Игорь Чацкин. Собаки. Инсталляция, представленная на персональной выставке в галерее «Риджина». Москва. 1992

Программное высказывание Чацкина этого периода — выставка 1992 года «Собаки», реализованная в рамках Фестиваля анималистских проектов. Ее центральный объект — инсталляция, где длинный ряд клеток с живыми попугаями неожиданно складывался в слово «собаки». В этой работе, пожалуй, максимально сконцентрирован основной посыл творчества Чацкина — желание с помощью абсурда и парадокса вырваться из клетки языка, при этом ее не покидая. Преодолеть фатализм модной в то время постструктуралистской философии, согласно которой никакой реальности, помимо языка, по сути, не существует. Не существует, но существует, как сказал бы Чаца.

В основе такого неоднозначного отношения к реальности не в последнюю очередь лежал опыт, получаемый в ходе практик изменения сознания. Конец 1980-х — начало 1990-х — период, когда политические турбулентности совпали с мощной волной культурных трансформаций. Все это сопровождалось ощущением небывалой свободы, открытием художественным сообществом новых, доселе мало распространенных в СССР препаратов, а также повышенным интересом к уже известным. Да, как вспоминал Станислав Гроф, он еще в 1964-м привез в Советский Союз более трехсот ампул LSD и впоследствии оставил их сотрудникам Ленинградского психоневрологического института им. Бехтерева ^[6]. Можно только догадываться, как ученые использовали столь щедрый подарок, однако факт остается фактом: среднестатистический советский художник до распада СССР имел практически нулевой психоделический опыт, из всех психоактивных веществ предпочитая алкоголь, а в куда более редких случаях — опиаты, коноплю или «винт». В момент распада СССР воображение художников захватили субстанции, способные вызывать галлюцинации, — LSD, мескалин, грибы, DMT, кетамин и пр. Увлечение психоделикой прослеживается в целом поколении, живущем уже по разные стороны границы, — и у киевского круга сквота на ул. Парижской Коммуны, и у москвичей, и, конечно, у выходцев из Одессы, где в силу целого ряда причин художественному сообществу в этот период был особенно не чужд интерес к всевозможным веществам. Как бы ни было сложно говорить на эту тему, пытаться понять Чацкина вне ее — занятие довольно бессмысленное.

К середине 1990-х международная волна интереса к искусству выходцев из СССР спала, а ситуация в московском сообществе слегка исчерпала себя. Вдобавок ко всему начали сказываться первые негативные последствия радикального образа жизни. Пережив тяжелейшую депрессию, в ходе которой он, по его словам, год пролежал на диване, в 1995-м вслед за другими членами своей семьи художник уезжает на ПМЖ в Израиль.

Чужая страна оказывается серьезным испытанием — и в языковом плане (иврит Чацкин так до конца жизни толком и не освоил), и в материальном (приходится работать в сорокаградусную жару на стройке), и в творческом. Локальная художественная ситуация довольно замкнута, а на приезжих из СССР местное сообщество смотрит сверху вниз. В интервью этого периода Чацкин с болью говорит о трудностях иммиграции и признается, что устал от одиночества и очень соскучился по художественной жизни ^[7]. Все эти факторы приводят к тому, что уже в начале 1997-го Чацкин возвращается сперва в Москву, а затем и в Одессу.

Игорь Чацкин перед своей инсталляцией «Камни и флаги» на выставке «No Man’s Land». Копенгаген. 1995© Из архива Юрия Альберта

На гребне Новой волны

За время отсутствия Чацкина ситуация в Одессе сильно изменилась. Большинство художников концептуального круга давно уехали в Москву. Образовавшийся вакуум быстро заняли новые практики. Искусство Одессы конца 1980-х — начала 1990-х, в отличие от предыдущего периода, было преимущественно ориентировано на живопись и тяготело к доминантному в этот момент на молодой украинской сцене трансавангарду. Художники гораздо активнее взаимодействовали с киевской и общеукраинской ситуацией, нежели концептуалисты в 1980-х. Довольно скоро трансавангард себя исчерпал, и пришло время активных экспериментов с фото, видео, инсталляцией и перформансом. Новая волна, как этот период принято обозначать в украинском искусствоведении, набирала силу.

«Современное искусство» в Одессе активно институционализировалось. В 1996-м здесь открылся второй в Украине (после Киева) Центр Сороса. Он сыграл значительную роль в оживлении местной среды, но это произошло не на пустом месте. Еще с начала 1990-х в городе активно действовал центр современного искусства «Тирс», затем появилась Ассоциация нового искусства. Неформальный лидер художественной жизни Одессы 1990-х — живописец, медиахудожник и куратор Александр Ройтбурд. Пассионарного интеллектуала, талантливого коммуникатора, склонного к трансгрессии постмодерниста Ройтбурда в Одессе 1990-х обожали и ненавидели, но вопреки всему зависели от его неповторимой харизмы, потока идей и проектов.

В середине 1990-х в Одессе происходит серия событий, определивших лицо эпохи. Смелость, ощущение первооткрывательства, элементы ар-брюта и провокации, эксперименты с новыми медиа — Одесса активно соперничает с Киевом по насыщенности художественного процесса. Часть художников концептуального круга к этому моменту возвращается из Москвы в родной город. К концу 1990-х фактически складывается общий контекст бывших концептуалистов и бывших трансавангардистов. Сергей Ануфриев сотрудничает с Игорем Гусевым, активным участником художественной жизни становится культуролог Вадим Беспрозванный. После возвращения из Израиля в этот же гибридный котел попадает и Игорь Чацкин. Он моментально сближается с Ройтбурдом и молодыми художниками его круга, в особенности с Александром Панасенко, известным в Одессе под прозвищем Доктор.

Центральный миф героического этапа одесской Новой волны — история, главным героем которой выступил именно Чацкин. В августе 1999-го художник таинственно исчез. Тем временем в Одессе разыгралась целая драма. Милиция нашла изуродованный труп и стала подозревать, что это и есть пропавший Чацкин. В возможном зверском убийстве заподозрили коллег по цеху и в первую очередь Ройтбурда. Дело дошло даже до обыска в его доме. В какой-то момент в море нашлась деформированная до неузнаваемости отрезанная голова — якобы принадлежащая Игорю Чацкину. Скандал нарастал, а паранойя в сообществе достигла пика.

Вскоре, к счастью, обнаружился живой и невредимый Чацкин. Он объяснил свое исчезновение тем, что во время путешествия в Крым упал в ущелье. Подвернув ногу, он, по его словам, месяц питался из оставленного кем-то мешка перловки, запивая ее водой из ручья. В том же ущелье нашел мокрый, слипшийся глянцевый журнал и заучил из него наизусть рецепт блюда под названием «баранье седло».

Афиша кураторского проекта Игоря Чацкина «Преступление» в Литературно-мемориальном музее им. Пушкина. Одесса. 2000© Из коллекции Музея современного искусства Одессы

Это была абсолютно литературная история вполне в духе Игоря Чацкина, но одесские друзья поверили (или сделали вид). Баранье седло было куплено на Новом базаре и ритуально приготовлено строго в соответствии с тем самым рецептом. Впоследствии счастливо воскресший Чацкин осмыслил этот драматический для всей тусовки эпизод в форме кураторской выставки «Преступление» в Литературно-мемориальном музее им. Пушкина (1999) ^[8]. Каждый участник проекта описывал историю воображаемого преступления, которое ему больше всего хотелось бы совершить. В выставку вошли психологические характеристики участников по методу Ломброзо, сделанные одесским психиатром и поэтом Борисом Херсонским. Не менее интересным итогом проекта стал выпущенный по его мотивам арт-бук.

Автобиография Игоря Чацкина из арт-бука кураторского проекта «Преступление» в Литературно-мемориальном музее им. Пушкина. Одесса. 2000

Параллельно с художественным подъемом Одесса конца 1990-х переживает очередную волну сексуальной и психоделической революции. Основная масса воспоминаний близких друзей художника об этом (и не только) периоде в жизни Чацкина носит характер преданий из разряда «есть что вспомнить, детям нечего рассказать». Это прекрасные истории, но, увы, совершенно непечатные. Тут можно поставить троеточие, которое каждый волен заполнить собственными фантазмами…

Принцип значимого отсутствия

Говоря о Чацкине, почти каждый из его друзей подчеркивает: Чацкин любил таинственность и любил исчезать. В начале 2000-х одесская Новая волна пошла на спад, а в культурной жизни воцарился вакуум. Молодые художники разбежалась из города, а многие из оставшихся попали в тиски зависимостей. У незатребованного и несколько маргинализированного Чацкина постепенно нарастала очередная волна депрессии. Он то пропадал, то появлялся снова, скитался по впискам у друзей и знакомых. В 2001-м в Киеве вышел первый и единственный прижизненный сборник Чацкина «Стихи». Как автор он всегда балансировал на грани изобразительного искусства и поэзии, а на отдельных этапах пути и вовсе предпочитал называться именно литератором.

Постепенно Чацкин впадает в сложные состояния. Во второй половине 2000-х ему приходится снова бежать из Одессы — на этот раз в Киев. Киевский период художника связан в первую очередь с двумя людьми: Александром Ройтбурдом, в киевской мастерской которого он наездами жил несколько лет, а также со скандально известной своими провокативными блогами поэтессой Лизой Готфрик, платонической музой поэта. Что сказать об этом времени? Чацкин мог часами играть с Ройтбурдом в только им одним понятные словесные игры. Он посвящал стихи Лизе и не мог перестать с ней (и о ней) разговаривать. Периодически загорался наполеоновскими планами. Он редко выходил из мастерской, практически не участвовал в художественной жизни и был целиком сфокусирован на внутреннем путешествии.

Игорь Чацкин в мастерской Александра Ройтбурда на ул. Щепкина. Одесса, конец 1990-х

В конце 2000-х Чацкин снова вернулся в Одессу, но дела его шли не лучшим образом. В 2011-м художника, обморозившего на чьей-то даче ноги, с большим трудом удалось опять эвакуировать в Израиль. Забирать Чацу приехала очень пожилая мама. В начале израильского рехаба был новый всплеск поэтической активности, на этот раз сетевой. Чацкин завел аккаунт в ЖЖ и стал выкладывать туда свои стихотворения ^[9]. Эти пестрящие скобками и ссылками сочинения он называл «а(мораль)». Каждая а(мораль) сопровождалась созданным в фотошопе коллажем. Редактировать фотографии Чацкин научился еще в свой первый приезд в Израиль и в Одессе даже какое-то время подрабатывал редактором изображений. «В интернете правит образ, — говорил он. — Без картинки никто не воспринимает текст». Так началась череда заигрывающих с эстетикой интернет-китча изображений. Чацкин назвал свой ЖЖ фразой, которую использовал с тех пор в качестве псевдонима. Это была придуманная им краткая автоэпитафия — «он нес х∗∗ню людям». «Он НХЛ» — под таким сокращенным для большей цензурности псевдонимом были опубликованы избранные стихи Чацкина этого периода в журнале Art Ukraine ^[10]. Эту же аббревиатуру он выбрал для своего фейсбук-аккаунта, где тоже были в основном стихи и картинки ^[11].

Затем следует новый провал. Израиль не баловал Чацкина. Вернуться домой было невозможно по юридическим причинам. Художнику снова пришлось тяжело работать. Он мыл полы, а параллельно работал на какой-то подпольной фабрике религиозных сувениров. Владельцы этого предприятия исповедовали стихийный экуменизм — в одном цеху производились и христианские, и иудейские, и мусульманские, и бог знает какие еще святыни. Чацкин наизусть выучил весь маргинальный Тель-Авив. Да и его там знали и любили. В самых подозрительных районах с ним здоровались самые подозрительные люди, продававшие ему те самые подозрительные субстанции, которые его в результате и убили.

Еще один расцвет творчества случился в самом конце — в 2015-м — начале 2016-го. Чацкин вдруг опять начал регулярно публиковать стихи с коллажами в Фейсбуке. Под впечатлением от политических событий в Украине он впервые в жизни попытался писать по-украински, но затем все-таки вернулся в более привычную языковую стихию. Избранные вещи этого периода (без иллюстраций) как раз и вошли в сборник «Игорь Чацкин. Последние стихотворения», изданный Музеем современного искусства Одессы.

Чацкин умер 15 июня 2016 года при невыясненных обстоятельствах на съемной квартире.

Коллекционер Рубен Ашфарян и художники Игорь Чацкин и Александр Ройтбурд. Одесса, середина 2000-х

Когда пишешь об Игоре Чацкине, все время хочется ставить скобки. Скобки, которых так много в его сложных и одновременно очень простых стихотворениях — и в жизни. Когда-то художник признавался, что его очень заинтересовала вычитанная где-то у Лотмана концепция минус-приема: идея, что отсутствие в тексте неких значимых элементов, ожидаемых читателем, может само по себе быть серьезным литературным методом. В семиотике минус-прием — одна из частных реализаций так называемого значимого отсутствия. Вся жизнь и поэтика Чацкина — один большой минус-прием, значимое отсутствие морали и преград, сознательный побег от смысла.

^[1] Муза Одессы. Всемирный клуб одесситов.

^[2] Игорь Чацкин. Интервью. Архив искусства Одессы 1980-х.

^[3] Там же.

^[4] «Перцы». Интервью. Архив искусства Одессы 1980-х.

^[5] Персона. Игорь Чацкин. Сеть архивов российского искусства.

^[6] Stanislav Grof. When the Impossible Happens: Adventures in Non-Ordinary Realities. 1st edition. — Sounds True, 2006. P. 332.

^[7] Никита Алексеев. Игорь Чацкин: «Не надо ругаться на солнце» / Иностранец, 09.04.1997.

^[8] Видеорепортаж о кураторской выставке Игоря Чацкина «Преступление» (1999). Авторка мини-фильма — Ута Кильтер, художница, журналистка, создательница арт-телепрограммы «Ситуация Ута», продержавшейся на одесском ТВ около 25 лет.

^[9] Живой журнал Игоря Чацкина.

^[10] Он НХЛ / Art Ukraine, № 6–1 (25–26), декабрь 2011 г. — февраль 2012 г.

^[11] Фейсбук-аккаунт, в котором Игорь Чацкин размещал свои поздние стихи.

Понравился материал? Помоги сайту!